... и незабудкой цветя

Папирус переступает порог.

Примечание к части

Думаю, стоит внести ясность насчёт Флауи. В оригинальной истории говорится, что он перестал чувствовать что-либо к окружающим, когда стал цветком. Мне подумалось, что раз уж это АУ, то можно сделать всё наоборот: в форме цветка Флауи ощущает эмоции монстров очень остро. Может, в данной вселенной такого не предусмотрено, но это всё же фик, а не прописные истины. Я вижу Underfell!Флауи именно таким.

>

Сопротивляйся

Рычаг проворачивается со скрипом, хотя Санс смазывал его уже несколько раз. Видимо, потребуется больше времени, чтобы он заработал как надо. Так или иначе, рычаг всё же двигается; Санс сжимает круглую рукоять и внимательно смотрит на серое табло, не подающее признаков жизни. Нужно пять нажатий, чтобы оно зажглось. Санс вздыхает сквозь зубы и опускает рычаг в последний, пятый раз, ощущая, как внутри знакомо замирает душа в преддверии результата.

Несколько секунд ничего не происходит. Потом табло загорается белым светом, генерируя какие-то цифры — Санс не успевает их запомнить, — и начинает лихорадочно мигать. Цифры пропадают. Санс дёргает рычаг ещё раз, но это ничего не меняет: спустя мгновение табло гаснет окончательно, и энергия снижается до нуля.

Он не удерживает раздосадованный стон, хоть это и приносит боль заросшему горлу. Энергия всегда кончается слишком быстро, а на её восстановление нужна почти вся ночь. Каждый эксперимент занимает несколько минут, но на подготовку тратится много часов, а время — не та роскошь, которую Санс может себе позволить.

Он дотрагивается до табло пальцами, нетерпеливо постукивая по стеклу и ведя дальше, вверх, к железному корпусу машины. Обшивка издаёт слабый гул, когда он проходится по ней костяшками; Санс бессознательно отстукивает печальную мелодию музыкальной шкатулки, прежде чем отнять руку и накинуть на машину тяжёлое покрывало, скрыв под ним всё, кроме мёртвого табло.

Перед тем, как подключить батареи к источнику питания, он тратит пару минут на заполнение журнала. Опираясь о заваленный бумагами стол, Санс корябает короткую запись; писать трудно, потому что на руке есть несколько цветов, из-за которых он плохо управляет пальцами. Почерк оставляет желать лучшего, но, в любом случае — вряд ли кто-то, кроме него, будет разбирать эти каракули.

Запись 183. Энергии не хватает. Нужно придумать способ увеличения рабочего времени, чем скорее, тем лучше.

Записей в журнале много, большая часть написана его рукой. Временные интервалы варьируются: последние десять-двенадцать штук относятся к настоящему, однако основной массив датируется несколькими годами ранее. Санс лениво проглядывает их, и без того зная наизусть почти все: каждая запись содержит почти одну и ту же информацию. Проблема мощности является основной причиной того, что машина до сих пор не работает. Если он сможет придумать, как обойти это до того, как его душа распадётся, то, возможно, надежда всё же появится.

Санс отбрасывает журнал в сторону, когда добирается до первых страниц. Самые первые записи сделаны не им, а хозяином журнала — тем, кто собрал эту машину и положил начало эксперименту. Санс плохо помнит Гастера, хоть они и работали над проектом вместе; это было много лет назад, и лишь несколько месяцев, пока Гастера не сделали королевским учёным. Какое-то время он появлялся, чтобы поработать с Сансом, но проект с Ядром занимал большую часть его времени. Санс понимал, и потому не перечил; к тому же, в его жизни были проблемы и похуже. Вроде начавшего задираться Папируса, к примеру.

А потом Гастер исчез. Санс не знает, что произошло: говорили, что он упал в Ядро, и, возможно, так и было, да только Санс полагал, что дело скорее в его разногласиях с Азгором. Скелет долго не мог понять, какие чувства испытывает по этому поводу. Осталась лаборатория, где они работали вместе, осталась незаконченная машина, идею которой Гастер так и не объяснил ему до конца, остались записи в журнале. Какое-то время Санс думал, что остались и фотографии, однако так и не сумел найти ни одной, перебирая бумаги. Ничего. Какое-то время он пытался их найти, но...

