Синее золото(Роман)

— Третьего дня отправляли, да слишком уж много привязали. Подумаешь только, тридцать верст тащить почти два фунта по таким трущобам, да еще две большие реки переплывать. Оттуда сообщили, что прибежал измученный, язык висит на боку и тяжело дышит. Надо меньше класть. Груз-то шею оттягивает. Хорошо так. Ну, а если уходить от кого в лесу придется, с килограммом не уйдешь ни от собаки полицейской, ни от волка. Оттуда тоже советуют меньше класть.

— А еще что сообщают?

— Пишут, что хотят Шарика еще испытать. Ценность уж очень большая. Да и здесь его надо лучше приучать не бежать прямо к Носову, а вон в той лощинке ждать. Вчера я вышел рано-рано с удочками. Чуть светало. Удочки закинул, в лощинку спустился, а он там под корягой лежит. Я сахару ему дал, записку отвязал. Он смотрит, точно не понимает. Пока я не сказал «пошел», — не встал с места.

— Эх, собака, такой во всем свете не найдешь.

— Не собака, а золото, — оборвал юноша и дернул одну из удочек.

— Ну, конечно, золото. Степа, сколько уж перетаскала-то? — спросила Таня.

— Да за два года больше пятидесяти килограмм. Вот третий год начинаем. Там в Европах бы рассказать, небось не поверили бы.

Таня усмехнулась.

— Ну ладно, подождем еще. Когда снова отправляете?

— Только через три дня.

— До свидания, Степа, темнеет, надо домой.

Когда она поднималась на последний холм, то стало уже совсем темно. Она уверенно шла по знакомой тропинке, когда навстречу из-за дерева выросла высокая фигура.

— Кто идет?

— Человек, — спокойно ответила Таня.

— Знаю, что человек, а какой человек-то?

Таня разглядела детину, требовавшего от нее сахара.

— А, заграничная барышня. Идем, идем, разлюбезная моя. Вот и попалась.

Он схватил Таню за руку. Она вырвалась и отскочила в сторону. Он бросился за ней и быстро схватил ее опять.

— Руки прочь, — раздельно произнесла она.

Слова были так властны, что он было отпустил ее. Но потом опять схватил и как перышко поднял наверх.

— Чего там прочь? Что захочу, то и сделаю. Тоже штучка.

Он ждал, когда она начнет биться. Так привык к этому и это ему доставляло особое наслаждение. Но Таня была совершению невозмутима и ее полное спокойствие сковывало его движения.

— Оставьте меня сейчас же, — опять произнесла она медленно и холодно.

— Не оставлю…

— Нет, оставишь, — раздался сзади голос Воронова и он так тряхнул нападавшего, что тот отлетел в сторону.

— Ну и влетит же тебе шомполами. Идем, сукин сын, в управление, — сказал Воронов, взяв его за шиворот.

— Оставьте его, он больше не будет, — заступилась Таня. — Иди и другой раз по ночам в лесу к женщинам не приставай, — добавила она.

— Зачем отпускать, Татьяна Николаевна, надо проучить.

— Ну его, пусть идет. Он больше не будет. Правда, не будешь?

— Простите, барышня, сам не знал, что делал, — отвечал он, дрожа всем телом.

— Спасибо, Воронов, что меня выручили. Мне противно было до него дотрагиваться, — сказала Таня, отходя со своим телохранителем от места нападения.

— Вот видите, Татьяна Николаевна, всегда говорил вам, не ходите вы к старателям, хорошего там не увидите. Ну что бы вы сделали с таким, если бы я не встретился?

— Что-нибудь бы сделала, Воронов, это еще не так страшно. Есть вещи куда страшнее. Если бы только такие опасности были на свете, жить было бы просто.

— Как волка? — спросил он, в первый раз напоминая ей о той зимней ночи.

— Ну зачем? За кого вы меня принимаете? Как-нибудь бы иначе, — ответила она нехотя.

— Эх, Татьяна Николаевна, уезжайте вы поскорее из этих мест, по дружбе вам говорю.

Начальник Отрадненского горного района нервничал. Ему прислали запрос из центра, почему трест в этом году добывает меньше золота, когда рабочих и старателей прислано больше. Хилидзе произвел тщательное обследование работ во всех пунктах района.

За холмом в Ракитино в прошлом году было около ста человек и они сдавали каждую неделю больше килограмма золота. А в этом году там более двухсот старателей и они не сдали и полутора килограмм.

