Что сказал Бенедикто. Часть 2

– Господин генерал, можно я постою?

– Плохо? До чего ты довёл себя?

Вебер облокотился о подоконник, опуская голову. Абель вчера ударил его в грудь – сильно и резко, но сердечное трепетание прекратилось. До машины бы дойти, сам бы себе врезал. Вебер пытался успокоить сердце ровным дыханием, ничего не получалось. Что он вчера с собой натворил?

– Вебер, идем к Клеменсу, или я его вызову сюда.

– Господин генерал, не придавайте значения, голова закружилась, сейчас пройдет.

– Мне не нравится то, что с тобой сегодня творится.

Вебер, чувствуя всю тяжесть своего тела, повалился на пол. Очнулся он в кабинете Клеменса, тот смотрел с тревогой, Гаусгоффер, нервничая, расхаживал рядом и, едва Вебер открыл глаза, немедленно сел рядом.

– Вебер, у тебя сердце остановилось, ты понимаешь? Я Аланду голову оторву, что он с тобой делает?!

– Причем тут Аланд?

Вебер сел, несмотря на то, что Гаусгоффер пытался его удержать.

– Что за шрамы у тебя по всему телу? Что за дыры на сердце? Что с тобой там делают?

Вебер удивленно смотрел на Гаусгоффера.

– Господин генерал, меня взяли в Корпус разбитым куском мяса и собрали по частям, меня вылечил Аланд, это старые шрамы.

– Да, господин генерал, – подтвердил Клеменс, – это старые рубцы, хоть и не понимаю, Вебер, как тебя могли собрать после этого, хватило бы на десяток надежных трупов.

– Я быстро восстанавливаюсь, завтра…

– Никакого завтра, Вебер. Ты не понимаешь, что ты только что был мертв?

– Думаю, обморок.

Вебер прислушался к себе, опять частило, но сносно.

– Лежи, пусть кто-нибудь из ваших приедет тебя заберет, я позвоню Аланду.

– Вебер, тебе бы, и правда, сейчас за руль не садиться, – сказал Клеменс.

– Я аккуратно, сюда же я приехал и три часа читал лекции, все было в порядке.

Веберу удалось уйти, он отъехал, но в Корпус возвращаться не хотелось. Остановил машину у незнакомого парка, положил голову на руль, тело казалось чужим и онемевшим. Натворил он дел. Сейчас Гаусгоффер сцепится с Аландом, потом вообще хоть на глаза никому не показывайся. Аланд бы не пустил его сегодня, это понятно, раз уж он даже разминку ему заменил на восстановительную гимнастику, наверное, Вебер на ней и продержался четыре часа.

Если бы у него был угол, куда можно от всех забиться, сейчас он бы так и сделал. Неделю бы отлежался, восстановился, пока не занервничал, всё было хорошо, а теперь он обречен только и делать, что нервничать, он никому не может смотреть в глаза, барахтается, как в трясине, и чем больше пытается выбраться, тем глубже его затягивает. Замереть и не шевелиться.

Гаусгоффер – добрый старик, что ему за дело до Вебера? Лучше бы ему не было дела, сердце готово и ему служить верой и правдой за одно доброе слово. У Гаусгоффера иллюзии насчет Вебера, а в Корпусе насчет Вебера иллюзий нет ни у кого, главное, и у него самого их не осталось. Если он не последнее ничтожество, нужно вернуться в Корпус, принять всё, что ему по заслугам полагается, и остановиться, пока он еще чего-нибудь не натворил. Даже мысли выводят его из равновесия, дыхание забирает от беспричинного страха.

Сейчас он вернется в Корпус, только немного походит, подышит и настроится на разрешение ситуации. Вебер вышел из машины, увидел в парке скамейку. Интересно, этот парк принадлежит частному дому или дом сам по себе, а парк сам по себе? Вебер облокотился о машину, опустил голову, стараясь справиться с туманом в глазах.

– Вам плохо? – Вебер услышал возле себя голос.

Обернулся, и тело его само выпрямилось, словно он сделался выше ростом. Рядом с ним стояла девушка, смотрела на него с искренним испугом. Вебер смотрел в ее глаза под бархатными, чуть поломанными в середине, линиями бровей. Удивительные глаза. Удивительное лицо. Удивительная близость этого удивительного лица. Разве он что-то мог ей ответить? Но и отвести взор от неё он тоже не мог. Она смутилась, отвернулась, отошла.

