Страница 21 из 27
11. Надо учитывать и состав присутствующих: то, что вызовет у вышучиваемого смех в обществе друзей и сверстников, будет ему неприятно услышать в присутствии жены, или отца, или учителя, если это не таково, чтобы могло им понравиться: например, в присутствии философа позволительно подшутить над тем, что его ученик ходит босиком{158} или засиживается над учеными занятиями до поздней ночи; или в присутствии отца – над чрезмерной бережливостью сына; или в присутствии жены – над мужем, который у нее в порабощении, а к другим женщинам равнодушен. [Так, Тигран на вопрос Кира: «А что если твоя жена услышит, что ты служишь обозным?» – ответил: «Не услышит она об этом, а увидит собственными глазами»{159}.]
12. Менее обидна насмешка и в том случае, если она в какой-то мере относится и к самому говорящему, например, если над бедностью подсмеивается бедняк, над безродностью безродный, над влюбленностью влюбленный: при этом очевидно, что он только шутит, а иначе такая насмешка вызвала бы раздражение и досаду. Один разбогатевший царский вольноотпущенник, державший себя самоуверенно и высокомерно на обеде в обществе философов, задал вопрос, почему из белых и черных бобов одинаково получается светло-желтая каша. Философ Аридик ответил ему вопросом на вопрос: «А почему от белых и черных ремней одинаково получаются красные рубцы?» И тот, подавленный, удалился. А вот тарсиец Амфий, известный как сын садовника, пошутив по поводу незнатного происхождения одного из друзей наместника провинции, тут же добавил: «Впрочем, мы и сами такой же породы», – чем и вызвал общий смех. Остроумно отвел один музыкант попытку царя Филиппа покрасоваться своими поздно приобретенными познаниями: когда Филипп сделал ему ряд замечаний относительно голосоведения и созвучий, он ответил: «Да не постигнет тебя, царь, такая беда, чтобы ты понимал эти вещи лучше, чем я». Так он, под видом насмешки над собой самим, вразумил царя, не обижая его. Так и некоторые комические поэты смягчают язвительность своих насмешек, обращая их к самим себе, например, Аристофан смеется над своей лысиной{160}, а то и над воинскими погрешностями Агатона{161}, Кратин в комедии «Бутылка» – над своим винолюбием{162}.
13. Очень важно также следить за тем, чтобы насмешка пришлась кстати в обстановке общего разговора, в ответ на чей-либо вопрос или шутку, а не вторгалась в застолье как нечто чуждое и заранее подготовленное. Ведь даже столкновения и ссоры, возникающие за вином, встречают некоторое снисхождение, а если кто явится со стороны с попреками и бранью, то все возмутятся и сочтут его за недруга: так и насмешка, возникшая естественно и беззлобно в застольном свободоречии, извинительна, если же она нарушает это условие, то похожа на умышленное оскорбление. Таково, например, обращение Тимагена к мужу женщины, подверженной рвоте{163}:
или намек того, который задал философу Афинагору вопрос, естественное ли чувство – любовь к потомству{164}. Ведь отсутствие внешнего повода к этим выпадам указывает на злонамеренность и недружелюбие. Повинные в этом, согласно Платону{165}, за столь легковесный поступок, как слово, несут тягчайшее наказание; а соблюдающие меру и сдержанность подтверждают мысль самого Платона{166}, что черта воспитанного человека – шутить остроумно и дружелюбно».
