Страница 11 из 27
Это был скромный человек. А завоевал мировую славу. Вот попробуйте-ка.
Книга первая
{2}
Есть, Сосий Сенекион, такая поговорка: «За винной чашей не терплю я мнамона»{3}. Некоторые полагают, что это сказано против правоблюстителей как грубых и неприятных участников пирушки: ибо, как известно, сицилийские дорийцы называли правоблюстителя мнамоном. Другие же думают, что поговорка велит забывать, что говорят и как ведут себя твои сотоварищи за винной чашей: потому-то отеческие заветы и посвящают Дионису забвение и ферулу{4} – знак того, что надо либо ничего не вспоминать из допущенных кем-нибудь за вином нарушений благочиния, либо ограничиться самым легким наставительным воздействием{5}. Но ты и сам понимаешь, что если забвение дурного уже Еврипид признал делом мудрости{6}, то забывать огулом все, что говорилось за вином, не только противоречит дружескому сближению участников застолья, но отвергается примером знаменитейших философов – Платона, Ксенофонта, Аристотеля, Спевсиппа, Эпикура, Притана, Иеронима, Диона Академика: все они сочли достойным труда записать речи, которые велись в симпосиях. Ты высказал мнение, что и нам следует собрать все заслуживающее этого из наших собеседований, происходивших и у вас в Риме и у нас в Греции за обеденным столом и за кубком. Взявшись за это, я уже послал тебе три книги, каждая из которых содержит десять вопросов; скоро пошлю и остальные, если ты найдешь посланное не совсем чуждым достоинству Муз и Диониса.
Вопрос I
Надо ли философствовать за вином
Участники беседы: Аристон, Плутарх, Кратон, Сосий Сенекион
1. На первом месте у нас стоит вопрос о философствовании за вином. Ты ведь помнишь, что в Афинах у нас как-то после обеда возник разговор о том, уместно ли, и в какой мере, за вином вести философские речи. Присутствовавший тогда Аристон воскликнул: «Ради богов, неужели есть люди, которые не уделяют философам место за пиршественным столом?» «Есть, друг мой, – ответил я, – и они еще высокомерно подшучивают, говоря, что философии, как матери семейства, не подобает выступать с застольными речами и что персы правы{7}, развлекаясь вином и плясками в обществе наложниц, а не жен. Так, полагают они, надлежит действовать и нам, привлекая к симпосию музыку и поэзию, но не тревожа философию, ибо и ей неуместно принимать участие в пиршественном веселье, и мы в этой обстановке не настроены соответствующим образом. Ведь и софист Исократ, когда его на пирушке попросили сказать что-нибудь, не нашел ничего больше, как следующее: «В чем я силен, это сейчас не ко времени, а что сейчас ко времени, в том я не силен».
2. Тут громко вмешался Кратон: «Клянусь Дионисом, Исократ прекрасно обосновал свой отказ, ведь иначе он развернул бы такие периоды, что разогнал бы из этого симпосия всех Харит{8}. Но не одно и то же, исключать ли из симпосия риторику или исключать философию. У философии иное положение: ей, как учительнице жизни{9}, подобает не чуждаться ни игры, ни какого-либо отрадного развлечения, но во все вносить меру и своевременность: иначе нам пришлось бы преградить доступ к застолью так же и благоразумию и справедливости, наглядно показывая тем самым нелепость высокомерного пренебрежения к философии. Итак, если бы нам довелось, уподобляясь гостеприимцам Ореста{10}, молча есть и пить в законодательном собрании{11}, то наша необщительность имела бы некоторое оправдание, вытекающее из обстановки; но если Дионис подлинно Лиэй-освободитель, и прежде всего отрешает от уз языки, предоставляя речам полную свободу, то было бы, полагаю, грубым неразумием именно там, где господствует свободоречие, лишиться наиболее необходимых речей. Ведь в философских рассуждениях мы разбираем и вопросы, касающиеся симпосиев, – какими качествами должны обладать их участники, каковы правила поведения за вином: как же нам из самих симпосиев устранять философию, будто бы она была неспособна подтвердить на деле то, чему она учит на словах».
