Бортовой

В рубке кресла с катапультами для пилотов и рядом с ней, за переборкой, одноместные спасательные модули для прочего экипажа. Здесь даже в случае полного разрушения корабля есть неплохой шанс выжить.

Они должны добраться до капсул. А мы должны отклонить курс на расчётные шесть градусов.

У каждого свой долг.

«…Отклонение четыре – сорок один. Третий и шестой маневровые сдохли, поворачиваю корабль по оси. Скорость меньше одной пятой… Маршевый работает на пределе… На сигнал бедствия ответили с планеты. На станции этот долбаный поток наделал делов, куча трупов, спасатели ещё работают. Обещают и нас подобрать».

«Том, главное – подобраться поближе, чтобы они не слишком долго нас искали. Не забывай, у нас ещё пассажиры на борту».

«Подберёмся… если движок не гикнется».

«Костя, ты удивительный оптимист».

«Ты только это заметил?»

«Нет, я знал об этом всегда. Том, доклад».

«Отклонение пять двадцать. Продолжаю манёвр… Э-э-эй, это что за дерьмо творится?»

«А это, Томми, и есть то самое „движок гикнется“. Маршевый теряет мощность».

«Марш по капсулам. Я поведу корабль».

«Командир, без компа ты в одиночку не справишься».

Двести с лишком душ, которые хотят жить… Это такая ответственность, которая и вправду может сжечь пару километров нервных волокон.

Не справлюсь, говоришь… Ты отличный парень, Том, и пилот от бога, но есть кое-что, чего ты забывать не должен.

Я – командир корабля. А значит, либо покину его последним, либо не покину вовсе. Поживёшь с моё – поймёшь. Главное, чтобы у тебя появился шанс на «пожить с моё».

Я дам тебе этот шанс. И Косте, и его технарям. И пассажирам, которые, если взорвётся хотя бы один реактор, испарятся в миллионноградусной вспышке. Взрыв реактора – это вам не фотосфера звезды…

Я – должен их спасти. Любой ценой. Это первое и главное, чему учат нас, космических пилотов.

В инструкции командира есть параграф, не подлежащий разглашению. Буду действовать по нему, ситуация ведь – нештатнее некуда.

Убираю все психологические барьеры между своим разумом и нейроинтерфейсом. Знаю, что это опасно, но – «любой ценой» ведь, не так ли?.. Всего лишь раз, на занятиях, да под присмотром целого консилиума врачей, мы отрабатывали полное слияние с квантовым кластером. До сих пор не могу забыть… Я становился кораблём. Нет – скорее, корабль становился мной. Я был мозгом, его системы – моими «руками», «ногами», его сенсоры – моими органами чувств… Это было завораживающе, как бездна космоса… и ещё невероятно страшно. Пугало ощущение потери человеческого естества, и психологическая «отдача» была настолько сильной, что мы ещё месяц проходили реабилитацию.

После этого занятия на другие специальности переводится больше всего курсантов. Надо ли объяснять, почему?

«Меркурий» был похож на израненного, полупарализованного человека. Он… то есть я, был на три четверти глух и почти слеп. Судорожные конвульсии умирающего двигателя – последнее, что он… то есть я, мог предпринять, чтобы отойти как можно дальше от убийственного потока. И подползти поближе к планете. Ещё работали главный и вспомогательный реакторы – два могучих сердца в моей груди, готовых из-за критических повреждений защиты пойти вразнос. Держу их ритм… то есть режим работы из последних сил. Иначе смерть, или из-за их остановки, или из-за «инфаркта» – взрыва.

«Технари в капсулах, командир».

Знаю, Томми. Катапульты в порядке. Замечательно. Простите меня, братишки. Вы должны жить. А я останусь.

Удачи вам.

«Майки, ты сволочь!!! Я тебе задницу надеру, когда всё закончится!»

Вот и хорошо. Просто отлично. Связь в индивидуальных капсулах работает исправно, значит, их найдут быстро. Извини, Том, мне даже «пиндосом» тебя обозвать некогда. У меня движок на пределе и скорость ещё не погашена.

Всё было, как тогда, на том памятном уроке. Всё, кроме одного.

Почему-то не возникло чувства потери индивидуальности. Я был истерзанным кораблём, оставаясь человеком.