Вопрос II
Почему в осеннюю пору люди более склонны к еде
Участники беседы: Ксенокл, Плутарх, Главкий, Лампрокл
1. После Элевсинских мистерий, когда все еще были в сборе, нас угощал у себя ретор Главкий. Многие из приглашенных уже закончили обед, и тут Ксенокл дельфиец по своему обыкновению стал подсмеиваться над беотийской ненасытностью{167} моего брата Ламприя. Защищая брата от попреков Ксенокла, опиравшегося на рассуждения Эпикура, я сказал: «Не все, милый друг, согласятся с тем, что предел и конечная цель наслаждения состоят в устранении страдания{168}. А Ламприю, который больше почитает Ликей и его перипат, чем сад Эпикура{169}, даже и необходимо на деле подтвердить сказанное Аристотелем: ведь этот философ говорит, что каждый человек в конце осени ест больше{170}, чем в другое время года; дает этому Аристотель и объяснение, но я его не припомню». «Тем лучше, – сказал Главкий, – мы сами попытаемся исследовать причину этого, когда пообедаем». И вот, когда столы были убраны, Главкий и Ксенокл по-разному объясняли это свойство осени. Главкий усматривал причину в том, что осень усиливает деятельность пищеварительных органов и возникающая во внутренностях пустота все время вызывает новый аппетит; Ксенокл же говорил, что многие плоды свежего урожая заключают в себе некую приятную остроту и побуждают желудок к принятию пищи более всякой приправы: ведь даже у больных, потерявших аппетит, он восстановляется, если предложить им что-нибудь из осенних плодов. Ламприй высказал то мнение, что присущее нам врожденное тепло, которое побуждает нас питаться, летом рассеивается, разрежается и слабеет, а осенью снова сгущается и приобретает силу{171}, сосредоточившись внутри тела, которое уплотнилось вследствие окружающего похолодания. Чтобы не показаться уклоняющимся от участия в этой беседе, я предложил то объяснение, что летом вследствие жары мы больше подвержены жажде и больше пьем; а с переменой обстановки наша природа, естественно, ищет противоположного, мы чувствуем голод и возмещаем соответственной едой недостаток сухого питания в составе нашего тела. Вместе с тем не лишены значения и особенности осеннего питания, в которое входят молодые и свежие плоды: не только овощи, хлеб и мучные кушанья, но и мясо животных, кормящихся от свежего урожая, отличается своими соками и более располагает к еде.
Вопрос III
Что родилось раньше, курица или яйцо
Участники беседы: Александр, Плутарх, Сулла, Фирм, Сосий Сенекион
1. Некое сновидение заставило меня уже с давнего времени воздерживаться от яиц. Помимо прочего, я хотел на яйце, как на подопытном предмете{172}, проверить правдивость неоднократно посещавшего меня наяву видения{173}. И вот однажды на обеде у угощавшего нас Сосия Сенекиона возникло подозрение, что я привержен к орфическим или пифагорейским учениям и, считая яйцо – как другие сердце и мозг – за начало рождения, отношусь к нему с благоговением{174}. Эпикуреец Александр со смехом привел известный стих{175}:
говоря, что под бобами, само название которых означает беременность, подразумеваются яйца и что есть яйца – это то же самое, что есть рождающих эти яйца животных{176}. Сослаться на сон, как на причину моего воздержания, показалось бы эпикурейцу еще более нелепым{177}, чем само это воздержание. Поэтому я не возражал против предложенного объяснения, поддерживая шутку Александра, человека с литературным вкусом и филологически образованного.
158
…его ученик ходит босиком… – Примета философов кинико-стоической ориентации наряду с бородой, рубищем и посохом.
159
Нарушенная последовательность рассуждения заставляет усомниться в исправности текста (примеч. пер.). О Тигране см.: Ксенофонт. Киропедия, II 1, 43.
160
…Аристофан смеется над своей лысиной… – Так, в комедии «Мир» корифей хора говорит от лица автора:
161
…над воинскими погрешностями Агатона… – В рукописном тексте лакуна. Переводчик принимает дополнение Бернардакиса άπόλειψιν («оставление», «уход» или даже «дезертирство»; здесь – «воинские погрешности»). Аристофан в «Лягушках» иронически обыгрывает имя трагика Агатона (ст. 83 сл.) (Άγάθων), восходящее к тому же корню, что прилагательное άγαθός – «хороший», «добрый». Комедия была поставлена в 405 г. до н. э., когда шла Пелопоннесская война, а Агатон находился в Македонии, что, вероятно, расценивалось как предательство. Аристофан дает понять, что Агатон не соответствует своему имени.