3. На это ты заметил, что нет оснований возражать Кратону, но следует установить характер и направление философствования за вином, чтобы избегнуть той не лишенной остроумия насмешки, которую навлекают на себя спорщики, изощряющиеся в софистике:
и призвал нас к обсуждению этих вопросов. Я высказал то мнение, что прежде всего надо учесть, каковы сами участники пиршества: если среди них большинство – люди ученые, Сократы, Федры, Павсании, Эриксимахи, как у Агатона, или Хармиды, Антисфены, Гермогены, как у Каллия, или другие, не уступающие этим, то мы предоставим им философствовать за кубком, сочетая Диониса с Музами в той же мере, что и с Нимфами{13}: ведь эти делают его милостивым и кротким для тела, а те – поистине отрадным и благодатным для души. Если даже в пиршестве участвует и несколько людей неученых, то и они среди большинства образованных, подобно согласным буквам в окружении гласных, приобщатся к некоему не совсем нечленораздельному звучанию и пониманию. Но если соберется множество таких людей, которым пение любой птицы, звучание любой струны, стук любой доски{14} приемлемее, чем голос философа, то в этих условиях надо последовать примеру Писистрата: когда у него возникли раздоры с сыновьями и он узнал, что его недруги злорадствуют по этому поводу, то, созвав народное собрание, объявил, что хотел образумить сыновей, но, видя, что они упорствуют, готов сам им уступить и последовать их требованиям. Вот так и философ в обществе собутыльников, для которых его речи недоступны, перестроится и снисходительно примет их времяпрепровождение, насколько оно не выходит из пределов благопристойности, понимая, что риторствуют люди в речах, а философствовать могут и в молчании, и в игре, и даже – Зевс свидетель – в насмешках, как направленных в других, так и метящих в них самих. Ведь если, как говорит Платон, «величайшая несправедливость – не будучи справедливым, казаться таким»{15}, то, с другой стороны, высшая мудрость – философствуя, не казаться философствующим и шуткой достигать серьезной цели{16}. Подобно тому как у Еврипида менады без щита и меча ударами легких тирсов ранят нападающих на них{17}, так шутливые насмешки истинных философов глубоко затрагивают тех, кто не вовсе неуязвим, и производят на них то или иное необходимое воздействие.
4. Есть, полагаю я, и некий род рассказов, подходящих для симпосия: один дает история, другие можно почерпнуть в повседневной действительности. Многие из них содержат примеры, располагающие к философии, многие – к благочестию; они пробуждают ревность к мужественным и великодушным деяниям, к благородству и человечности. Кто, ненавязчиво используя эти рассказы, воспитывает пирующих, тот намного сократит дурную сторону опьянения. А вот те, кто по примеру гомеровской Елены{18}, которая приправляет вино чудесным зельем, примешивает к вину буглоссу{19} и окропляет пол настоем вербены и адианта, чтобы сообщить пирующим благодушие и дружелюбное настроение, упускают из виду, что это сказание, пройдя длинный путь из Египта, завершилось пристойными и подобающими обстановке речами: Елена рассказывает угощаемым об Одиссее, что он,
2
Перевод сделан по изданию: Plutarchi Moralia/ Rec. et emend. С. Hubert. Lipsiae, 1938 (перепечатка – 1971). V. IV; далее цитируется как «Хуберт». Отклонения от этого текста оговариваются в дальнейших примечаниях. Сколько-нибудь подробного комментированного издания «Застольных бесед» не существует. Лишь в малой мере подспорьем для настоящего комментария могли служить примечания Ф. Бэббита (Plutarch's Moralia with an English translation by F. C. Babbit. London; Cambridge (Mass.); 1931 – 1948. V. 8–9) и – для I и II книг – работа: Abramowiczowna Z Komentarz krytyczny i egzegetyczny do Plutarcha. Torun, 1960.
Комментарии к книгам I–VI составлены О. Л. Левинской, к книгам VII–IX – И. И. Ковалевой.
3
…не терплю я мнамона. – Anth. Lyr. V. II. P. 160. В поговорке и последующих объяснениях Плутарха обыгрывается исходное значение слова μνάμων, обозначавшего в некоторых греческих государствах должностных лиц, «в ведении которых хранение частных документов и копий судебных решений; к ним же должны направляться жалобы, и они же ведают судебными делами в их начальной ступени» (Аристотель. Политика, 1321 b 35). Буквально μνάμων (дорийская форма, аттическое μνήμων) – «помнящий», «памятливый».
