Деревянная книга

Остановившись перед обитой кожзаменителем дверью, Изенбек впустил гостя.

Запахи краски, белил и скипидара – первое, что встретило вошедшего. А когда, следуя короткому жесту хозяина, Юрий Петрович переступил порог мастерской, то сразу же остановился, пораженный необычным видом квартиры. Простенок между двумя комнатами был убран, образуя большое и светлое помещение. На стенах действительно висело много картин, но большинство в обычных рамах, а некоторые – вовсе без них. Много работ стояло на полу, прислоненных лицевой стороной к стене, иные были упакованы и увязаны.

Большой обеденный стол в центре весь завален красками, картоном и листами с карандашными набросками. В разных местах комнаты на газетах лежали кипы каких-то свертков и материалов, громоздились подрамники, банки, кисти, на станках находились незаконченные картины, либо просто загрунтованные холсты. Миролюбов из вежливости стал рассматривать ближайшую картину «Пастушок в Альпах», на которой был изображен мальчик в белой блузке, синих шортах и желтой шляпе рядом с двумя добротными овцами. В перспективе виднелись стога сена на поле, а дальше – поселок с типичными голландско-бельгийскими домиками.

«Где же он спит, готовит еду, держит одежду?» – Миролюбов из любопытства заглянул в крошечную комнату-нишу справа и понял, что именно она предназначалась для человеческого жилья. Простая железная кровать, старый платяной шкаф, стол и два стула – вот и все «богатое убранство княжеских покоев». Здесь же – небольшая печь, которая, видимо, зимой топилась углем и могла обогреть разве что эту каморку, служившую одновременно кухне-спальне-столовой.

Сам художник, кажется, не обращал внимания ни на свою спартанскую обстановку, ни на реакцию оторопевшего гостя. Он был угрюм и мрачен, тонкие черты лица иногда подергивались болезненной гримасой, похоже, чувствовал себя неважно.

– Это все картины вашей кисти? – спросил Миролюбов, чтобы завязать разговор.

– Нет, многие куплены, – отрывисто ответил художник.

Присев на кровать, он пошарил рукой подле, вытащил одну, другую бутылку, но обе были пусты.

– Послушайте, милейший Юрий Петрович, давайте спустимся в кафе напротив, выпьем чего-нибудь…

– Знаете, – замялся Миролюбов, – я, собственно, ненадолго… Хотелось бы посмотреть то, что вы обещали…

– Значит, пить не хотите? – качнул головой Изенбек, – стало быть, пойду сам. А вы пока взгляните вот на это…

Он открыл шкаф и вытащил видавшие виды два морских мешка. Затем повернулся и пошел к выходу. Миролюбов хотел еще что-то спросить, но услышал только поворот ключа и щелчок замка входной двери.

Юрий Петрович нетерпеливо раскрыл мешок, потом второй. В обоих лежали старые деревянные дощечки, почерневшие и так испорченные временем, что стали легкими и полупустыми внутри. На поверхности дощечек просматривались какие-то значки, не очень ровные и аккуратные, к тому же совершенно непонятные. Миролюбов попытался разобрать значки, но не смог. Ерунда какая-то: длинная черта, под ней палочки… Он растерянно перебирал дощечки, и волна разочарования охватывала все больше, гася весь пыл исследователя и нетерпеливую дрожь первооткрывателя. Он так стремился к загадочным «первоисточникам» с того самого момента, как узнал о таинственных древних письменах, якобы вывезенных полковником Изенбеком из России. Нашел-таки возможность познакомиться с этим странным замкнутым человеком, получил доступ к текстам, и что же? Совершенно непонятные письмена, неизвестно чьи и какого времени…

Стукнула дверь, вернулся повеселевший художник.

– Вы уж простите, Юрий Петрович, не сказал вам сразу, что письмена эти не святославовых времен, а, кажется, еще более древние…

– А с чего вы взяли, Али, – подозрительно спросил Миролюбов, – что они вообще имеют отношение к славянству? Тем более, как вы говорите, «досвятославовых времен», да ведь тогда у славян письменности вообще не было!