Его жизнь была сложной и без Гастера. Сострадание — не то, что присуще монстрам. Санс обнаружил, что не может найти в своём сердце места для жалости к кому-то, потому что всё оно было занято жалостью к самому себе. Папирус уже успел вымахать и стать сильным, отдалиться от брата дальше, чем ему бы хотелось, и это волновало Санса куда больше, чем пропавший учёный. Многое было важнее: монстры, что могли его убить, драки, в которых он мог умереть; брат, смотрящий на него сверху вниз, как на кусок дерьма. Всё это выбивало из колеи. Санс забыл о проекте, отягощённый обстоятельствами, и лаборатория была закрыта долгие годы. Машина успела покрыться пылью, журнал пропитался сыростью. Это помещение не видело света очень давно; Санс заменил лампы, протёр машину, вытряхнул весь мусор и вдохнул в лабораторию новую жизнь. Это было необходимо. Необходимо, чтобы вдохнуть жизнь в него самого.

Он подключает батареи и задумчиво сидит, смотря в стену. Он пробовал многое, но пока что так и не смог найти нужный источник питания. Возможно, у Гастера были идеи по этому поводу, но он уже наверняка сгинул в темницах Азгора, если только и вправду не расщепился в Ядре. В любом случае, у Санса нет возможности узнать, что стало с его бывшим напарником. Приходится действовать самому.

Он отправляет несколько сообщений Альфис, надеясь, что у неё возникли варианты решения. Она не отвечает — скорее всего, увлечена исследованием цветов, которые отчего-то занимают её даже больше машины. Санс понимает это — причину, по которой она работает с ним меньше, чем над ним. Он умирает. У Альфис не так уж много дней, чтобы основательно разобраться в цветах и поставить все эксперименты; Санс понимает это и не возражает, хотя бы потому, что это может стать чьим-то спасением в будущем.

Он больше не строит иллюзий насчёт... ну, ничего на свете. Вряд ли монстры когда-либо выйдут на свободу. Вряд ли он сможет выжить. Сансу почти всё равно; он лишь надеется, что если новый человек придёт, то цветы не будут расти на нём.

Он сжимает зубы в бессильной злобе. Господи, пусть человек никогда не придёт. Подземелье не заслужило от людей ничего, кроме ненависти; если он, чёрт возьми, не смог спасти даже единственного ребёнка, то весь этот проклятый мир обязан пойти ко дну вместе с ними.

Санс замечает, что плачет, когда переводит взгляд на журнал: его страницы покрыты маленькими каплями, что впитываются в бумагу. Синяя паста расплывается, делая и без того корявый почерк почти нечитаемым; Санс бессмысленно смотрит на слившиеся в одно пятно буквы, прежде чем захлопнуть журнал и одним резким движением кинуть его в ящик стола. Работа всё равно не спорится.

Перед тем, как уйти из лаборатории, он открывает потайную дверцу в стене и вытаскивает чуть запылившийся альбом, который легко раскрывается на середине. В нём много старых, потёртых фотографий, на которые Санс смотреть не хочет: там он и некоторые монстры, которых он когда-то звал друзьями. Большинства из них уже нет, или же они неузнаваемо изменились. Там Папирус, ещё не познавший вкуса крови и улыбающийся; там пустые страницы, где раньше были исчезнувшие фотографии Гастера. Санс ненавидит этот альбом — он напоминает ему о прошлом, что было лучше настоящего, — но не может удержаться от того, чтобы открыть его ровно посередине и застыть, глядя на единственное свежее фото.

Оно тёмное. Флауи отвратительный фотограф. К тому же, фотоаппарат работал на последнем издыхании — чудо, что плёнка ещё сохранилась. Санс внимательно разглядывает снимок, чуть прищуриваясь: на нём ярким пятном выделяются эхо-цветы и обрывок Водопада с его кристально-чистой водой. Голубоватое свечение цветов выхватывает из тьмы камень, где сидит он сам — пока ещё почти здоровый и говорящий — и малышка, чьё лицо уже неумолимо покрыто золотыми цветами. Они говорят о Папирусе — Санс помнит это, помнит дословно, и воспоминания проскальзывают в голове наравне с виной. Но Папируса на фото нет, и Санс жадно вглядывается в маленькую детскую фигурку, в её аккуратное личико. Она улыбается ему — нежно и ласково, и касается руки, и говорит, что всё не так плохо, как ему кажется. Санс почти что слышит её голос. Несколько капель падают на фотографию со звонким стуком; он поспешно смахивает их, стараясь не испортить снимок. У него мало что осталось от Фриск: только эти цветы, музыкальная шкатулка, да фотография — случайно выхваченный момент, драгоценный клочок воспоминаний. Он ненавидит многие воспоминания, но это... это он ни за что и никогда не потеряет.