162
…Кратин в комедии «Бутылка» – над своим винолюбием. – Комедия «Бутылка» не сохранилась. Перевод над своим винолюбием дается с учетом конъектуры Виттенбаха είς τήν φιλοινίαν с добавлением έαυτοΰ. Возможно также чтение αύτός φιλοποτών – тогда перевод: «Кратин ставит “Бутылку”, сам ‹будучи› любителем напитков», или ώς έραστής αύτής – тогда перевод: «Кратин ставит “Бутылку” как ее любитель».
163
…к мужу женщины, подверженной рвоте… – TGF, adesp., Fr. 395. Тимаген обыгрывает слова τήνδε μοΰσαν («эту музу»), произнося их как τήνδ' έμοΰσαν («эту страдающую рвотой»). Ср. Ath. 616 С.
164
…вопрос, естественное ли чувство – любовь к потомству. – Стоики, по Диогену Лаэртскому, отвечали на вопрос так: любовь родителей к детям естественна в мудрых людях, а дурные не могут ее испытывать (Д. Л. VII 120; SVF III 731). Вопрос мог приобрести характер дурной шутки, если задавший его произнес слова προ ς τά έκγονα φιλοστοργία («любовь к потомству») как προς τά ’έκγον’ άφιλοστοργία («черствость по отношению к потомству»). Смысл намека все же не вполне ясен.
165
…согласно Платону… – В «Законах»: «Всю жизнь надо с особым благоговением относиться к своим родителям, выражая его в речах, потому что тяжкой бывает кара за легкомысленные, брошенные мимоходом слова: над всем этим поставлена надзирать Немесида, вестница правосудия» (717 cd). Платоновские «Законы» запрещают злословие. См. там же, 934 е.
166
…подтверждают мысль самого Платона… – По Платону, воспитанный человек должен уметь «приветствовать прекрасное и отвергать дурное» (Законы, 654 d). Скорее всего, Плутарх имел в виду аристотелевские мысли по этому поводу.
167
…подсмеиваться над беотийской ненасытностью… – Ср. у Плутарха: «Нас, беотийцев, жители Аттики называют и толстыми, и бесчувственными, и глупыми – конечно, из-за [нашей] прожорливости» (De es. сarn. 995 Е). Афиней говорит, что жители некоторых областей Греции, например беотийцы или жители фессалийского города Фарсала, искони считались обжорами и высмеивались (Ath. 417 b sq.).
168
…конечная цель наслаждения (ηδονή,) состоят в устранении страдания. – В греч. тексте: τήν του άλγοΰντος ύπεξαίρεσιν δρον ηδονής και πέρας. Возможен также перевод: «границей и пределом наслаждения является устранение страдания». Ср. Эпикур у Диогена Лаэртского: «…все, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги; и когда это наконец достигнуто, то всякая буря души рассеивается, так как живому существу уже не надо к чему-то идти, словно к недостающему… В самом деле, ведь мы чувствуем нужду в наслаждении только тогда, когда страдаем от его отсутствия; а когда не страдаем, то и нужды не чувствуем» (Д. Л. X 128). Очевидно, Ксенокл насмешливо призывает Ламприя к наслаждению в эпикуровском смысле, т. е. к простому устранению «страдания» (в данном случае – чувства голода), для чего достаточно и немного пищи. Греч. ηδονή в тексте перевода и соответствующих примечаний может переводиться и как «удовольствие», а однокоренное τό ήδέως переводчик передает как «приятное».
169
…Ликей и его перипат… сад Эпикура… – Занятия Аристотеля проходили в перипате при гимнасии Ликее (греч. περίπατος – «прогулка», а также «место для прогулок»), отсюда и название школы последователей Аристотеля – «перипатетики», а занятия Эпикура – в саду при его афинском доме.
170
…каждый человек в конце осени ест больше… – Arist. Fr. 231 Rose.
