Страница 6 из 38
Он не успевает его догнать. Санс скрывается в доме, хлопнув дверью. Папирус подбегает через пару минут, глубоко дыша и намереваясь высказать брату всё, что он о нём думает, но это желание улетучивается, когда взгляд его падает на снег. Там видны смазанные следы, дорожкой огибающие дом, и это было бы предсказуемо, если бы они не были красные. Папирус наклоняется, осторожно перетирая меж пальцев снег — тот мгновенно тает и капает алой водой.
Запах крови, металлический и знакомый, щекочет ноздри. Тугой змеёй замирает внутри предчувствие.
Он распрямляется и говорит себе успокоиться, но это мало помогает.
***
Санс вздрагивает от грохота распахнувшейся двери. Папирус врывается в дом, не зная, что именно собирается сделать, и видит брата на диване в гостиной: он сидит, откинувшись на спинку, а от входа к нему тянется кровавый пунктир. Хлопочущий над ним Флауи тоже поворачивается на звук, лицо его слегка меняется, будто он совсем не ожидал появления кого-то ещё. В листьях у него зажаты бинты, рядом валяются ножницы и аптечка — почему-то оба, и Санс, и Флауи выглядят так, словно смущены и застигнуты врасплох.
Папирус подходит к этим двоим медленнее, чем хочет. Встаёт перед ними, глядя сверху вниз, и спрашивает сверхъестественно спокойно:
— Что. Это. Такое?
Они молчат. Флауи отводит взгляд, неловко глядя куда-то в сторону; Папирус скрещивает руки на груди, повторяя вопрос:
— Что это?
Капля крови скатывается по щеке Санса подобно слезе и запутывается в золотой поросли, окрашивая лепестки красным, просачивается сквозь зубы. Брат морщится и сглатывает.
Папирус почти не ощущает запаха цветов из-за привкуса металла в воздухе.
Он протягивает руку и осторожно касается черепа брата, там, где виднеется неровная крошечная трещина. Из неё выкатываются редкие капли, огибающие голову и оставляющие бурые дорожки. Папирус вскользь думает, что наверняка останется шрам.
— Это всё?
Санс поднимает руки, чтобы сказать что-то, но передумывает и просто стягивает куртку, порванную в нескольких местах. На такой же чёрной футболке, теперь безнадёжно рваной, красуются более серьёзные пятна; он снимает и её тоже.
Почему-то первое, на что глядит Папирус — вовсе не раны, а поблескивающая меж рёбер душа, отливающая кобальтом. Он видел её лишь несколько раз, её, притаившуюся и дрожащую в клетке костей, и оттого кажущуюся уязвимой. Он смотрит, как неё, похожую на пламя свечи — маленькую и готовую угаснуть в любой момент.
Сбоку деликатно кашляет Флауи, и Папирус вспоминает, зачем он здесь.
Раны.
Их всего несколько. На плече, пара на рёбрах, в опасной близости от души, на ногах, у кромки шорт. Все глубокие и кровоточащие — видно, что нанесены чем-то режущим и острым, твёрдой уверенной рукой. Ещё он замечает, что некоторые цветы тоже были задеты и разрезаны надвое; он думает, причиняет ли это Сансу боль большую, чем другие повреждения. Он даже касается некоторых раскрошенных лепестков, сжимая их пальцами; Санс хмурится, но ничего не говорит.
Из-за кровавых подтёков на лице Папирусу чудится, что он плачет.
— Кто это сделал? — голос по-прежнему чудовищно ровный, и это пугает его самого.
«Я в порядке».
— Кажется, я спросил о другом.
— Может, сперва я перебинтую, а? — встревает Флауи, до того молча наблюдающий. — Он же зальёт тут всё кровью. Думаю, вы ещё успеете выяснить отношения.
Папирус сверлит его взглядом пару секунд, но всё же отходит в сторону. Листья Флауи мелькают перед глазами, пока он с чудовищной быстротой орудует бинтами, ловко заматывая раны. Щёлкают ножницы, отмеряя ленты белой марли; Папирус наблюдает, как трещина на черепе скрывается под ними слой за слоем. Впрочем, вскоре кровь просачивается и оставляет на повязке тёмные точки. Флауи аккуратно поправляет бинты, следя, чтобы те не мешали цветам, и удовлетворённо оглядывает свою работу.
— Так-то лучше.
«Спасибо». — Санс вскидывает голову, в глазнице его дрожат красные огоньки. — «Я не хочу об этом говорить».