Может быть, причина была в том, что во мне жило и командовало всем существом гипертрофированное учёбой чувство долга? Долга по отношению к двумстам пассажирам, полностью зависевшим от моих действий?

Бог его знает. Не время сейчас философствовать. Сейчас я – корабль. Я должен погасить скорость хотя бы до планетарных значений.

Точка.

Об остальном можно будет порассуждать на досуге. Когда всё закончится.

– …Да уж, лажанулись вы, ребята. Отправить пилота дальнего космоса в каботажный флот… Как он у вас до сих пор не спятил, не представляю.

– По-вашему, он на грани срыва?

– Он уже за этой гранью. Если бы мог, давно бы запил. Держится пока на одном чувстве долга, но оно и у нас, пилотов, не резиновое, это чувство… Дождётесь, что он однажды психанёт и направит грузовик на астероид.

– Что вы посоветуете?

– А вы подумайте. Вы пообразованнее меня будете, на то и учились… Он пилот. Вы понимаете? Пилот, а не грузчик. Мне дед рассказывал, как списанные на землю лётчики с ума сходили без неба. Так и мы с ума сходим без созвездий под ногами. Вот он, мой совет, если хотите…

Спасатели подобрали «Меркурий» через четверть чуланских суток, ориентируясь на его сигналы и по наводкам командира.

Пассажирам, запершимся в неотстыковавшихся капсулах, ничего особенно не угрожало, кроме нервного срыва. Пока их переводили на борт подошедшего корабля, бригада техников в скафандрах высокой защиты спешно глушила реакторы «Меркурия», а спасатели проверяли отсеки на предмет наличия живых или погибших. Рубку обследовали последней: командир потерпевшего крушение корабля всё это время был в эфире и уверял, что с ним всё в порядке.

– Дверь заблокирована, открыть не могу. Режьте, – передал он.

Ультразвуковые резаки вскрыли дверь из сверхпрочного композита за несколько минут. Первым к кокону пилотского кресла подошёл медик со своей переносной аппаратурой.

Медик был чуланцем. Наверное, поэтому его удивление несколько запоздало.

– Я не понимаю… – произнёс он, в третий раз проводя «палочкой» сканера над плотно закрытым коконом. – Признаков жизни нет.

– Погодите… Как это – нет? – в интерфейсах спасателей зазвучал встревоженный голос земного пилота. – Не может быть. Я здесь, я говорю с вами.

– Это и удивляет, – с готовностью ответил чуланец. – Ваша биология, как и наша, тоже не позволяет поддерживать существование вне тела, а ваша техника ещё не способна вместить полноценную личность. Но сказанное мной противоречит тому, что я вижу. Командир, ваше тело умерло по меньшей мере три земных часа назад. Ваш мозг – каша из крови и нервных клеток… Вы мертвы, командир.

– Доктор, я знаю, что чуланцы не умеют лгать, но способны ошибаться. Как я могу быть мёртв, если говорю с вами?!!

– Вы живы как личность, но…

– Я жив! Слышите? Я – человек, и я жив, пока мыслю! Я – жив!..

Если бы кто-то захотел узнать, что такое «крик души», он должен был услышать этот голос.

Недоверие. Ужас осознания истины и ускользающая, тающая на глазах надежда. Странная смесь даже для человека. Но флегматичный чуланский медик, как ни удивительно, его понял.

– Корабль серьёзно повреждён, восстановлению не подлежит, – все, кто был на связи, услышали голос командира чуланской спасательной группы. – Пассажиры вне опасности. Модули заняты поиском и сбором спасательных капсул. Есть ещё живые на борту?

– Техническая группа, – негромко сказал медик. – Извлеките квантовый кластер корабля. Командир жив. Постараемся его… спасти. Действуйте осмотрительно, техника землян требует предельной осторожности в обращении.

Выступающих носов и ушных раковин у чуланцев нет, лишь отверстия, прикрытые кожными клапанами. Глаза круглые и ярко-жёлтые, с третьим прозрачным веком, как у ящериц. Их бледные тонкогубые лица с более яркой окантовкой вокруг нежного красного пуха на темени и затылке тем не менее совсем не казались людям отталкивающими. Чужими – да, но при этом они были по-своему красивы. То же впечатление на них производили и земляне. Чужие, но далеко не уроды. Медику до сих пор не приходилось видеть мёртвых людей.