Страница 2 из 15
Дама была молода, чувствительна и боязлива. Рассказы, слышанные ею по дороге, увеличили ее опасения как в отношении самой себя, так и в отношении супруга, поскольку, несмотря на то, что она уже больше месяца была замужем, тем не менее любила своего мужа без памяти. Когда они прибыли в Террачину, ужасные слухи, и две головы разбойников, висевшие по обеим сторонам старинных городских ворот в железных клетках, еще больше умножили ее страхи. Напрасно пытался успокоить ее супруг: она промедлила после обеда в гостинице до тех пор, пока не стало слишком поздно продолжать путешествие в тот же вечер, а последние слова эстафетчика еще больше расстроили ее.
– Возвратимся лучше в Рим, – сказала она, кинувшись в объятия мужа, – лучше возвратимся в Рим и оставим путешествие в Неаполь.
– А как же посещение тети? – спросил супруг.
– Но какая мне радость в посещении тети, если я не уверена в твоей безопасности, – ответила она, нежно взглянув на мужа.
В ее словах и поступках сказывалось нечто, без слов говорившее, что в эту минуту она более опасалась за мужа, нежели за себя, что она недавно была замужем и согласилась на брак без принуждения. Она чувствовала именно то, о чем говорила, – в этом по крайней мере не сомневался ее муж. В самом деле, никто не усомнился бы в ее искренности, кто хоть раз слышал приятный звук венецианского голоса, ощутил нежность венецианского наречия и кто видел волшебный взор венецианских очей. Он взял ее белоснежную руку, нежно прижал к своей груди и, поцеловав, сказал:
– Итак, мы переночуем в Террачине.
Клак-клак-клак-клак-клак!
Новое событие на почтовой дороге привлекло внимание хозяина и его гостей. Со стороны Понтийских болот примчалась рысью карета, запряженная шестеркой лошадей. Почтальон бешено ударял бичом, что всегда делают возницы, если везут важную особу или уверены в хорошей награде. Это было ландо*, и пассажир сидел сзади в особо устроенной корзине. Простое, но красивое и устойчивое устройство кареты, множество хорошо прилаженных ящиков и кистей вокруг козел, свежее и здоровое лицо господина, сидевшего у окна, и краснощекий слуга, с коротко остриженными волосами, в коротком сюртуке, в светло-коричневых рейтузах и в длинных гамашах, доказывали, что карета принадлежала какому-то англичанину.
– Лошадей в Фонди, – сказал англичанин, как только хозяин приблизился к дверцам кареты.
– Не угодно ли вашему превосходительству выйти пообедать и отдохнуть?
– Нет. Я не хочу есть прежде, чем приеду в Фонди.
– Но пройдет много времени, пока прибудут лошади.
– Ах! Вечно одно и то же – никогда нет лошадей в этой проклятой стране!
– Если бы только вашему превосходительству угодно было войти в дом…
– Нет, нет и нет! Я говорю тебе: нет! Мне ничего не нужно кроме свежих лошадей, и как можно скорее! Джон! Похлопочи, чтобы скорее привели лошадей и чтобы нас не задержали здесь на два или три часа. Скажи хозяину, что если он заставит меня слишком долго ждать, то я подам на него жалобу почтмейстеру.
Джон надел шляпу и пошел исполнять приказание своего господина со свойственной английским слугам молчаливостью.
Англичанин между тем вышел из кареты и принялся ходить взад и вперед перед гостиницей, засунув руки в карманы, не обращая внимания на толпу, которая дивилась на него и его экипаж. Он был высок и складен, опрятно одет и носил небольшую шляпу пряничного цвета.
В выражении его лица сквозило какое-то неудовольствие, происходившее отчасти от того, что он еще не обедал, отчасти от того, что он за час сделал не более семи английских миль*, не имея, правда, особой причины торопиться, кроме обычного желания англичан скорее достигнуть цели своего путешествия или для того, чтобы иметь возможность употребить свою любимую поговорку – «ехать быстрее и дальше». Может быть, он сердился еще и потому, что вынужден был на каждой станции весьма подолгу дожидаться лошадей.
Немного спустя, со смущенным взором, из конюшни пришел слуга.
– Готовы ли лошади, Джон?