— Но тебе придётся, — Папирус ловит его взгляд и чувствует, как в собственных глазах неизбежно вспыхивает магия, бросая отблеск на лицо брата. — Если ты не скажешь сам, то это сделает цветок.
Они одновременно смотрят на Флауи. Тот фыркает и качает головой:
— Вот уж нет. Прости, Папирус, но я всё же на его стороне, а не на твоей. И вообще, мне бы хотелось быть подальше отсюда, так что до скорого.
Он спрыгивает с дивана и исчезает. Секунду Папирус пялится на пустое место, пытаясь понять, как Флауи это сделал — ему никак не привыкнуть, что штуки с телепортацией может выделывать не только его безнадёжный братец. Что-то дёргает его за рукав, заставляя очнуться.
«Ты не должен волноваться».
— Тогда ты не должен влипать в неприятности, — он чувствует, что медленно начинает злиться. Пассивность брата всегда выводила его из себя. — Я спрошу ещё раз. Кто это сделал?
Санс молчит. Он всё ещё держит его за рукав, вцепившись в ткань, и это почему-то заставляет Папируса ощутить что-то схожее со смущением. Но от подобного он только сильнее раздражается.
— Хорошо. Если ты не хочешь сказать, то я просто пойду и буду выбивать это из каждого встречного, пока не найду нужного. Ты этого хочешь, Санс?
Неуловимая волна боли пробегает по его лицу. Папирус вдруг понимает, что сжимает его плечо — то, где под бинтами спрятана рана, — и резко отдёргивает руку.
«Не нужно делать больно кому-то ещё», — руки Санса движутся сами по себе. — «Меня достаточно».
Папирус ненавидит это. Равнодушие прячется во взгляде брата, когда он вопросительно смотрит снизу вверх. Папирус ненавидит то, как легко и просто Санс задвигает в угол свою жизнь после потери человека; он ненавидит, что то же самое и так же он проделывает и с его чувствами.
— Ты проклятый эгоист, — шипит Папирус, выдёргивая рукав из слабой хватки брата. — Мне всё равно, если ты плюёшь на себя, но не смей так же поступать со мной. Не смей делать больно мне.
В красных зрачках дрожит непонимание. Папирус впивается в них злым взглядом, потом снова смотрит на повязки, уже пропитавшиеся кровью, на отброшенную в сторону футболку, на порванную куртку. Несколько секунд он сосредоточенно изучает рваные края ткани, соображая, где видел подобное прежде, пока вдруг не понимает — на собственных доспехах. В тот день, когда его посетило одно из дурацких предчувствий.
Он внезапно понимает, кто сделал всё это, и наверняка озарение написано на его лице, потому что Санс вдруг поднимает руки в отчаянной попытке остановить:
«Не надо. Пожалуйста».
— Мне всё равно, что ты скажешь.
«Я того не стою, Папс», — от этих слов душа Папируса нервно дёргается. — «Я это заслужил».
Папирус отводит руку назад, будто собираясь его ударить, и Санс автоматически зажмуривается — больше по привычке, нежели от страха. Проходят мучительные секунды, но новая боль не приходит; вместо этого что-то твёрдое и холодное касается его щеки, задевая цветы, и проходится вверх-вниз.
Он приоткрывает глаза. Папирус осторожно стирает кровяную дорожку с его щеки, неловко сдвигая бинты в сторону; Санс замирает от неожиданности. В выражении брата он видит что-то новое, что-то трудноуловимое. Что-то, с чем сам Папирус пытается бороться, хоть у него это и выходит из рук вон плохо. В любом случае.
Ладонь ощущается ласковой.
— Это не тебе решать, — говорит Папирус, отстраняясь. — Хоть, возможно, ты и прав.
Он отворачивается, не дождавшись ответа, и быстрым шагом идёт к двери, чувствуя на себе удивлённый взгляд. Санс будет в порядке, теперь. А у него есть несколько неотложных дел, которыми нужно заняться до того, как это странное спокойствие пройдёт.
Он выходит из дома и направляется к Водопаду.
***
Дорогу он знает наизусть. Водопад длиннее Сноудина, и требуется больше времени, чтобы добраться до нужного места, но Папирусу известные некоторые обходные пути — не те, которыми пользуется Санс, а обычные. К счастью или нет, время как раз совпадает с его ежедневным докладом, а это означает, что Андайн точно будет дома.