Верблюд

– С каких это пор ты стал судьёй и палачом одновременно? Если есть возможность не убивать – не убивай. Не ты дал жизнь и не тебе её отнимать, – как можно спокойней сказал я.

– Он террорист, взял в руки нож – кровь его на голове его. И только уничтожая таких, как он, мы здесь сможем выжить и удержать землю.

– Вы опираетесь на меч ваш, делаете мерзости, и хотите владеть страной? Так говорил иудейский пророк Иехезкиэ́ль, взывавший к милосердию.

– Если мы когда-нибудь и потеряем государство, то только из-за таких чистоплюев, как ты, – лейтенант яростно отбросил окурок. – С ними по-другому нельзя. Террорист не должен жить!

– Если бы он был в кипе, уверен, ты не стрелял бы на поражение.

Вайсман задумался, помолчал немного и ответил:

– Мир делится на своих и чужих, своих нельзя убивать, но тебя бы я пристрелил, – потом улыбнулся и весело мне подмигнул.

В пачке, купленной на злополучной заправке, ещё было несколько сигарет, «значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день». Осталось только купить билет «на самолёт с серебристым крылом» и свалить на Гоа. Пусть такие, как Вайсман, охраняют Израиль, который может выжить, опираясь только на меч.

Немного мазохисты

Вершины гор припорошены снегом, холод, как у нас говорят, лисий, и этот жуткий ветер, проникающий в леденеющие жилы. Кофе в термосе давно закончился, и уже плевать на запрет курить, только прячешь от снайперов в рукаве огонек крепких бесплатных американских сигарет.

Ну какие «грязные» в эту плюющую градом ночь на горе Проклятия?

Хотя жаль, что нет «гостей», а то мы пустили бы галопом замерзающие сердца, глядишь и согрелись бы.

У Дмитрия уже прерывистое дыхание, парень хоть из России, а не выдерживает.

– Скажи что-нибудь, – шепчу ему по-русски.

– На..на..на…куй, – выдыхает Дима.

Он дрожит всем телом. Похоже, начинается гипотермия.

Самое главное на войне – не победить, а выжить.

– Снимаем засаду, –  я сообщил на базу по рации, впрочем, не сообщил, а поставил перед фактом.

– Идти можешь?

– По..по… пы…пы…та…та… да!

Мы взяли его под руки, он сам килограммов 80 и на нем еще 20, тащим.

Железная птица, сеющая смерть, появилась бесшумно и замерла над нами.

Ракета, и от нас останутся только жетоны, встроенные в армейские ботинки. Страшно? Нет, не страшно. Жутко. Но шевелиться нельзя, пусть смотрят, пусть внимательно смотрят. Каски, «М-16», наплечная рация с антенной.

Вертолет повисел над нами вечную минуту и, поблескивая огоньками, растворился в ночи.

– Я сам, – высвободился Дмитрий из наших объятий.

Через час мы уже принимали, судя по пару, горячий душ, а потом пили израильский чай «Высоцкий».

– Скажи мне, – Дима вновь обрел дар беглой речи. – Почему я, программист, с окладом в 20 тысяч, муж и отец, должен все бросить и пойти служить, а может и подыхать, а они нет?

– Какое тебе дело до них? У них своя судьба, у тебя своя.

– Эти раввинские штучки про судьбу на меня не действуют. Мы здесь гнием месяц, потому что солдат не хватает. Мы тянем лямку за «золотую» молодежь с улицы Ше́нкин, за мордоворотов йешибо́тников. Это несправедливо.

– Ты можешь «закосить», сослаться на семейные обстоятельства или работу. Не проблема, – предложил я.

– Я бы так и сделал, но вам, дебилам, больше дерьма достанется.

– Ну и не ной тогда. Ты здесь, потому что сам этого хочешь.

– Ты серьезно? – удивился товарищ. – По-твоему, я мазохист?

– Все, у кого еще осталась совесть, немного мазохисты.

– Совесть придумали бессовестные люди, – рассмеялся неожиданному открытию Дима. – Кстати, спасибки, что тащил меня.

– Тебе повезло, что мы тоже немного мазохисты. А иначе здесь не выжить.

Прошло несколько спокойных месяцев, раздался звонок, взглянул на экран мобильника: «Dmitriy».

– Привет, дружище, – обрадовался я.

– Привет. Мы уезжаем.

– Далече? – я задал лишний вопрос, и так понятно.

– В Канаду. Возможно, навсегда, – закашлялся Дима.

– Холод тебе уже не страшен.

– Ром, береги себя, давай!

– Давай…

Я понимаю, не осуждаю, но мне стало почему-то зябко, неуютно, несмотря на теплый хайфский вечер.

С нами Бог

Служба по охране поселения с обнадеживающим названием Имануэ́ль (с нами Бог), 2002 год, начало июля.

Такое количество ортодоксальных евреев на квадратный метр, как в этом поселении, мне приходилось видеть только в иешивах, возле стены Плача, да ещё в фильме про раввина Якова с неподражаемым Луи де Финесом. В посёлке на две с половиной тысячи человек: одна школа ХАБА́Да, пара частных учебных заведений для мальчиков и четыре общеобразовательных для девочек. Синагоги на любой вкус и оттенок кожи, для смуглых сефа́рдов, хаба́дников, и даже белоснежные литваки́ с меховыми шапками не обижены.

С нами почти никто не разговаривал, на шабат не приглашали, мы для них «гои», хотя на бывшей родине почему-то не ошибались с идентификацией по национальному признаку. Впрочем, один местный диссидент-раввин часто приходил ко мне излить страдающую душу, да и просто поговорить, хоть с кем-нибудь.

Пострадал бедняга по неосмотрительности. Однажды ребе взалкал и зашёл к соседям попросить водички. Главы семьи на беду не было дома, питьки вынесла замужняя женщина, с которой он нарушил, не подумайте, что седьмую заповедь, а всего лишь регламент общения. И как он не доказывал, что задержался на пару минут, в глаза чужой жене не смотрел, все равно подвергся остракизму (не путать с тем, что делают еврейскому младенцу на восьмой день).

Однако от невнимания мы не страдали. Местные внешне вполне зрелые девицы бросали такие жгучие взгляды, от которых мой боевой товарищ Дан краснел, а у меня перехватывало дыхание. Развлечений у девочек кроме футбола никаких, «на травку хочется», а кругом тотальный запрет, вот и выплескивали страсть через очи чёрныя и прекрасныя. Но мы люди твёрдых моральных принципов, на провокации не поддавались, тем более девицам этим не было и «шешнадцати», потому как к восемнадцати женщины посёлка возятся минимум с двумя детьми и интереса до заезжих гусаров не имеют.

В общем, впечатления замечательные, особенно порадовал «наш человек». Во время утренней пробежки по иммануэльскому бульвару, я услышал крики, резко остановился и на мгновение смутился. Героине эротического фильма с одноименным названием нашего посёлка, актрисе Сильвии Кристель, следовало бы приехать в Имануэль и взять у местных женщин мастер-класс. Я с трудом удержался, чтобы не зааплодировать.

Хотелось бы остановить повествование на возвышенной ноте, которую я нечаянно подслушал, но, к сожалению, не могу погрешить против правды. Мы упустили трёх подозрительных лиц – нам не дали разрешения открыть огонь, преследовать ночных гостей тоже не позволили, а когда прибыло подкрепление было поздно, они ушли.

Через несколько дней, после того как закончился милуи́м (резервистские сборы), я услышал о страшном теракте, в котором погибли девять человек, включая женщин и детей. Трое террористов открыли огонь по автобусу возле поселения Имануэль…

«О, Эль, ла́ма ло има́ну, ла́ма азавта́ну? Боже, почему Ты не с нами, почему оставил нас?» Может, потому что мы не стреляли?

Менталист

Вечер. Сквозь отверстия почтового ящика пробивалась белоснежная бумага.

«Кроме рекламы и счетов ничего ожидать не приходится. Письма давно уже никто не пишет. Скоро мы вообще разучимся держать ручку в пальцах».

Нащупал на связке маленький ключик и отпер маленькую дверцу.

В ворохе брошюр, которые немедленно перекочевали в уже наполненный до краёв ящик для рекламного мусора, я обнаружил плотный конверт.

Приглашение на Бар-Ми́цву. Тринадцатилетний племянник достиг возраста не мальчика, но мужа, даже без вторичных половых признаков.