Страница 8 из 17
Тогда, в апреле 1992 года, прощаясь со мной, он сказал:
– Ничего не бойтесь. Идите вперед не оглядываясь. Все будет хорошо. Помните, все мы работаем для Будущего. Не огорчайтесь кратковременными неудачами. Думайте прежде всего о Будущем.
Что думал он о нем сам? И как готовил это Будущее? Что делал для этого в последние годы? Ответ я получила тогда же в Бангалоре, посетив его мастерскую в загородном имении, в которой не была с 1990 года, когда работала с наследием Рерихов, готовя его к вывозу в Россию.
Мастерская сохраняла прежний вид. Бронзовые фигурки стояли на своих местах, по стенам висели все те же тханки и миниатюры. На полу, прислоненные к книжным полкам и покрытые полиэтиленом, стояли картины хозяина мастерской. Многие мне были знакомы по выставкам, репродукциям и по личному общению с автором здесь же в мастерской. Это была Красота, сотворенная большим художником. Но вот, вынутые из полиэтиленовой упаковки, передо мной засверкали картины, которых я раньше не видела. Яркие, светящиеся краски, странные, как будто земные и в то же время неземные формы. Тонкое красивое женское лицо, возникшее из каких-то причудливых облаков, деревня и в то же время не деревня, река, струящаяся сквозь горы и освещающая их изнутри. Затрудняюсь и сейчас дать точное описание увиденного мною. Но тогда поняла, что на двухмерном пространстве полотна Святослав Николаевич изобразил тонкий мир четвертого, а может быть, и более высокого измерения. Он видел и прозревал этот мир своими утонченными центрами, высокой энергетикой. Имея в распоряжении язык двухмерного пространства, он сумел с его помощью максимально приблизиться к иному миру, открыть как бы окно в него и тем доказать беспредельную возможность искусства. Полотна несли в себе уникальный духовный опыт самого мастера и повествовали о реальности и доступности нездешних миров. Картины подтверждали то, что сам человек является как бы мостом между ними и миром плотным. Живая Этика, повествуя об особенностях Космической эволюции человечества, утверждает, что сближение миров различных измерений, различных состояний материи есть одна из важнейших задач наступающего этапа эволюции. Я рассматривала странные и необычные картины великого художника, провидца и мудреца, одного из тех, кто облегчает нам путь к сверкающим вершинам Духа. Уже тогда, в мастерской, стала размышлять о том, понимают ли все это те, кто общается со Святославом Николаевичем, беседует с ним, пишет ему письма и иногда даже использует его имя для собственных мелких нужд.
Можно подумать, что Святославу Николаевичу повезло больше, чем остальным Рерихам. Он застал время, когда на его Родине узнали о заслугах Великой семьи, когда стал расти интерес к Живой Этике, начали появляться труды Рерихов без всяких цензурных трудностей и изъятий, ибо сама цензура в том виде, в котором она существовала, перестала быть. Но слава при жизни – достаточно противоречивое явление. Она бывает великодушной лишь к мертвым. К живым она нередко оказывается беспощадной, немилосердной и несправедливой. «Молитесь на ночь, чтобы вам вдруг не проснуться знаменитым», – писала Анна Ахматова.
Из живого человека трудно или просто невозможно сделать ангела или сочинить о нем красивый миф. Это мертвые все сносят, а живой может разрушить созданное о нем представление. И этого никогда живым не прощают. В этом был драматизм положения Святослава Николаевича. Его критиковали те, которые не знали толком ни его самого, ни обстоятельств его жизни. Они искажали его слова, неверно трактовали поступки, а временами просто клеветали, приписывая то, что ему было совершенно несвойственно. Они писали ему письма, ездили в Бангалор, стараясь убедить в неправильности каких-то действий, отрицали правомерность принятых им решений. И, даже давая интервью в газетах, стремились заставить его поступить так, как хочется им. Сказано: «нет пророка в своем отечестве», нет его и в нашем времени…
В беседах со мной он часто возвращался к родителям и старшему брату. Говорил о самом сокровенном, что несли они в себе. Вся семья представляла собой единое духовное явление, что встречается крайне редко в нашей обычной жизни. Он был неотъемлемой частью этой семьи, отражал в себе, как в ясном зеркале, каждого из остальных. Вся семья представляла собой уникальную голограмму, которую нельзя было, как и реальную голограмму, разбить на отдельные части. Каждая такая часть будет нести целостное изображение. Так и семья Рерихов, каждый из них нес в себе четверых – их задачи, их эволюционную миссию и их творчество.