– Коля! Ему плохо.

К Веберу подошел человек с веселыми карими глазами, лицо обрамляет бородка, мягкая, чуть вьющаяся, воздушная. Глаза хорошие, умные. Только из-за него отодвинулась на второй план она. Вебер затосковал, стоило ей отступить. Словно он знал уже её тонкую кожу наощупь, знал пьянящий аромат волос этого существа. Вебер уронил руки.

– Вам плохо? – вопрос повторился.

Кареглазому лет тридцать, не больше, наверное, это его жена, а это их дом. Они вернулись домой, а у дома непонятно чья машина, и на машине висит черт знает кто унылого вида.

– Вам нужна помощь? У нас в доме есть телефон, можно вызвать врача.

Просто поразительно, первое, что приходит людям в голову, едва они видят Вебера, это вызвать врача. Аланд давно должен был его выгнать, удивляться только его терпению.

– Извините, я остановился не на месте, – сказал Вебер, открыл дверцу машины и снова оглянулся на девушку. Странное чувство, что он знает ее, он никогда ее не видел и видеть не мог.

– Извините, – повторил он, садясь в машину.

– Вы уронили, – мужчина подал Веберу его папку с лекциями, заботливо отряхивая ее. Папка развязана, листы посыпались, наверное, лежала за спиной, уронил, когда выходил из машины.

– Что это? Вы математик? Как интересно. Можно взглянуть?

«Взгляните, а я пока посмотрю в глаза вашей жене, и мне будет, что вспомнить, когда трясина сомкнется надо мной окончательно».

– Я работаю инженером, но люблю теоретическую, не прикладную математику. Как интересно! Николай Адлер, – говорящий подал Веберу руку, Вебер пожал ее.

– Рудольф Вебер.

– Вы торопитесь?

Надо было сказать «да», а он сказал «нет».

– Может, зайдете к нам? Очень, очень хорошо изложено, как интересно!

Надо было сказать «нет», а он сказал «да».

– Анечка, ты только посмотри, как это красиво доказано! Рудольф, чьи это лекции?

– Мои.

– Ты читаешь лекции? Сколько ж тебе лет? Ничего, что я на ты?

– Мне это приятно, я первый год преподаю в Военной академии математику.

– Тебя Бог послал, я так люблю математику, а поговорить об этом не с кем. Мало кто действительно её любит!

«И я ее больше не люблю, я люблю твою жену».

Она, как крохотный, драгоценный зверек, будто ее спугнули, отступила за спину мужа и смотрит на Вебера с недоумением, он заставляет себя не смотреть на нее, но взгляд сам возвращается к ней.

Вебер провел у них дома, наверное, около часу. Сердце как будто вышагивало на цыпочках – осторожно и деликатно. Николай достал свои записи, Вебер, как епитимью, принимал их, просматривал, что-то прорешивал иначе. Улыбнулся попыткам Адлера доказать теорему, которую недавно доказал Карл. Рассказал про Карла, привел его доказательство, Адлер от волнения бродил по комнате, просил «привезти с собой господина Клемперера», и восхищался провидением, заставившим Вебера именно у их дома остановиться. Он благодарил сердечность жены, если бы ей не бросилась в глаза странная поза человека у машины, Адлер бы прошагал мимо своего счастья.

«А я бы проехал мимо своего».

Уходя, Вебер осмелился поцеловать протянутую ему для прощания руку Анечки. Как хотелось замереть, лицом зарываясь в ее строго прибранных волосах. Если их распустить, если обе ладони утопить в них, в этот омут бы провалиться.

– Ты приедешь завтра, Рудольф? – Николай с чувством пожимал Веберу руку.

Надо было ответить «нет», а он сказал «да».

– Приезжай с твоими замечательными друзьями!

– Они очень заняты, но, если вы дадите мне свое доказательство, думаю, их это может заинтересовать.

Вебер смотрел на ослепительно сверкавший рояль, это ее рояль, у нее руки человека, играющего на фортепиано, у нее руки, которые он никогда не должен выпускать из своих. Это катастрофа, но Аланд не удивится, он знает, что Вебер такой, а он сам этого не знал. Он думал, что это плохо, а на самом деле, в его сознании загорелось солнце такой ослепительной яркости, какого не было никогда, что с этим делать – не ясно, не важно, главное, что жизнь обрела новый смысл.