Мамалои

И снова затрещали барабаны. Сначала маленький Гун, а ним Гунтор и Гунторгри, и наконец начал свою ужасную песню мощный Ассаунтор. Все сильнее становилось общее возбуждение, все горячее и теснее сжимались кругом меня черные тела. Авалу убрали копья и затоптали костер, и вся толпа устремилась вперед.

И вот я внезапно увидел, что на корзине стоит мамалои, Аделаида. Я не знаю, откуда она взялась. Она имела на се как и все остальные, лишь два красных платка, покрывавших ее бедра и левое плечо. Ее волосы были украшены голубым жреческим платком; ее великолепные белые зубы ярко сверкали в красном сиянии факелов. Она была необыкновенно эффектна, дивно эффектна! Почтительно склонив голову, паполои протянул ей солидную кружку, полную рома, и она залпом выпила ее. Барабаны замолчали, и она начала - сначала тихо, а затем все с большим и большим подъемом, великую песню божественной змеи:

Leh! Eh! Bomba, hen, hen!

Cango bafio te,

Cango moune de 16,

Cango do ki la

Cango li!

Два-три раза пропела она эти дикие слова, и тогда вся толпа в несколько сот пьяных глоток стала подпевать ей:

Leh! Eh! Bomba, hen, hen!

Gango bafio te,

Cango moune de 16,

Cango do ki la

Cango li!

Потом ее пение стало снова стихать и, казалось, замирало. Маленький барабан тихо аккомпанировал ей. Она покачивалась на бедрах, склоняла и поднимала голову и делала руками в воздухе странные змеиные движения. Толпа молчала, затаив дыхание в ожидании. Только по временам то здесь, то там слышалось легкое шептанье: "Будь благословенна Манго, наша жрица... целую тебя... И тебя, Гуанган". Глаза у негров выступали из орбит: все пристально глядели на тихо напевавшую мамалои. И вот она промолвила тихим, почти сонным голосом:

- Идите! Гуэдо, великая змея, слушает вас!

И все устремились к ней. Служители и жрецы с большим трудом поддерживали порядок.

- Будет ли у меня новый осел этим летом? - Выздоровеет ли мой ребенок? - Вернется ли ко мне мой милый, которого взяли в солдаты?

У каждого был свой вопрос, свое желание. Черная Пифия отвечала всем. Ее глаза были закрыты, голова низко опущена на грудь, руки протянуты вниз, а пальцы судорожно растопырены. Это были настоящие ответы оракула, в которых не было ни да ни нет, но из которых каждый мог извлечь то, что он желал бы услышать. С довольными лицами вопрошавшие отходили в сторону и бросали медные монеты в старую войлочную шляпу, которую держал папалои. В ней виднелись также и серебряные монетки.

Барабаны снова загрохотали, и мамалои, казалось, медленно пробуждалась ото сна. Она спрыгнула с корзины, вытащила из нее змею и снова взобралась наверх. Это был длинный черножелтый уж. Испуганный блеском огней, он высунул язык и обвился вокруг протянутой руки жрицы. Верующие упали ниц и коснулись лбом земли.

- Да здравствует мамалои, наша мать и королева, Гуджа Никон, наша повелительница!

Они молились великой змее, и жрица принимала от них клятвы вечной верности.

- Пусть сгниет ваш мозг, и пусть сгниют ваши внутренности, если вы нарушите вашу клятву!

И в ответ на это они восклицали:

- Мы клянемся тремя самыми сильными клятвами тебе, Гугон-Бадагри, который являешься нам, как Собагуи и как Гуэдо, великий бог Воду!

Затем мамалои открыла другую корзину, которая стояла за ней. Она вытащила оттуда черных и белых куриц и высоко бросила их на воздух. Верующие вскочили, схватили трепещущих птиц и оторвали им головы. И стали жадно пить из их тел свежую, льющуюся потоками кровь. А затем выбрасывали их наружу через отверстия в крыше с восклицаниями:

- Это тебе, Гуэдо, тебе, Гугон-Бадагри, в знак того, что мы сдержим нашу клятву!

Из задних рядов протискались вперед шесть человек и стали кругом мамалои. Они были в дьявольских масках; с плеч у них свешивались козьи шкуры, а тела были вымазаны кровью.

- Бойтесь, бойтесь Симби-Кита! - завывали они.

Толпа отхлынула назад, и они вступили в освободившееся пространство. Он вели на веревке девочку лет десяти. Девочка с испугом и удивлением оглядывалась кругом, но не кричала; or пошатывалась и едва могла держаться на ногах, совершенно пьяная от рома. Папалои подошел к ней и сказал:

- Я предаю тебя Азилит и Дом-Педро, и пусть они унесут тебя к величайшему из дьяволов, к Симби-Китас!

Он посыпал на кудрявые волосы ребенка траву, куски рога, пряди волос и поджег их горящим поленом. И прежде, перепуганный ребенок успел схватиться своими руками за воспламенившиеся волосы, мамалои, как бешеная, кинулась со своей корзины к девочке, с ужасным криком схватила ее судорожно сжатыми пальцами за шею, подняла на воздух и - задушила ее...

- Аа-бо-бо! - кричала она.

Казалось, она ни за что не хотела расстаться со своей жертвой. Наконец верховный жрец вырвал безжизненного ребенка из ее рук и одним взмахом ножа отрезал у него, так же как и у козлов, голову от туловища. И в этот момент жрецы черта запели дикими голосами свой ужасный триумфальный гимн:

Interrogez le imitiere,

Il vous dira

De nous ou de la mort,

Qui des deux fournit

Les plus d'hotes.

Снова папалои высоко поднял отрезанную голову и показал ее барабанщикам. И бросил ее в кипящий котел. Оцепенела безучастная, стояла рядом с ним мамалои, между тем как жрецы дьявола собирали кровь в кружки с ромом и рас- секали тело ребенка на части. И, словно зверям, бросили они куски сырого мяса присутствующим, и те кинулись на них и стали драться и царапаться из-за лоскутьев растерзанного детского тела.

- Аа-бо-бо! Le cabrit sans cornes! - завывали они.

И все пили свежую кровь, смешанную с крепким ромом, отвратительный напиток, но тот, кто начал пить, пьет его более и более...

Один из жрецов дьявола встал посредине, рядом с мамалои. Он сорвал с себя маску и сбросил с плеч шкуру. И остался совершенно голым; тело его было причудливо размалевано кровавыми полосами, руки были сплошь в крови. Все замолчали, нигде не раздавалось ни звука, и только маленький барабан Гун жужжал тихую прелюдию к дьявольскому танцу, к танцу Дом-Педро, который должен был сейчас начаться.

Танцор в течение минуты стоял неподвижно, не шевелясь. Потом он стал медленно покачиваться взад и вперед, сначала двигая одной только головой, а потом и всем туловищем. Все его мускулы напряглись, и охватившее его возбуждение, словно магнетический флюид, передавалось другим.