– Нет, сэр, такого места я сроду не видал. Здесь нельзя быстро исполнить ваших приказаний. Лучше бы было, ваша милость, если бы вы изволили войти в дом и приказали подать себе обед, ибо, вероятно, нам еще долго придется дожидаться отправления в Фонди.
– Черт побери этот дом! Я не хочу есть, – возмутился англичанин, – еще и потому, что желаю позлить хозяина!
– Говорят, ваша милость, что опасно так поздно ехать, – отвечал Джон. – Уверяют, что на дороге частенько можно встретить разбойников.
– Это пустая болтовня, нужная для заманивания на ночь постояльцев в гостиницу.
– Эстафета, которая нам попалась навстречу, была остановлена большой шайкой разбойников, – отвечал Джон, повышая голос при каждой подробности.
– Я этому не верю.
– Они отняли у гонца его брюки, – сказал Джон, ощупывая при этом свой пояс.
– Это все вздор.
В это мгновение смуглый молодой человек подошел поближе, учтиво заговорил с англичанином на плохом английском языке и пригласил его к обеду, который еще готовился.
– Весьма благодарен, – сказал англичанин, опуская еще глубже руки в карманы и взглянув с тревогой на молодого человека, словно опасался лишиться своего кошелька.
– Мы почтем за большую честь, если вы примете наше предложение, – сказала молодая дама с довольно мягким венецианским говором. Голос ее звучал привлекательно и мелодично. Англичанин взглянул на нее: ее красота была еще привлекательнее ее голоса. Лицо англичанина тотчас потеряло суровость. Он учтиво поклонился и сказал:
– С большим удовольствием, синьора.
Желание немедленно ехать дальше и не обедать до приезда в Фонди, чтобы наказать хозяина, было тотчас забыто; Джон пошел выбирать своему господину хорошую комнату, чтобы остановиться здесь на ночлег.
Из кареты принесли все необходимое. Множество чемоданов, шкатулок, портфелей, туалетных принадлежностей, более затрудняющих путешественника, нежели ему необходимых, были отнесены в отведенную ему комнату. Среди зевак, выглядывавших из дверей и одетых в большие, темного цвета плащи и сверкавших ястребиными глазами, многие отпускали замечания, что такого запаса хватило бы на целое войско. Даже прислуга гостиницы с изумлением обсуждала богатый туалет, с множеством золотых и серебряных принадлежностей, и кошелек с золотом, заманчиво звеневший в тот момент, когда его вынимали из чемодана. Целый вечер во всем городе Террачине не было других разговоров, как только о богатстве чужестранца и сокровищах, которые он вез с собой.
Понадобилось немало времени, пока англичанин завершил свой туалет и оделся к столу. После долгих трудов и усилий он наконец появился. Жесткий галстук и с особым вкусом сшитое платье были безупречены: на них не было ни пылинки. Войдя в комнату, он весьма учтиво, на английский манер, поклонился молодой венецианке. Его поклон, однако, показался ей суховатым, поскольку она привыкла к своим, более живым обычаям.
Ужин, как назвал его итальянец, или обед, как назвал его англичанин, был к тому времени совершенно готов. Небо, земля и вода были призваны на подмогу, чтобы этот обед приготовить, поскольку на стол были поданы и птицы, что летают по воздуху, и дичь, что обитает в полях, и рыба, что плавает в море. Кроме того, слуга англичанина, желая приготовить своему господину его любимый бифштекс, поставил с ног на голову всю кухню; он явился туда с кетчупом, соей, кайенским перцем, гарвейским соусом и бутылкой портвейна, запасов которого его господину хватило бы, чтобы объехать вокруг света. Однако обед оказался обычной смесью итальянских блюд, вкус которых требует серьезного улучшения. Супница с супом походила на Черное море: печенка и потроха самой разнообразной дичи плавали там, подобно обломкам кораблей. Тощее крылатое существо, которое хозяин называл пуляркой*, по-видимому, окончило свою жизнь сухоткой*. Макароны пахли дымом. Бифштекс был из старой говядины. Потом принесли блюдо с жареными угрями, которых англичанин начал поглощать с большим аппетитом, но он тотчас потерял всю охоту к еде, как только узнал, что это ужи, отловленные в скалах Террачины и почитаемые здесь за большой деликатес.