Самурай (пер. В. Гривнина)

Самурай мрачно кивнул.

Они вошли в большую каюту, где в четыре ряда перед грудой товаров сидели купцы с кистями и бумагой, старательно записывая испанские слова, которым их обучал переводчик.

– «Сколько стоит?» по-испански будет «Куанто куэста?».

Веласко произнес эту фразу трижды. «Куанто куэста?» И купцы каждый раз с серьезным видом записывали ее. А сопровождающие посланников слуги, улыбаясь, наблюдали эту странную сцену.

– Послушайте еще раз: «Куанто куэста?» Ниси повторил фразу у самого уха Самурая. Здесь начинался мир, решительно отличавшийся от того, который существовал в Ято. Среди склонившихся черноволосых голов купцов он увидел покачивающийся костлявый затылок Мацуки, сидевшего скрестив руки на груди.

Обучая самому простому, повседневному приветствию, Веласко сказал:

– Но даже если вы и запомните слова, вести торговые сделки в Новой Испании все равно не сможете. – Достав тряпку, он отер рот. – Как я уже говорил, вам ничего не удастся там сделать, если вы не проникнетесь христианской верой. Посмотрите вокруг. Даже на этом корабле испанцы отдают команды, словно поют гимны. Вы обратили внимание на голоса, которые каждое утро слышатся с верхней палубы? Эти песнопения – морские команды.

Это было правдой. Во время отплытия матросы южных варваров передавали друг другу команды с какой-то странной распевностью. Те же самые команды каждый день слышатся с палубы.

– Я не настаиваю на том, чтобы вы постигали христианскую религию. Но вот у меня в руках книга, в которой рассказывается о жизни Иисуса Христа.

Среди купцов рябью пробежал шепот, но тут же утих. Мацуки поднялся и подошел к Самураю и Ниси:

– Посмотрите, как оживились купцы. Они готовы даже принять христианство, лишь бы это было на пользу торговле. Веласко, зная их алчность, решил проповедовать им христианское учение. Великий хитрец этот переводчик.

Передернув плечами, возмущенный Мацуки направился в свою каюту; глядя на его худую спину, простодушный Самурай почувствовал себя несчастным. Но ему было неприятно, что Мацуки ко всем относится с презрением.

Уже полмесяца «Сан-Хуан-Баутиста» плывет на восток по Великому океану, и еще не удалось увидеть хотя бы островок. Хорошо, что за все это время мы ни разу не попали ни в штиль, ни в сильный шторм. Разумеется, в этих северных широтах редко бывают штили, как это случается у экватора, но штормы обрушиваются часто. Поэтому такое счастливое плавание – явление удивительное, говорит капитан Монтаньо. Давным-давно, когда я впервые плыл в Японию, команда ненавидела каждого, кто начинал свистеть во время штиля. Моряки суеверно считают, что от свиста штиль затягивается. Утро на «Сан-Хуан-Баутисте» начинается с мойки палубы. Вся черновая работа – мойка палубы, закрепление фалов, очистка якорных цепей от ржавчины, починка снастей, чем приходится заниматься с утра до вечера, – поручена японским матросам. А марсовые, рулевые, вахтенные – все испанцы.

Изо дня в день, даже несколько раз в день – утром, днем и вечером – цвет моря меняется. Удивительно: изменение формы облаков, блеска солнечных лучей, атмосферного давления окрашивает море в такие неповторимые, насыщенные тона, то радующие, то нагоняющие тоску, что даже художник прищелкнет языком от восхищения. Глядя на это море, не я один преисполняюсь желанием восславить мудрость Создателя. Мы уплыли уже так далеко от суши, что даже морские птицы отстали от нас, но зато теперь радуют наш взгляд проносящиеся над самыми волнами серебристые летающие рыбы.

На сегодняшнюю утреннюю мессу – меня это поразило – пришли несколько японских купцов, чтобы посмотреть на богослужение. Держа в руке чашу и вкладывая в рот стоявших на коленях испанских моряков кусочки освященного хлеба, вдруг увидел кучку японцев, которые благоговейно, но в то же время удивленно наблюдали за происходящим. Может быть, они пришли послушать мессу, движимые скукой, царившей на корабле? Или, может быть, их сердца тронуло Священное Писание, которое я вот уже шесть дней по частям перевожу им после занятий испанским языком? А может быть, они поверили моим словам, что в Новой Испании язычники никогда не добьются успеха при совершении торговых сделок?

Во всяком случае, я вполне удовлетворен таким результатом. Отслужив мессу и убрав в шкаф ризу и чашу, я вышел к японцам, бродившим поблизости.