Изенбек ухмыльнулся, взял одну из дощечек, поводил по ней пальцем.

– Вся суть в том, что здесь отдельные слова надо вычленять из сплошного текста, они написаны подряд, понимаете? Вот, смотрите! – палец художника остановился на одной из строк. – Давайте попробуем прочесть здесь, вот этот кусочек в строке…

– К-ни-го, – запинаясь, прочел Миролюбов, – если этот кружок с «усиками» наверху действительно буква «о».

– А теперь вот здесь, – указал Али.

– Хвлу… слву… – может быть, «хвалу» и «славу»? – догадался Миролюбов. – Похоже на сокращения, которые часто встречаются в старославянских церковных книгах, но там вверху стоят титлы, указывающие на сокращение, а здесь ничего нет…

– Вы ведь, кажется, из семьи православных священников? – уточнил Изенбек.

– Да, отец и дед сан имели, я тоже учился в духовном училище, но потом решил получить светское образование. Так что старославянский язык – моя стихия! – гордо заключил Юрий Петрович.

– Очень хорошо! – обрадовался Али. – Давайте-ка, прочтем здесь…

– Млеко… вода… русе…

– Ну, что теперь скажете? – лукаво прищурился художник.

– Действительно, похоже на славянский, – ошарашено развел руками Миролюбов.

– Мне кое-что удалось разобрать, – продолжал Али, – самую малость. Недостает знаний и времени. Помнится, вы говорили, что работаете в химлаборатории, не посоветуете ли, как можно укрепить дощечки, а то к ним лишний раз притронуться боязно.

– Конечно-конечно, – поспешно заверил Миролюбов. – Я могу не только посоветовать, но и сам это сделать.

– Отлично! – обрадовался Изенбек, – я вам заплачу за работу. К тому же вы литератор, знаток церковнославянского языка, можем попробовать разбирать тексты вместе…

– Древние славянские письмена, может ли это быть? – продолжал изумляться Юрий Петрович, разглядывая дощечки. – Такие странные буквы, и слова не разделены…

– Буквы порой напоминают греческое начертание, порой раннюю кириллицу, – делился наблюдениями художник, – но манера такого «подвешенного» под линиями письма близка к древнеиндийскому письму – санскриту. «Сплошняком» же, то есть слитным текстом писали, как я выяснил, древние этруски. Пришлось покопаться в библиотеках…

– Но могли ли доски сохраняться столь долгое время? Несколько сотен лет, а, может, и всю тысячу? – опять засомневался Миролюбов.

– Вы знаете, в Туркестане наша археологическая экспедиция находила лоскуты материи, разные изделия, в том числе и деревянные, многотысячелетней давности. Конечно, там сушь, пески. Но если дощечки хранились в сухом месте, и дерево было специально подготовлено, то вполне возможно. При раскопках курганов иногда тоже находят древнее дерево…

Так началась их работа на «дощьками», как между собой они стали называть деревянные дощечки, вычитав однажды в тексте их подлинное древнее обозначение.

Трудно и медленно приоткрывалась завеса времени, будто заржавевшая дверь, за которой вставало неведомое: обычаи, быт и жизнь пращуров, их древняя мудрость и потрясающая космическая философия. Это увлекало, будоражило и захватывало целиком! Сколько долгих вечеров они просидели с Изенбеком, греясь в холодное время у крохотной печки, где так уютно трещало пламя. И если долго смотреть на танцующие блики, то в первородной чистоте огня начинали возникать удивительные картины из «дощек»: неясные тени, бородатые лица, сверканье булатных клинков. А иногда при чтении текстов воображение рисовало полноценные образы и целые куски событий, словно проступавшие из древних времен.

Так, однажды Юрий Петрович увидел заросшую разнотравьем поляну в лесу, окруженную деревянными идолами, и двух мужей: старика и отрока. Миролюбову даже почудилось, будто он услышал, как зеленые языки листьев лопотали о чем-то на самых верхушках деревьев.

Глава четвертая. Карл Шеффель

– А что касаемо христианства, то по мне, лучше бы князь Владимир выбрал ислам. Может, тогда не было бы у России семнадцатого года, большевиков и всего этого маразма!