... и незабудкой цветя

Это должно было быть больно, но он не ожидал, что настолько. Отголоски боли расходятся от ребра по всему телу; Санс глубоко дышит, хотя это неимоверно трудно, и слышит голос Альфис откуда-то издалека. Он звучит почти сочувственно.

— Соберись, Санс. Осталось ещё два.

Он терпит, сжав зубы. Ещё два цветка покидают его тело, оставив голые концы стеблей; они сочатся соком и пачкают кости. Они болят. Левая часть грудины, где были взяты образцы, точечно немеет и гудит — возможно, если бы это были ноги, он не смог бы стоять какое-то время.

Санс говорит себе, что заслужил это. Подобная мысль немного успокаивает; он повторяет её, как мантру. Боль — лишь малое наказание за то, что он подвёл Фриск. К тому же, ей было намного, намного хуже, когда цветы покрыли всё её тело и она...

— Прекрасно! — голос Альфис вырывает его в реальность. Он открывает глаза, чтобы увидеть в её руках стеклянную банку с тремя цветами, которую учёная держит, словно сокровище. — Это будет невероятно увлекательно.

«Ты сможешь вылечить?»

Она пожимает плечами, любовно разглядывая цветы. Санс замечает жадные огоньки в её зрачках, когда она проходится взглядом по его телу, видя лишь золотую поросль, и понимает, что теперь окончательно приобрёл статус вещи в стенах этой лаборатории.

— Без понятия. Нужно время, — она ставит банку на стол и поправляет очки, внимательно глядя на Санса. — Но знаешь, что куда важнее? — она дожидается, пока он помотает головой, и продолжает. — Нам нужно выяснить, растут ли цветы на тебе, или из тебя.

Санс замирает. Он никогда не задумывался над этим.

— Обычно в таких случаях проводится вскрытие, но ты же, хм, скелет, — она хихикает в ладошку, словно эта шутка — лучшая, что была придумана ею за всю жизнь, — так что всё видно и без хирургического вмешательства. Но это лишь одна сторона медали. Из-за того, что у тебя нет плоти, я не могу понять, растут ли цветы из кости или на ней. Это довольно сложно, не находишь?

Санс подносит к лицу руку, рассматривая бутоны. Альфис права.

«И что с этим делать?»

Когда он поднимает глаза, в руках у неё уже зажата пара хирургических перчаток. Почему-то их безобидный вид бросает его в дрожь.

— Я хочу попробовать вырвать один, — говорит она, вовсе не спрашивая разрешения. — По реакции твоего тела всё будет ясно.

«Это действительно необходимо?»

— Это ускорит процесс, только и всего, — она натягивает перчатки, не дожидаясь согласия. — Ты должен сам понимать, Санс. Стоит использовать любую возможность ради знания. К тому же, если они растут на тебе, часть проблем отпадёт автоматически. Знаешь, всегда проще избавиться от того, что не связано с твоим организмом, чем от его части.

Санс медлит, прежде чем задать следующий вопрос.

«Что, если цветы растут из меня?»

Она неопределённо качает головой. В голосе Альфис он не слышит и нотки жалости.

— Скорее всего, ты умрёшь, Санс. Не сразу, но...

Он почему-то чувствует лишь усталость. Слова Альфис не являются откровением — Санс всегда подозревал, что лишь смерть Фриск отсрочила его собственную кончину. Цветы больше не растут, но тех, что есть, вполне достаточно, чтобы сделать его жизнь невыносимой. И с каждым днём дышать ему всё сложнее и сложнее, как бы он ни старался.

Смерть его не пугает, но у Санса ещё есть дела, которые требуют вмешательства. Есть лаборатория на заднем дворе, и формирующиеся в сознании мысли, и наброски со схемами на листах, спрятанных в книгах. Есть крохотная надежда, за которую он цепляется, чтобы не утонуть окончательно.

Есть ещё Папирус. Он пытается не думать об этом, но ничего не выходит.

Какое-то время он смотрит учёной в глаза, непроглядные, тёмные. Альфис всегда казалась ему куда более пугающей, чем Папирус или Андайн. У тех хотя бы были простые методы насилия, к которым он привык. Альфис же умела вынимать душу, не причиняя вреда телу — это было страшнее. Это было больнее. Ради науки она не останавливалась ни перед чем; Санс знает, что если вдруг их исследование зайдёт слишком далеко, он может умереть. Она даст ему умереть, если того потребует наука. Альфис определённо сумасшедшая, чокнутая, и Папирус был сто раз прав, когда не посчитал эту идею хорошей.