– Что вы думаете об увиденном? Вам не хочется проникнуть в глубокий смысл, сокрытый в мессе?

Среди японцев был тот самый желтозубый купец, который, как-то встретив меня на палубе, умолял выпросить для него привилегии в торговле. Чуть улыбнувшись, он ответил:

– Господин переводчик, японские купцы готовы воспринять все, что может помочь в деле. Им не повредит, если во время этого путешествия они узнают о христианском учении.

Его прямой ответ заставил меня непроизвольно улыбнуться. Это был ответ истинного японца, но слишком уж чистосердечный. Словно заискивая передо мной, они пожелали, чтобы я и дальше рассказывал о славной жизни Христа.

Им не повредит, если они узнают о христианстве. Мне кажется, ответ желтозубого прекрасно продемонстрировал истинное отношение японцев к религии. Долгая жизнь в Японии ясно показала мне, что в религии японцев привлекают лишь мирские блага. Правильнее даже сказать, что религия служит им средством добиться мирских благ. Они поклоняются своим синтоистским и буддийским богам лишь для того, чтобы избежать болезней и стихийных бедствий. Феодалы во имя победы в войне всякий раз обещали пожертвования синтоистским и буддийским храмам. Буддийские монахи, хорошо понимая это, заставляют поклоняться статуе дьявола Якуси Нёрай, который якобы исцеляет людей; никого японцы так не почитают, как его. И не только потому, что хотят с его помощью избежать болезней и стихийных бедствий. В Японии существует множество сект, обещающих верующим умножение богатства и благоденствие, и многие приходят к ним.

От религии японцы ждут только мирских благ. Наблюдая за японцами, я утвердился в мысли, что в этой стране никогда не возникнет настоящая религия, смысл которой в вечной жизни и спасении души. Существует огромная разница между их верой и христианской. Но, как известно, клин клином вышибают – мне придется прибегнуть к этому методу. Если японцы ждут от религии лишь мирских благ, следует открыть им, как можно мирские желания привести в согласие со Словом Божьим. Иезуиты какое-то время преуспевали в этом. Показав феодалам огнестрельное оружие, диковинные товары, привезенные из стран южных морей, они получили взамен разрешение проповедовать христианство. Но впоследствии многими своими действиями возмутили японцев. Разрушали синтоистские и буддийские храмы, пользуясь слабостью воюющих феодалов, создавали крохотные колониальные владения, чтобы обеспечить себе привилегии.

До отплытия из Японии я написал несколько писем. Своему дяде дону Диего Кабальеро Молине, отцу дону Диего де Кабрере и настоятелю монастыря Святого Франциска в Севилье. В них я сообщал, что на обратном пути из Новой Испании в сопровождении нескольких японцев, возможно, заеду в Севилью. Я просил их, если это произойдет, помочь мне устроить яркое, впечатляющее празднество, которое бы доказало испанцам, что слава Господа дошла до крохотной восточной страны. Для севильцев японцы – диковинное зрелище, и можно предположить, что посмотреть на них соберется немало народу, но нужно, чтобы они произвели как можно большее впечатление. Это послужит славе Господа и распространению христианства в Японии, писал я. Чтобы письма дошли как можно быстрее, я собирался отправить их из Акапулько специальным экипажем до Веракруса, а оттуда срочной почтой – до Севильи.

Вчера снова, обучив японцев самым необходимым фразам и отдельным словам, я рассказал им немного о жизни Иисуса.

– Вера твоя спасет тебя!

Я вдохновенно рисовал картины исцеления Господом страждущих в Галилее – картины, как хромые пошли, слепые прозрели, прокаженные очистились. Японцы слушали меня потрясенные. Я знал, что от религии им нужно и исцеление от болезней, потому и выбрал специально эти сцены Писания.

– Однако сила Господа исцеляет не только телесные недуги. Господь исцеляет и души.

Этими словами я заключил сегодняшний рассказ. Думаю, мне удалось хорошо побеседовать с японцами. Но, честно говоря, все еще впереди. Путь долог. По своему многолетнему опыту я знаю, что японцев можно привлечь рассказами о чудесах или об их собственных прегрешениях, но стоит заговорить о Воскресении, составляющем суть христианства, или о Любви, требующей самопожертвования, на их лицах тут же появляется полное непонимание.

