Страница 43 из 52
В таком ряду они и встретились с ним днем. И… оба обомлели.
Она едва не застонала сейчас, сидя в колючих кустах, чувствуя, как затекают ноги и руки, вспоминая сладостное чувство, которое едва не лишило ее сил, когда она узнала в чернобородом мужчине Анисима.
— Рада… Ох, рада… Вижу, что рада мне. Не обманешь, — говорил тогда Анисим, стискивая руку Анны повыше локтя.
Она вспыхнула от его прикосновения. Никто никогда не вызывал в ней такого огня. Силой бесшабашной и лихой веяло от этого человека. Ах, как не хватало ей этого ощущения с тех самых пор, как они расстались. Как тосковала Анна по простору, которого столько было кругом и, кажется, во всем мире, но невозможно одной кинуться в этот простор! Потеряешься. А вот с ним бы… Но его рядом не было.
А больше ей было не с кем. Но хотелось, как, видимо, захотелось ее бабке, которая бросилась в объятия русского плотника, посланного поучиться в Голландию мастерству. То было время, когда русский царь Петр Первый желал обучать ремеслам, умениям и наукам свою молодежь. Но молодежь училась не только тому, за чем послана.
Когда плотник вернулся с голландской женой, тесно им стало ходить в колючем ярме на шее — подчиняться тем, кто выше родом, но ученым меньше, чем они. Молодые сбежали из столицы в глухой вятский край, в городок под названием Кукарка.
И что же? Это от ее бабушки пошло умение плести кружева, и нет иных кружев на севере, цена которых была бы выше. Да и плотник оказался не промах — он, рассказывают, говорил, что кружева еще красивее, когда рассматривать их поверх сосуда с вином, а уж потом за них платишь.
Не простое вино он гнал на своей винокурне, а кое-что покрепче…
Но Анна всегда хотела вернуться в Европу. Для начала она собиралась добраться до Москвы, наняться горничной в богатый дом. Но не случилось, на ее пути попался Анисим, после той встречи она оказалась не в стольных городах, не в городе своих грез — Париже, а сначала в Вятке, потом в Лальске. Что ж, богат этот купеческий город, а дом Финогеновых — из первых в нем.
Полюбила она и Марию, которая давала ей столько свободы, сколько хотела сама Анна. И Лизу тоже. Кто бы другой отпустил ее и прошлым летом и сейчас, кроме как эти сестры, которые стали друг для друга горничными? Они и Наталью отпустили, которая не слишком-то понравилась Анне своими парижскими замашками.
Сестры с тех лор, как уехал Федор, одинаково одевались и причесывались. Они стали как одно лицо и одно тело. Анна, которая давно перестала удивляться их сходству, сама их путала не раз, особенно поутру, когда их лица были одинаково бледны. Они даже ели одно и то же. Но Анна привыкла и перестала удивляться.
Когда Анисим подошел к ней на площади, взял за руку и оглядел с ног до головы, она уже знала, что пойдет с ним, куда бы он ее ни позвал. И нет ей дела ни до кого.
— Ты все так же хороша, как тогда…
Тогда — означало многое в ее жизни. Тогда — ей было меньше лет, чем сейчас. Тогда — все то, что произошло в Кукарке.
Тогда тоже была ярмарка, на которую она вынесла свои кружева. К ней подошел молодой щеголь, окинул взглядом, обвел рукой прилавок и сказал:
— Все мое.
Она молча подняла к нему заалевшее лицо.
— И ты тоже, девушка, — добавил он таким голосом, от которого ее сердце готово было лечь ему на ладонь.
Анна медленно сложила кружева и протянула их мужчине.
Он взял всю стопку, потом схватил за руку.
— Деньги — после.
Она не выдергивала руку, словно завороженная его силой. Не об этом ли она мечтала и томилась ночами в своей девичьей постели? Так что ж сейчас-то противиться?
Он вел ее через ряды, и не пугали ее взгляды торговцев — да их и не так много было, этих взглядов. У каждого своих дел по горло и своего интереса. Но все же перехватила несколько — не могла не насладиться завистливыми девичьими. Он вел ее так, словно навсегда хотел сделать своей.
Никто не знал этого мужчину в высоких черных скрипучих сапогах, подпоясанного кожаным дорогим ремнем. Что ж, на то и ярмарка, чтобы на нее собирались все окрест.
Он подвел ее к своему коню, усадил перед собой, и понеслись они, глотая горячий ветер…
В ночь их встречи в Лальске Анна тоже шла, глотая ветер, который поднялся внезапно, словно желая яснее напомнить прошлое.