Он потребовал объяснения у старых старателей, с которыми он работал уже по несколько лет.

— Пески обеднели. С утра до ночи работаешь, работаешь, а толку не видно. Хоть бросай, — объяснил Носов.

Хилидзе приказал принести образцы песков в лабораторию. Русские химики нашли, что пески стали действительно беднее.

— А ну, что англичанин скажет, пусть он анализ сделает. Так-то вернее будет, проверка на проверку, — сказал Хилидзе главному инженеру, с которым обсуждал результат анализа русских химиков.

Паркеру принесли пески, взятые из разных речек.

— Какое богатство здесь на дне речек, — сказал он Тане, выйдя с ней днем на прогулку.

— Богатства нет и пески бедные. Вы понимаете, Паркер, они обеднели, — настойчиво сказала она, лукаво взглянув на него.

Он вдруг все понял и ему казалось, что понял окончательно. Если бы знал это раньше, до въезда в Россию, конечно, не взял бы ее с собой. А теперь благодарил судьбу за то, что не понял тогда, за то, что привез ее в уральские леса. За то, что все это время был с ней.

Опять вспомнил ту парижскую Дикову с серыми глазами. Значит, эта действительно не та. Значит, эта его обманула. Значит, нельзя верить ее словам… мелькнуло у него в голове…

Но не все ли равно, которая эта, как ее настоящее имя. Он твердо знает, что вот именно с этой он не хочет расставаться, — возражал он сам себе.

— Вы мне сказали неправду тогда в вагоне, — ответил Паркер на Танину настойчивую фразу.

— Нет, правду, я же вам дала слово.

Он не мог не верить. Он верил. Но опять все становилось таким нереальным.

— Хорошо, если вы хотите, пески обеднели. Я делаю это только для вас. Но мы через два дня уезжаем, я закончил работу. Нашел свое синее золото и там… и здесь, — он взял ее за руку и внимательно посмотрел в ее глаза.

— Нет, мы уезжаем через неделю или десять дней, — ответила она, обдавая его своими лучами.

Паркер подчинился ее требованию. В ту минуту он подчинился бы всему, что бы она ни попросила. Он был в полной власти ее женской силы.

— Нет, товарищ начальник, здесь ошибки быть не может. Мы за ними следим с прошлого года. Друзья неразлучные стали, — со злой усмешкой говорил старатель Дышко, сдавая золото Хилидзе.

— В прошлом году нас тоже к нему на Медвежьих приисках подсадили, — недаром мы наседками зовемся. Он и сам не знает и своих подвел. Осенью их всех переловили, а его оставили и сюда на развод прислали. Он ей знак ихний подал, а она ответила, — продолжал Дышко.

— Да вы, может быть, ошибаетесь?

— Как же тут ошибиться. Сперва левую ладонь правой рукой один раз, а потом левой рукой правую ладонь два раза. Нету тут ошибки, это все те же. Мы на то и поставлены, чтобы понимать. Будьте покойны, это все та же банда.

В тот же вечер Хилидзе разговаривал с Вороновым, причем обставил этот разговор так, чтобы он не вызвал подозрений.

— Вы что-либо замечали за Диковой и за англичанином? — спросил грузин.

— Еще бы не замечал, конечно, замечал.

— Что такое?

— Да все вместе гуляют. Он в нее совсем влопался. Переводчица тоже.

— На это мне наплевать. А еще что?

— Что же еще-то замечать? Кто бы они ни были, что они тут сделать могут? У нас в руках? Поди, золота от нас не украдут, — с оттенком презрения ответил Воронов.

— Из моей-то комнаты не украдут. Да раньше-то, чем ко мне попасть, оно куда-то исчезает. Смотрите, сколько народу работает, а добыча все не увеличивается. Уж третий год, как по приискам действует шайка. Куда-то сбывают золото. Сколько не следили, а до сих пор не могли обнаружить организации. Так, отдельных лиц ловили, они твердят, что для себя крали. Но в центре считают, что это какая-то большая организация и крадут они не для простой корысти. У нас у всех инструкция внимательно следить и постараться обнаружить шайку. Тут уже даже не так золота жаль, как необходимо раскрыть контрреволюционную организацию. До сих пор не было никаких признаков связи с заграницей. А вот третьего дня ваша Дикова дала знак.