Святослав Николаевич был последним, кто старался передать память и дать представление о них людям, с которыми встречался и которым доверял. Своего отца Николая Константиновича он называл художником жизни и вкладывал в эти слова самый высокий смысл. Будучи связан с Николаем Константиновичем тесными сыновними узами, он время от времени заставлял себя как бы отойти на какое-то расстояние от его царственной фигуры, чтобы оценить величие, которое тот нес в себе как человек, художник, ученый и мыслитель. И эта отстраненность рождала у Святослава Николаевича точные и яркие слова, определяющие суть Великого человека.
«Пройдет еще много лет, – писал он, – прежде чем всесторонне будет оценен вклад Николая Константиновича в сокровищницу культуры человечества и его глубокое провидение в будущее. Его книги заключают в себе самые замечательные мысли, объединяющие мечты и чаяния всех народов всех стран. Но все это еще дело будущего»[14]. И в этой оценке нет преувеличения. Действительно, и Николай Константинович, и вся семья Рерихов работали на Будущее, на будущую эволюцию, на те процессы, которые еще только формировались в глубинах Космоса, чтобы потом проявиться на орбите нового витка Космической эволюции.
Осмысливая общечеловеческое значение творчества отца, Святослав Николаевич отмечал одну его важную черту – тесную связь с Россией, подлинный его патриотизм и непреходящую любовь к Родине. Он не принимал мнения ряда русских художников и искусствоведов, особенно распространенного в 1980–1990-е годы, что русским художником можно считать Николая Константиновича только до поездки его в Индию. После этого он таковым не считался. Помню, в один из моих визитов в Бангалор Святослав Николаевич пригласил в загородное имение и там показал мне удивительные, прекрасные картины отца. Многих из них я еще не знала. Мы сидели в мастерской, и двое слуг бережно ставили на мольберт одну за другой картины Николая Константиновича, написанные в Индии. Мне до сих пор трудно забыть то потрясшее меня впечатление от этих произведений, их глубокой красоты, именно глубокой, – другого слова для нее не было, – от озаряющих красок, музыки света, которая звучала с каждого полотна.
– Ну как? – спросил Святослав Николаевич.
И я поняла, что и он находился, не знаю который раз, под волшебным воздействием этих полотен.
– У меня нет слов, – ответила я.
– Вы знаете, и у меня не было слов каждый раз, когда я видел новую картину Николая Константиновича. А кстати, – загадочно улыбаясь, спросил он, – смогли бы вы, не зная, чьей кисти принадлежат эти картины, определить национальность художника?
Вопрос был столь неожидан, что я не смогла сразу на него ответить. Мне и в голову не приходило искать в этих картинах какие-то признаки национальности их автора. Святослав Николаевич, видя мое затруднение, пояснил:
– Это важный вопрос, по крайней мере для меня. Можно ли это считать русской живописью?
– А как вы думаете? – спросила я.
Он как-то задумчиво посмотрел на меня и сказал:
– Конечно, можно.
– Почему? – спросила я.
– Давайте посидим еще перед этими картинами и ответим на этот вопрос.
Мы посидели, и через какое-то время я поняла, что передо мной действительно картины русского художника. Кроме своеобразия стиля и формы, от картин шла эманация, если можно так сказать, неощутимая, но вполне реальная. Определить эту эманацию своими словами я не смогла. Но вдруг на память пришел Пушкин – «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет». И я сказала эти слова Святославу Николаевичу. И он как-то весь преобразился и, я бы сказала, засветился.
14
Рерих С. Н. Стремиться к Прекрасному. С. 74.