— Эй… — услышала она тихий голос. — Сюда.
Анна замерла, соображая, откуда идет этот голос. Ветер загнал луну за тучу, будто нарочно, чтобы спрятать Анисима, заставить ее найти его своим сердцем.
Она нашла.
Анна кинулась ему на шею, когда он выступил из-за столба, к которому был привязан его жеребец.
— Здравствуй, Анна. — Он поцеловал ее в губы. — Как я соскучился по тебе!
Она засмеялась:
— Неужели в Москве никого не нашел?
— Находил да бросал.
— А меня?
— Снова нашел, — прошептал он, уткнувшись ей в шею. — Поехали.
— Поехали, — сказала Анна и выпрямилась. — Поехали скорей.
— Тебя ждет светлица, милая моя, — шептал ей на ухо Анисим. — Но глаза я тебе завяжу, потому что это мое тайное место.
Анна засмеялась, вытянула шею ему навстречу.
— Вяжи, — сказала она и закрыла глаза. Потом добавила: — Ты чего-то боишься?
— Не спрашивай, — сказал он, усаживая ее на жеребца. Потом она почувствовала, как ее спина сама собой вжалась ему в грудь.
Она не знала, долго ли они ехали, но знала одно: вот так она готова катить всю свою жизнь.
Конь фыркал, утомленный, значит, лениво соображала Анна, они едут не большаком, а тайными тропами. Ветки деревьев хлестали по плечам и кололись, стало быть, пробираются сквозь тайгу.
Наконец она услышала долгожданное «Тпруу…»
Жеребец замер как вкопанный.
— Прибыли, — объявил Анисим. — Вот ты у меня и в гостях.
Он снял ее с коня, поставил на ноги, обнял за плечи и повел в дом. Так бы шла и шла, обнятая этими руками, а колени подгибались от предощущения счастья.
Дверь стукнула. Повязка с глаз упала.
— Ну вот, это мой дом.
Анна проследила, как красный шарф, которым были завязаны глаза, опустился на лавку.
— Ох! — выдохнула она, оглядываясь и привыкая к свету свечей. Бревенчатые стены увешаны дорогими персидскими коврами, пол накрыт похожим ковром. Она бросила взгляд на широченную кровать под узорчатым, затканным серебром покрывалом.
Анна перевела взгляд на Анисима. По его лицу было ясно, как доволен он ее изумлением, как хочет он повалить ее на кровать. Она сделала несколько шагов по ковру. Он был мягкий, ноги в сапожках из тонкой светлой кожи, подаренных Марией, легко скользили по узорам.
Он растянул в усмешке алые губы, окаймленные бородой и усами.
— А если я тебя отсюда никогда не выпущу… Не страшно?
Анна улыбнулась:
— Да хоть на всю жизнь. — Она облизала губы, неотрывно глядя на Анисима. — Может, я только о том и мечтала, Анисим.
— Что ж, и молилась?
— А ты как думал?
Он засмеялся:
— Ладно, чего зря болтать. — Он расстегнул свой кафтан из дорогого сукна, не отрывая глаз от лица Анны. Она следила за его движениями, отмечала, как вздрагивают пальцы.
— Оголодал, — усмехнулась она.
— Да и ты тоже. Я вижу, куда ты смотришь.
Она заалела.
— Не в одни же глаза смотреть…
— Сейчас, сейчас…
Он отбросил кафтан, будто расставался с ним навсегда и никогда больше не собирался надевать его. Шагнул к Анне, и обнял ее, утыкаясь в шею короткой бородой.
— Ну, здравствуй, здравствуй, дорогая. — Жесткая борода прошлась по одной щеке, потом по другой. Глуховатый голос заставил затрепетать сердце.
Она молчала, подставляя щеки. Потом почувствовала уверенные губы на своих губах. Рот раскрылся сам собой, выдохнула. Его руки вздернули подол тяжелой шелковой юбки темно-синего цвета и припали к бедрам.
— Шелковая ты моя, кружевная… — Он стиснул бедра, обхватил их пальцами, потом руки скользнули вперед и застыли на животе. — Пошли…
Простыни пахли мятой и чем-то еще, от чего кружилась голова и все плыло. Сладковатый запах дурманил голову, а тело становилось податливым, как тесто, которое давно готово и само собой вылезает из квашни. Она изгибалась так, будто не было в ней костей. Внезапно ей представилось, она — не она вовсе, а угорь. Рыба — не рыба, одному Богу известно, кого он хотел создать. И создал.