Но только она может ему помочь. К тому же, если она не убьёт его, это сделают цветы — так или иначе.

Санс выдыхает.

«Хорошо. Но с одним условием».

Она вопросительно приподнимает бровь. Санс считает: это, чёрт возьми, уже третья ложь, о которой он сожалеет. О которой не сказал Папирусу... и не скажет, наверное.

«Проект, над которым работал Гастер. Я хочу, чтоб ты помогла мне завершить его. Как можно скорее».

Он наблюдает, как по её лицу расползается счастливая неверящая улыбка. Вряд ли она вообще считает это условием — скорее, приятным дополнением к уже начатой работе.

— Ты мог просто попросить, — шепчет Альфис, с хрустом выламывая собственные пальцы. — Как будто я бы отказалась от его проекта. А теперь, раз мы договорились...

В этот раз он не закрывает глаз. Альфис нащупывает цветок, растущий на внутренней стороне ребра, крупный и красивый, и прочно сжимает пальцами стебель. Санс чувствует её хватку, пока ещё не болезненную, но уже неприятную.

А потом она резко дёргает, и мир становится белым.

Стон проходит сквозь заросшее горло с тем же успехом, как и во время ночных кошмаров, разбиваясь о потолок лаборатории. На глаза наворачиваются слёзы; Санс против воли жмурится, пытаясь успокоиться, но это слишком, это чересчур, это дико, чудовищно больно, невыносимо...

— Ты только погляди! — Альфис не трогает его реакция, она возбуждённо дёргает его за плечо, причиняя ещё большие страдания. — Посмотри, Санс. Теперь у нас есть самый первый ответ.

Он заставляет себя открыть глаза, хотя даже это простое действие сейчас доставляет дискомфорт. Сквозь наплывшие слёзы очертания собственных рёбер расплываются, и он с трудом поднимает руку, смахивая их — лишнее движение отзывается болью. Боль же расходится снизу пульсирующими волнами, достигая самых крошечных уголков; Санс еле-еле может пошевелиться, чтобы скосить взгляд и увидеть место, откуда был вырван бутон.

Левый зрачок расширяется и становится багряным. Санс чувствует, как безграничное отчаяние медленно и неотвратимо затапливает его сознание.

Потому что на месте цветка расплывается маленькое кровавое пятно.

Он поднимает руки в медленном безысходном жесте, говоря с самим собой.

...

«Это конец».

Наблюдай

Флауи видит всё. Многие вещи, что окружающие пытаются скрыть и спрятать; даже те, что он бы сам не хотел знать. Флауи видит, как Санс украдкой уходит в лабораторию на заднем дворе, считая, что никто этого не замечает. Флауи знает, как долго и отрешённо может смотреть в никуда Папирус, когда думает, что он один. Даже то, как резко останавливается перед манекеном Андайн, прежде чем ударить его со всей силы; изумление написано на её лице — о чём она думает? Флауи не знает. Он видит, но не знает. И пусть другие не в курсе, но он...

Да. Он всё это прекрасно видит.

***

Флауи сидит у раскидистого сухого дерева в Руинах, во дворе чужого дома. Он молча смотрит в окна, следя, как порой мелькает там знакомая фигура. До него доносится запах чуть подгорелой выпечки, еле слышный голос, напевающий какую-то песню, лёгкие шаги. Он напряжённо следит, и чувства, сильные и бесконтрольные, рождают в нём бурю.

Он почти привык уживаться с этим. Раньше, когда его звали иначе, Флауи испытывал разные эмоции, но теперь все они носят преимущественно печальный характер. Флауи не помнит, когда в последний раз радовался чему-то, или хотя бы был доволен происходящим. После смерти Фриск мир снова начал рушиться; на время, лишь на время он забыл, что стал цветком, но человек умер, и Флауи снова оказался одинок. Он никогда не считал кого-то, кроме неё, своим другом. Есть Санс, но Санс умирает и отказывается подпускать к себе посторонних. Есть Папирус, но... Флауи передёргивает, когда он представляет их друзьями. Есть ещё мама и папа — он с трудом выговаривает эти слова, — но он не имеет права приближаться к ним.