Во время ужина капитан Монтаньо сказал, что барометр падает и шторм, которого мы так опасались, медленно, но неуклонно приближается с юга. Действительно, еще после полудня я заметил, что качка усилилась, море, которое вчера было ярко-голубым, постепенно приобрело холодно-свинцовый цвет, сталкивающиеся валы вздымали ввысь белые гребни и с грохотом обрушивались на палубу. Чтобы вывести корабль из полосы шторма, сказал капитан, нужно круто переменить галс.

К полуночи шквал все-таки настиг нас. Вначале качка была не столь уж сильной, и я в каюте, которую занимал вместе с помощником капитана Контрерасом, писал свой дневник. Контрерас со всей испанской командой и японскими матросами поднялся на палубу, и, привязавшись, они ждали приближения шторма. Качка становилась все сильнее. Свеча на столе с громким стуком упала на пол, из шкафа посыпались книги. В панике я выскочил из каюты и устремился на палубу, но не успел ступить на трап, как корабль, получив страшный удар, резко накренился. Я упал. Это была первая громадная волна, обрушившаяся на корабль.

Вода через люк хлынула вниз. Я попытался встать, но поток, несшийся со страшной силой, снова сбил меня с ног. Потеряв четки, заткнутые за пояс, я пополз по залитому водой полу, пока мне не удалось добраться до стены и с неимоверным трудом удержаться в хлеставших струях воды. Качка была ужасная. Кажется, вода добралась до большой каюты, из которой неслись душераздирающие крики; человек десять японцев, толкая друг друга, выскочили оттуда. В кромешной тьме я кричал, чтобы они не выходили на палубу. Они не были привязаны, и их бы мгновенно смыло огромными волнами, перехлестывавшими через палубу.

На мой голос из каюты выбежал с мечом в руках Тародзаэмон Танака. Я крикнул ему, чтобы он загнал купцов обратно в каюту. Он обнажил меч и стал громко ругать мчащихся к трапу купцов. Они остановились и стали пятиться назад.

Бортовая качка сопровождалась килевой, и я прилагал неимоверные усилия, чтобы меня не оторвало от стены. С палубы, точно орудийные залпы, раздавался грохот обрушивающихся на нее волн, внутри корабля с таким же грохотом перекатывались ящики, беспрерывно слышались вопли людей. Я попытался вернуться в каюту, но не мог сделать и шага. Тогда я встал на корточки и, как собака, дополз наконец по воде до своей каюты. Я с трудом открыл дверь, и мне под ноги покатились выпавшие из шкафа вещи. Я взобрался на койку и, чтобы удержаться, ухватился за скобу. Всякий раз, когда корабль кренился, вещи, лежавшие в шкафу, перекатывались то вправо, то влево. Так продолжалось до самого утра. К рассвету на корабле все утихло, качка немного улеглась.

Когда в окно заглянули первые лучи света, я увидел, что на полу каюты разбросаны наши книги и вещи. К счастью, каюта была расположена ниже той, где помещались японцы, и, слава Богу, ее не залило водой. Больше всего пострадала каюта японских купцов, у тех, кто устроился рядом с товарами, постели промокли насквозь – впору выбросить. Вода проникла и в трюм, где хранился провиант.

Я захватил кое-что из своей одежды и постельных принадлежностей и отдал человеку, который стоял в растерянности около большой каюты. Это был не купец, а один из слуг, сопровождавших посланников, и своим крестьянским лицом и исходившим от него запахом земли он был похож на Хасэкуру Рокуэмона.

– Возьми, – сказал я ему, но по лицу увидел, что он не поверил моим словам. – Вернешь, когда твои вещи высохнут.

Я спросил, как его зовут, и он смущенно ответил, что его имя Ёдзо. Видимо, это был один из слуг Хасэкуры.

Днем я наконец увидел Контрераса, который на минутку забежал в каюту. Он сообщил, что ночной шторм сломал бизань-мачту и смыл в море двух японских матросов, которых не удалось спасти. Выходить на палубу, разумеется, запрещено.

Волнение по-прежнему сильное, но, по всей видимости, после полудня кораблю удалось выйти из полосы шторма. Выносить дольше запах гнили и рвоты японцев, страдающих морской болезнью, я был не в силах и, получив разрешение Контрераса, поднялся по трапу до выхода на палубу – волны бушевали, вздымая пену, море все еще было черным. Японские матросы старательно распутывали фалы, чинили поломанную мачту.

За ужином я смог наконец спокойно поговорить с Монтаньо и Контрерасом. Почти сутки они не спали ни минуты, от усталости под глазами у них были синяки, лица осунулись. Судя по их рассказам, смытым в море японцам помочь было невозможно. Их было очень жаль, но такова была воля Божья.