171
…осенью снова сгущается и приобретает силу. – О свойстве присущего организму тепла концентрироваться внутри тела в холодную погоду и быстро поглощать «питание» см. [Arist.] Рг. 887 b 39 sq.
172
…как на подопытном предмете… – В оригинале «как на карийце»; ср. поговорку «испытывать на карийце» или «рисковать карийцем», т. е. жертвовать чужой жизнью: карийцы, жители Малой Азии, часто служили наемниками в греческих войсках, откуда, видимо, и поговорка. См. Paroemiographi, I 70 sq.
173
…проверить правдивость неоднократно посещавшего меня наяву видения. – Смысл слов неясен.
174
…привержен к орфическим или пифагорейским учениям и, считая яйцо – как другие сердце и мозг – за начало рождения, отношусь к нему с благоговением. – Выражение «начало рождения», употребленное Плутархом, может иметь совершенно различный смысл в зависимости от философского контекста. Не вполне понятно, сознательно ли Плутарх допускает такую многосмысленность. Орфики чтили в яйце образ Яйца, созданного Хроносом и ставшего началом рождения Вселенной, богов и людей. См.: Fr. 54–58, 60, 291 Kern; RE, Bd. XVIII (1), 1200 sq.; XVIII (2), 1321 sq. У пифагорейцев яйца были табуированы – возможно, потому, что были «началом рождения» живых существ (см.: Д. Л. VIII 33– 34; ср. след. примеч.). Кого Плутарх подразумевает под «другими», не вполне понятно: сердце и мозг могли рассматриваться как «начала рождения» в контексте эмбриологических теорий и совсем в ином смысле: считалось, что с сердца начинается процесс формирования зародыша (см.: Аристотель. О возникновении животных, 740 а сл.; Vorsokr. 31, А 84; [Plu.] Placit. 907 EF); по мнению других, этот процесс начинался с головы и мозга ([Plu.] Placit. ibidem). Кроме того, известно, что семя считалось «горячей струей мозга» и в этом смысле также могло именоваться «началом рождения» (см.: Vorsokr. 24, А 13; Платон. Тимей, 91 ab; так же думали и сами пифагорейцы – Д Л. VIII 28).
175
…известный стих… – См. Fr. 291 Kern. Его дословный перевод: «Одно и то же – есть бобы и есть головы родителей». Последнее – невероятно и кощунственно, следовательно, равно кощунственно и поедание бобов. О пифагорейском табу на бобы см.: Д Л. VIII 34, 40; Порфирий. Жизнь Пифагора, 44 – см. в изд.: Д. Л., lamblichus. Protrepticus, 21. По мнению Авла Геллия, этот запрет не следует понимать прямо, поскольку бобы, по Геллию, служили у пифагорейцев символическим обозначением для testiculi, к которым по завету Пифагора не следовало прикасаться, как ко всему связанному с рождением (ср. объяснение табуирования бобов у Диогена Лаэртского со ссылкой на Аристотеля: бобы подобны «срамным частям» – Д Л. VIII 34). Предлагаемое Геллием толкование основано на этимологическом сближении слов κύαμος («боб») и κυεϊν («зачинать», «быть беременной»), ибо testiculi, объясняет Геллий, суть «виновники зачатия» (αίτιοι τοΰ κυεϊν) (Gell. IV 11, 9 sq.; Vorsokr. 31, В 141). Этимологическое сближение указанных слов допускается и современной наукой. Сведения о пифагорейских табу собраны в издании Дильса – Кранца (см.: Vorsokr. 58, С 3–6).
176
…то же самое, что есть рождающих эти яйца животных. – Вегетарианство вообще предписывалось орфическими и пифагорейскими правилами жизни; от «яйцеродных тварей», в частности, заповедовал воздерживаться Пифагор (Д Л. VIII 33).
177
Сослаться на сон… показалось бы эпикурейцу еще более нелепым… – Эпикурейцы объясняли механизм сновидений материалистически, отметая всякую возможность пророческих снов. У Лукреция: