Страница 1 из 3
Ржавчина
Покойные орнаменты и даже стрела А́рно
в стакане с граппой становится безударна,
Прямолинейность платанов равна
времени, как и их кривизна.
Отсюда лишь пыль попадает на небо,
ибо пыль слепа, и движение – это дно,
которое скроет скорейший кельнер, но
и полотно, надетое на руку также нелепо,
как изводить стеарин, когда темно.
И комната, в которой есть окно, –
куда больший случай вершин,
ибо эти платаны от крон ши
отделяет закон
в котором есть всё, окромя окон.
Не скажи и не данность, лучше
Остаться целым, то есть обрести ноль,
Поглотивший Гранд, далее – Гиньоль,
И достигший пределов Фуджи
В окрестностях Ши́нто, как и должно в глуши.
То ри́о иль на Гребном канале,
Где от волны отделяет стена,
Покачиваясь выйдешь на/
Конец, который совершается в начале.
И пиши, наверняка пиши.
Эта тирада не столь длинна,
Как прочее её короче.
И полночь, надетая на Санта Кроче,
Глубже, нежели оригинал во ржи.
Под фонарём пел апостол и хоть потоп –
Не заломит бровей, не поведёт озноб.
Воздух не так речист, только язык горчит,
Только его и влачи пока он не замолчит
Камнем, чертой, шестом в глине этой земли,
Что земля – дождь, по воде ноли.
И огонь не горяч – только всплеск, тишина,
Участь, стена и плач, без коего стена – не стена.
В колбе песок и тот кажется здесь вековым,
Им не разжечь костров, с ним не бывать иным.
Только и есть, что ты – тот, что не помнит себя,
Контур, немой пустырь, на и по ком скорбят.
Дерево – та же страсть, вата, нарывы ума
Пиний, раскрытая пасть
Времени, траурная кайма.
Напоминает часть
Речи утраченного письма,
Недостающей литеры в слове с таким концом,
Что уж и вовсе обратное начинает казаться лицом.
В этих местах от щедрот рвётся последняя связь
С тем, что твой собственный рот шепчет, оборотясь.
Есть карты, коим этот ландшафт воспрещён к показу,
Ибо карта – ничто, если дом называется casa,
Но и вовне частиц, омывающих этот дом,
Каждая porta в итоге встанет в дверной проём.
Мосты затягивают вопли и выдыхают молчание.
В сущности и собственное дыхание
Становится ещё одной дырой в циферблате
К ржавой набережной и далее по течению… Глядя
На то, как приподняты настроения этой девы,
Полушария сами сменяются справа налево.
Так кормчий омывает ладонь, веслом поднимая тину,
Так, поминая Вебле́на или же Аргентину,
Разливает площадь по линиям древа.
Одноимённый собор с появлением керосина
Восклицает из чрева: matár la nueva.
Моя редактура здешних окраин не держит удара
Критики, колоратурно вознесённой эпохой пара.
Здесь сплошная погрешность и за такие тетради
Ежели не пошлют, то едва ль расцелуют сзади.
Так закройся носатой гримасой и властвуй,
Буйствуй, неистовствуй, странствуй. Паства
Суть признак поведения мысли в условиях качки.
И от Шардена до последней прачки
Только холст и правильный выбор щетин –
Верней их отсутствие. Вектор всегда един
Тем, что вмещает в точку чаще
Больше замысла, нежели в предстоящее.
Иссякай, исходи, выворачивайся за спиной
Ещё одно имя города, удобренное во рту слюной.
Из таких, как ты, выпадают, что утварь
На пол, навзничь, в зеркало, внутрь.
После – оскомина, накипь, твердь.
Первый ближайший, вобравшись в жердь,
В испарине лба и с дребезжаньем в руке
Дёрнет строку, примеряя к своей ноге.
Оросив плевком грязь, воздавшую моим устам,
Встречный поднимет хвост на манер «аз есмь воздам».
Он же и впредь господь, пастор, простёрши длань,
Будет карать и колоть, но и его гортань
Вымоет вечный залив, рваные небеса.
Это солнце встаёт не из… Его воскрешают за…
Заливай, выжигай горизонт, как Мошиа́х мосты.
Воскресение – это в календаре, по краям кресты.
И тем более Letum non
Finit. Omnia вотще.
Вне – Nihil, эталон
мысли, предел вещей.
< 2016 >
Железо
Владимиру Владимировичу посвящается
Буквы просыпались грудой беспощадной бойни,
Волос сорные кучи пятернёй ветра льнут в оклад.
С ума/сброд влез на тротуар, покачав головой мне.
Человек с лицом циферблата вышел на променад.
Стрелок глаженых бьёт штанина в сапоге кирпича –
Полночь масляная растекается под грампласты.
Нащупал виском дуло эпохи? Можешь хвастать!
Твои словеса завтра к стенке поволочат!
Чаши колен выбились из шкафов мясистых
И поливают бранью от Сан-Ремо до Сам Фран.
Видишь сегодня мебельных фабрик успех голосистый?
Будь уверен – завтра они же полезут к тебе в карман!
Не поймёшь, что дольше держать: Фрапе́н или паузы,
Хотя нынче тому и другому обещано счастливо жить.
Хочешь работать на благо? Бери-ка маузер!
Пока кто-то другой не решил тоже самое предложить.
Солнца кровавая баня… Туч разорванным мясом
Заправим натуго прожорливую рогатину глаз.
У этого настоящего есть только анфас –
Стреляй в него не раздумывая. Сразу!
Дня глинистого обрубок швырни на гончарный круг
И лепи из него хоть красные, хоть чёрные, хоть выходные…
Слышишь, Бог?! Это только мы с тобой играем в эту игру!
А не эти там…
Которые…
Остальные…
< 2014 >
Порошки
О, восторженные поедатели белены.
Лизергиновые странствия исчерпаны.
Deimoкратия
Святое угощение строптивых подворотен,
Панкреатит голосовых развязок, кучевые рты,
Пролётки языков, гирлянды первородных язв, жгуты
Глазных артритных перст врыть в расчехлённые поводья
Червеобразных проводов, мениски обелисков –
Орудие эпохи выворачивает ноги стен.
Всё с корнем прочь. И рвать в горчичной ржавчине спагетти вен,
По пояс в хрящевом желе небес и лунных брызгах.
Ароматическая брань торговцев междометий.
Заткнуть прокуренную явь потоком дождевых слизней
и падать вниз лицом. Все до единой пошлости о ней,
Увековеченной фабричным ярлыком на третьей
Коробке с фокусами после солнца. Вепри кали
Разгрызли в гниль пандорианский горизонт и метят длань.
Радж поднебесных похмелился рвотным порошком, дела
Всеядных перемен пошли, как водится, так далее…
О, скверна рыхлых песнопений целлюлитной юги,
Гремучая затрещина опорожнившихся времён,
С тобою влиться в расплывающийся пантеон и вон
В лимонном омерзении себе слюнявить руки.
Fobия
Кроить оскалы черепных копилок
О мытый полдень набережных снов,
В костры охапки этих блудных слов,
Да вплавь железной девы вод, по жилам.
Грошовой щёлочи пенящие уста
Ласкает повидавший позы лотос.
Сполна обожествившись с райского куста,
Заведующий местным флотом
Завзятый Шива выбросил глаза –
Всё на потребу ненасытной Рати. Та,
Поморщиваясь от таких картин,