4
…забвение и ферулу… – Связь ферулы с образом Диониса очевидна: из стеблей этого растения (греч. νάρθηξ – «нартек») делались тирсы вакхантов – участников оргиастических празднеств, посвященных Дионису-Вакху, поэтому вакхантов именовали иногда ναρθηκοφόροι («нартеконосцы»); ср. обычное θυρσοφόροι – («тирсоносцы»). Связь Диониса и забвения (λήθη) можно объяснять лишь гипотетически: не исключено, что Плутарх намеренно допускает здесь двусмысленность, так как слово λήθη может быть воспринято и как имя собственное. Как таковое имя Λήθη – топоним мира мертвых; наиболее ранние источники показывают, что это вовсе не река (см. Anth. Lyr., ν. II, p. 109, fr. 126; Аристофан. Лягушки, 185; Платон, Государство, 621а); возможно, популярное представление о Лете как о реке или источнике воды забвения сложилось позднее. О связи загадочного «места Леты» (Λήθης τόπος), где обретаются души умерших, с образом Диониса в орфико-дионисийском комплексе представлений см.: Плутарх, Почему божество медлит с воздаянием, 22 (ВДИ, 1979, № 1); Слово утешения к жене, 10. В целом: Nilsson M. The Dionysiac mysteries of the Hellenistic and Roman age. Lund, 1957. P. 118 sq.; Nilsson M., Bd II, S. 220 sq.; RE, HalbBd XII (2), 2141 sq.
5
…либо ничего не вспоминать… либо ограничиться самым легким наставительным воздействием. – Плутарх предпочитает рационалистически толковать связь Диониса и Леты как простую зависимость между вином и ослаблением памяти; истолковывая роль ферулы в культе Диониса, Плутарх обыгрывает другое применение стеблей этого растения: из них делались палки, часто применявшиеся учителями в качестве указки и «орудия воспитания».
6
…уже Еврипид признал делом мудрости… – Орест., 213.
7
…персы правы… – Макробий, ставя этот же вопрос (Macr. Sat. VII 1, 3), указывает не на персов, а на парфян; ср. Ath. 145 d. Геродот, однако, говорит об ином обычае персов, «по которому устроители большого пиршества сажают с собой за стол своих наложниц и законных жен…» (V 18). Из дальнейшего текста Геродота явствует, что запрет на участие замужних женщин в пиршествах налагали македонцы. Известно, что таков же был обычай греков, и потому ссылка именно на персидские обычаи необязательна и вызывает недоумение у некоторых комментаторов (см.: Abramowiczowna Z. Komentarz krytyczny i egzegetyczny do Plutarha. Torun, 1960. S. 19).
8
…разогнал бы… всех Харит. – В метафорическом смысле – лишил бы пир привлекательности и радости. Хариты (лат. Gratiae – Грации) – дочери Зевса и океаниды Эвриномы, богини вечной юности и дружеского расположения; по Гесиоду, их три сестры: Эвфросина («Благая радость»), Аглая («Сияющая») и Талия («Цветущая») (Теогония, 907–911).
9
…ей, как учительнице жизни… – Макробий уточняет: философия на пиру могла бы оказать благотворное воздействие на тех, кто попал «в сети порока», воспитывая их и побуждая к лучшему рассказами о различных проявлениях добродетели (Macr. Sat. VII 1, 20 sq.). Именно в этом видели роль философии стоики: она как учительница жизни должна обучать не красноречию, но нравственности; так, стоику Мусонию приписываются такие слова: «Философия – это безупречная жизнь (καλοκαγαθίας έστιν έπιτήδευσις) и не что иное» (Stob. V. II. Р. 239, 28).
10
…уподобляясь гостеприимцам Ореста… – Согласно преданию, пришедший в Афины Орест не мог участвовать в исполнении священных обрядов, в частности совершать возлияния богам, разделять общую трапезу, так как был осквернен матереубийством. Правивший в Афинах Демофонт (по другой версии – его сыновья), не желая отказать Оресту в приеме, принял все меры предосторожности, чтобы оградить участников трапезы и богов от орестовой скверны; так, у Еврипида Орест рассказывает:
Даже венки, которые были на участниках трапезы, следовало по ее окончании надеть на кувшины, из которых каждый пил, но не посвящать их, по обычаю, в храм, поскольку они побывали с убийцей под одной кровлей. Предание об Оресте – попытка этиологического объяснения Праздника Кувшинов (Χόες), в частности тех его особенно-
стей, которые присущи ему как празднику Поминовения. Ср. у Еврипида:
(«Кружками» здесь переведено греч. χόες).
