Страница 2 из 4
Когда в такие минуты к нам заходила Фирангиз, она тоже смеялась и говорила Сурее: "Все думают, что те за муж сухарь, а он совсем не такой. Посмотри! Это просто цирк, не надо ходить на Олега Попова".
Больше я не услышу смеха Фирангиз. Никто уже не засмеется так, как она, и никто не сравнит меня с Олегом Поповым.
Ее нет. Она умерла.
Вот и я так когда-нибудь уже не буду грести, не буду вспоминать о своих ссорах с Суреей, не буду сравнивать Кавказский хребет с Гачаг Наби. А потом и Толик не будет грести, а потом и сын Толика, и, может, внук его, который уже не будет знать моего имени...
- Пап, ты опять свистишь?
- Прости, Толик.
Впереди виднелся мост.
- Давай проплывем под этим мостом! - сказал я.
Толик улыбнулся. Улыбку, как и глаза, он взял у Мушкиназ-ханум. Интересно, что возьмет его сын у меня?
Когда вчера пришла телеграмма от Мушкиназ-ханум, Сурея сразу же заказала телефонный разговор с Баку. По телефону Мушкиназ-ханум сказала, что Фиру задавил автобус. Он прямо смял ее, нашу бедную Фирангиз. Потом она сказала, что в Баку очень жарко и завтра у Дамира первый экзамен.
Сурея едва вышла из будки. Я должен был поддержать ее, чтобы она не упала. Кроме того, я боялся испугать Толика. Ночью она улетела на похороны.
Фира училась с Суреей в одном классе. Они вместе закончили школу и вместе поступили в один институт - медицинский. Там они учились в одной группе. И на работу их направили в одно место. Я забыл, как называется этот институт, институт онкологии, рентгенологии и радиологии? Толик точнее знает его название.
Фире, как и Сурее, было двадцать девять. Мы с ней ладили: она предпочитала меня Олегу Попову, а я обещал, когда Толик подрастет, сосватать ее за Толика. Нельзя же оставаться старой девой.
Сурея ругала меня, что я слишком грубо шучу с Фирой. Но Фира не обижалась, я знаю.
Она не вышла замуж не потому, что не была красива. Просто не было человека, которого бы она любила. Она сама мне говорила об этом. Когда об этом говорит красивая женщина, ей можно верить. Я верил Фире, хотя иногда мне казалось, что она тайно любит кого-то. Как-то я сказал ей: "У тебя есть тайный возлюбленный". Она покраснела, но тут же свела все к шутке: "Ты боишься за Толика? Пока он вырастет, я разлюблю своего возлюбленного".
Может быть, Фира любила меня?
- Пап, не свисти!
- Ой, прости, пожалуйста.
Я посмотрел на часы, но часов на руке не было, белел только след от них. Сейчас мы вернемся, я снова надену часы, и белый след закроется.
Но место, оставленное Фирангиз, еще долго будет пустым.
Слева по борту появилась лодка. На веслах сидела женщина в красивом купальнике. Она и сама была хороша. Портил ее листок на носу, который она приклеила, чтобы спастись от солнца. Мне этот листок напомнил фиговый лист Аполлона (только у Аполлона прикрыт срам, а здесь нос). Я засмеялся: мне понравилось это сравнение.
Женщина поняла мой смех по-своему. Ее зеленые глаза весело подмигнули мне. "Ишь ты!" - подумал я. Но тут из-за моего плеча показался Толик. Взгляд женщины сразу посуровел. Она резко отвернулась и налегла на весла. Ее лодка ушла вперед.
- Ты боишься, что я утону? Почему ты меня так крепко держишь? Ты боишься, чтоб я не упал в воду?
Когда Толик был маленьким, я думал, что он будет композитором. Потом он заговорил, и я решил, что его призвание - литература. Теперь я вижу, что он родился преподавателем логики.
Он прав: я боюсь. Если он упадет в воду и утонет, я умру. Я не смогу жить. Но чего я больше боюсь: того, что умрет Толик или умру я?
Фира была смелая девушка, она не могла полюбить меня. Ее идеалом мог стать только смелый человек, не такой, как я. Но откуда я знаю, смелый я или нет? Был ли в моей жизни случай, когда б я мог это проверить? Так что, может, я и смелый, и Фира могла полюбить меня.
Но зачем я все время спрашиваю, любила она меня или не любила? Переживал бы я больше, чем сейчас? И переживаю ли я вообще ее смерть? Ведь переживать и сожалеть не одно и то же.
К тому же еще вопрос, была ли Фира смелой. Может, я идеализирую ее. Все мы одинаковы, только стараемся казаться разными.
Нет, нет, Фира не казалась, она была.
Сурея не раз жаловалась ей на меня. Часто она делала это при мне. И как-то Фира ей возразила: "Ты не знаешь Сабира. Он не так уж плох. Внутри его живет другой человек. Он потенциально существует, и его надо лишь подтолкнуть".
Фира говорила о себе. Это в ней жил такой человек, и его не все видели. Я видел, и он мне был дороже того человека, которого видели все. Он-то и был смелым, этот другой человек.
А во мне, кроме меня, никого нет. Я одновариантный, однозначный, одноэкземплярный Сабир.
- Папа, - сказал Толик, - если б у нас был мотоцикл, было бы здорово.
Утром, гуляя, мы проходили мимо универмага, и Толик потащил меня к витрине. За стеклом на подставке стоял новенький ярко-красный мотоцикл. Он весь сверкал никелированными частями. Толик не мог оторвать от него глаз. Мы простояли у витрины полчаса и потом всю дорогу говорили о мотоцикле.
- Пап, а ты водил мотоцикл? - спрашивал Толик.
- Нет, я водил трехколесный велосипед.
- А тебе кто его подарил, дед?
- Да. Я ездил на нем по балкону, потому что бабушка не пускала меня во двор.
- Сколько тебе было лет?
- Я учился тогда в первом классе.
Но и позже я не любил техники. Отец Суреи водил "Москвич", но я не испытывал к "Москвичу" никакого интереса. Я приезжал на нем в пансионат, уезжал обратно, и все. Остальное меня не волновало.
Из-за этого "Москвича" мы и стали ездить в Кисловодск. Нынче "Москвич" остался в Баку, но мы все равно приехали. Выручил Иосиф Самойлович Басс, а точнее, коньяк "Гекгель". В обмен на две бутылки мы получила прекрасный двухместный домик. Правда, он временный, но что поделаешь? И к тому же на будущий год мы снова приедем сюда и снова поселимся в этом домике.
Тот же голос, тот же бас,
В пансионате тот же Басс...
Как все это приелось! Неужели я осужден каждое лето видеть одно и то же? Одни и те же дома, одни и те же лица: дворника Лени, администратора Жени, буфетчика Сергея, охранника Фомы Герасимовича. И конечно, Иосифа Самойловича Басса. Неужто я до конца дней обречен кататься на этом озере, смотреть на эти горы, ходить по этим улицам? Я уже тысячу раз ходил по ним. Впрочем, и ничто другое меня не влечет. Так почему же я об этом думаю?
Всюду эти "почему".
Когда Фира и Сурея были студентками, они вечно ссорились. Фира заходила за Суреей по пути в институт. Институт в двух кварталах от нашего (я говорю "нашего", потому что с тех пор, как мы поженились, я живу у Суреи) дома. Но Фира всякий раз избирала новый путь. "Куда ты меня тянешь? - сердилась Сурея. - Мы опоздаем!" - "Я задыхаюсь, когда вижу одно и то же!" - отвечала Фира. Она готова была обойти весь город, только бы не попасть на знакомую улицу.
- Я устал, - сказал Толик. - Я ненавижу твое озеро, потому что ты все время молчишь. - А о чем мне говорить?
- Расскажи сказку.
- Может, рассказать про Джыртдан4?
- А кто это, Джыртдан?
- Никто.
- Расскажи про Снегурочку.
- Ладно, но я потом расскажу, а сейчас поехали, надо сдать лодку.
Я спешил. Мне хотелось скорей получить часы и надеть их на руку. Белый след от ремешка раздражал меня. Если часы пропадут, то чем я закрою его?
Лодка ткнулась носом в причал. Я высадил Толика, прикрепил лодку цепью и направился к киоску проката. Часы были на месте. Я надел их на руку и подумал: "Вот и все. И хватит об этом".
- Пап, ты расскажешь сказку?
- Пойдем погуляем в парке, - сказал я Толику. - А потом поужинаем.
- Нет, сначала на "Фантомаса"!
- А ужин?
- Сначала "Фантомас"!
Мы подошли к автобусной остановке. На остановке стояла очередь.
- Кто последний? - спросил я.
- Пап, а ты знаешь, как Фантомас смеется: га-га-га...