11
…молча есть и пить в законодательном собрании… – По свидетельству Аристотеля, законодательным собранием (θεσμοθετεϊον) называлось здание, где в древнейший период истории Афин собирались архонты-фесмофеты (θεσμοθέται, «законодатели») (Афинская полития, 3, 5). Где именно принимал Демофонт Ореста, предание не сообщает. Скорее всего, фесмофетей упоминается вне связи с историей Ореста – в противном случае это был бы анахронизм: по сведениям Аристотеля, должности архонтов-фесмофетов в то время еще не были учреждены (Афинская полития, 3, 4). По-видимому, Плутарх употребляет слово θεσμοθετεϊον как синоним «пританея» – помещения для встреч и торжественных обедов дежурных афинских правителей в классическую эпоху.
12
«Ныне спешите обедать…» – Слова Агамемнона (Ил II 381), оторванные от контекста, превратились в насмешку, направленную против тех, кто кончает пир спором, а спор – кровавой дракой. Осуждение распущенности, царящей на пирах, – общее место позднеантичной литературы. Лукиан посвятил изображению такого пира целое произведение – «Пир, или Лапифы». Афиней, вслед за Плутархом, указывает на уместность этой стихотворной насмешки над теми, кто буйствует на пиру (Ath. 420 f).
13
…сочетая Диониса с Музами в той же мере, что и с Нимфами… – В метафорическом смысле – сочетая вино с ученой беседой и разбавляя его водой. Музы здесь – божества, покровительствующие не только искусствам, но и образованности вообще. Нимфы олицетворяют различные элементы природы, в том числе воду; собственно водные нимфы – наяды. Ср. АР, XI 49; Ath. 38 d. Вопрос IX книги III специально посвящен проблеме должного смешения вина.
14
…пение любой птицы, звучание любой струны, стук любой доски… – Птиц специально обучали петь и говорить для развлечения пирующих. «Струной и деревом» именовал кифару стоик Зенон, подчеркивая тем самым, что только причастность «счету (λόγου), ритму (ρυθμού) и порядку (τάξεως)» превращает простой материал в музыкальный инструмент, способный издавать стройные звуки (см. SVF I 299; Plu. De virt. 443 A; De an. pr. 1029 F).
15
«…не будучи справедливым, казаться таким…» – Слова Платона переданы почти точно; ср.: «Крайняя несправедливость – εσχάτη αδικία – казаться справедливым, не будучи таким» (Государство, 361 а). У Платона под εσχάτη αδικία подразумевается высшая степень виртуозности во владении «искусством» несправедливой жизни: «Совершенно несправедливому человеку следует изображать совершеннейшую справедливость, не лишая ее ни одной черточки… он владеет даром слова, чтобы переубедить, если раскроется что-нибудь из его несправедливых дел… он способен также применить насилие…» (там же). Аналогия Плутарха не вполне точна: искусство несправедливого человека состоит в умении показывать то, чего у него в действительности нет (справедливость), поэтому он своего рода «симулянт»; философ, напротив, скрывает то, чем он в действительности владеет (мудрость).
16
…шуткой достигать серьезной цели. – Образцом для Плутарха служит Сократ, который вел свои философские беседы, «с кем-то разделяя праздничную попойку, а с кем-то – воинский строй или рыночную толчею» (Plu. An seni. 796 D). У Платона философские рассуждения нередко называются «забава» – παιδία (Федр, 265 с; Тимей, 59 с).
17
…менады… ударами легких тирсов ранят нападающих на них… – Подразумеваются «Вакханки» Еврипида (736). Менада (греч. μαινάς – «неистовствующая», «исступленная») – именование вакханок, участниц оргиастических празднеств в честь Диониса-Вакха. Тирс – жезл самого Диониса-Вакха и вакхантов.
18
Текст со слов А вот те, кто по примеру гомеровской Елены… – Образец аллегорического толкования следующих строк «Одиссеи»:
19
Буглосса – это именование применяется к нескольким видам растений – Lycopsis или Anchusa arvensis, также Echium vulgare. Что именовалось «буглоссой» в античности, не вполне ясно. Ср. Плиний о буглоссе: «‹Трава›, похожая на бычий язык (так объясняется внутренняя форма слова (βουγλώσσα – ср. βοΰς «бык» и γλώσσα «язык». – О. Л), достоинство которой заключается в том, что, будучи добавлена в вино, она умножает радость в душе, и зовется она euphrosynum» (греч. ευφροσύνη – «радость», «веселье») (Plin. nat. XXV 81). Вербена – родовое название; возможно, речь идет о вербене лимонной, в листьях и цветах которой содержится эфирное масло приятного запаха. Адиант – название рода папоротников; здесь, возможно, имеется в виду Adiantum capillus Veneris («венерины волосы»). Плиний сообщает, что венок из адианта избавляет от головной боли (Plin. nat. XXII 64).