Прибытие поезда

- Гайдук! - крикнул он, когда Кэтэлин отъезжал. - Гайдук, с!-стой! П-п-подожди меня, г-гайдук, по-п-поговорим.

2.

Откуда золото? Нет, монастырскую казну разобрали ещё два года тому. Остались оклады на паре икон, да, серебряные, правда. А вот ещё остался иконостас, вот это да. Это громадина такая, гайдук, до потолка, знаешь... Его первый раз золотили сразу, как поставили монастырь, а с тех пор исправно чинили. Да мало ли, что может быть. И турецкие набеги были, да, и попросту время. Ну, позолота облупляется, гайдук, и тогда её чинят. Не важно, пусти, я скажу: потому что его чинили, на иконостасе набрался большой слой сусала, и если его снять, наберётся целый мешок. Труха, да, но это чисто злато, гайдук. А? Нам оно нужно, само собой. Но монастырям конец. Да, я говорю про два монастыря. Приходили башибузуки, убили половину взрослых, двоих детей увели куда-то, остальные попрятались... Когда началась война, пришли снова... Монастыри не достоят до осени, их сожрут нехристи, да, подчистую, это всем понятно.

(Кэтэлин отвязывает одно из ружей, закидывает за плечо. Могучим шлепком помогает монаху залезть в седло).

Дети. Вот в чём беда-то. Да, как война ближе подойдёт, монастыри спалят, а детей - Господи, убереги их, - ты выведи их, гайдук, пусти, я объясню. Я тебе предложение делаю. Я искал человека, который сможет это устроить, и тут ты. Откуда я мог знать? Я собирался ехать дальше... Так! Всё золото двух наших монастырей за то, чтобы ты провёл с болгарской стороны на север, навстречу русской армии, десяток монастырских детей. И серебряные оклады тоже тебе, конечно. А что нам терять? К приходу русских там никого не останется. Может, завтра всех вырежут. Возьми это золото, ради Бога. Через Дунай детей перевезёт один серб на ферибот. Ну, ферибот. Не знаю, по-вашему иначе называется?

(Монах неуклюже устраивается, хватает коня за шею, чтобы не свалиться. Кэтэлин смотрит на него, будто уже хороня. "Ноги-то в стремя засунь, кавалерист" - "А" - "Поводья... авизуха, держись за гриву" - "Б-б-благодарю" - "Бодапросте").

Русские идут вдоль железной дороги к Дунаю, а нам нужно... Да не дождёмся мы их, говорю тебе, гайдук!. И-и, гайдук, в этом и дело. Если бы не бандиты, просил бы я тебя... Бог с тобой, что с того, что сам бандит. Ты христианин, и тебе заплатят. Всё золото тебе, гайдук. А ты защити нас. Проведи от Дуная к русским, мимо душегубов проведи, гайдук, от лиха убереги, и от таких как ты, от дружков своих убереги, а потом уходи, всё золото тебе, и серебряные оклады, и спасёшь грешную душу, искупивши грехи благим делом, ай, пусти.

(И они рванули через степь).

3.

И они рванули через степь: Кэтэлин впереди, трясущийся монах следом. За каждым - пыльное облако. Умчавшись так далеко, что прибывающий поезд сделался невидимым, только дым бежал по травяной кромке, они оказались у поворота, съехали с дороги и дальше скакали сквозь ковыли. Брат Феодул, совершенно потерявшийся в толчках и скачках, держался - сам не знал за что, шептал молитву и надеялся, что конь справится и сам. Спустя Бог знает сколько минут гайдук перестал мелькать впереди и сместился вбок, потом и вовсе потерялся где-то за спиной.

- ...назад! - долетел его голос. - Наклонись назад, тупица!

- Что?!

- Откинься назад и тяни поводья к себе! Тяни поводья!

Конь так и не остановился, но замедлился, стал топтаться и ходить кругом. Феодул сполз с седла и откатился подальше от копыт.

Кэтэлин сидел в траве и дымил добытой на станции папиросой.

- Потянешь на себя, - сказал он сквозь зубы, - и наклонишься назад. Тогда остановишься. Может быть. Сильно не гони.

- А?

- Дальше сам поезжай, - спокойно пояснил Кэтэлин. Тут брат Феодул заметил, что конь гайдука уже стреножен каким-то ремнём. (И когда успел? Не за пару же секунд, пока монах болтался, пытаясь высвободить ногу из стремени). - Если будешь двигаться прямо, выедешь к реке и сюда обернёшься засветло. Скажи этим своим детям и кто там с ними ещё? Скажи: я жду их здесь. Когда будут идти, пусть поют. Я услышу.

- Бог с т-тобой, г-га-айдук, зачем это?

- Я ведь передумать могу.

- Зачем...

- Пшёл.

А действительно, зачем он это придумал? От Кэтэлина Пую не осталось никаких записей. Это естественно. Он и писать не умел, скорее всего. Судить об этом эпизоде можно буквально по одной фразе из воспоминаний Кирилла Янко, который, собственно, мало что мог понять, придя на условленное гайдуком место в числе прочих детей. Никаких объяснений Янко не даёт, и, похоже, эти события для него не были значимыми. Вообще, в автобиографии Янко монашеское детство и бегство из Болгарии описаны очень скупо. Я полагаю, что Кэтэлин Пую боялся засады. У холмистого и каменистого берега запросто можно было найти сотню мест для укрытия и спрятать там небольшой полицейский отряд. Гайдук не мог этого не учесть. Правда, монах просил о помощи его одного, а сам по себе разбойник не стоит такой операции. И будь это засадой - туда заманили бы всю ватагу. А ватаги не было, поэтому, может быть, Кэтэлин и согласился вести детей. Не устоял перед монастырским золотом, которое причиталось ему одному. Ну представьте компанию хотя бы десяти-пятнадцати гайдуков. Каждому достанется неполная горсть золотой трухи. В лучшем случае, полная. Всё равно заманчиво, конечно, но не настолько, чтобы тащиться через полстраны. С детьми. С попами. Нет, в причинах согласия Кэтэлина я не сомневаюсь - для одиночки это чрезвычайно выгодное предложение.

В сумерках он развёл костёр, сварил жменьку фасоли в котелке, подвешенном на прутике и двух штыках, повертел над огнём кусок вяленого мяса. А после ужина, оставив костёр гореть, отвёл коня подальше, там снова его стреножил и улёгся рядом, положив перед собой ружьё и револьвер.

Спустя ещё пару часов вдали послышались какие-то завывания, а вскоре можно было и слова различить:

- ...Внегда приближатися на мя злобующым, еже снести плоти моя, оскорбляюшии мя и врази мои, тии изнемогоша и падоша. Аще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое, аще востанет на мя брань, на Него аз уповаю.

В тёмно-синем воздухе по лиловым травам шла вереница низеньких силуэтов, начатая и замыкаемая двумя взрослыми. Идущийпоследним вёл коня. Кэтэлин перевернулся на живот и залёг с ружьём в ожидании. Когда караван приблизился к костру, гайдук приподнялся на локтях, передёрнул скобу (благо, за нестройным пением не было слышно лязга) и прицелился.

- ...Едино просих от Господа, то взыщу: еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего, зрети ми красоту Господню и посещати...

Фигурка, стоящая ближе всех к предводителю, согнулась и громко чихнула.

- ..Храм святый Его, - предводитель, не переставая петь, вмазал чихнувшему по уху.

Хор сбился, кто-то умолк, кто-то заговорил по-болгарски.

- Гайдук! - (Голос брата Феодула). - Эге-ей!

Не услышав ответа, Феодул замахал на детей (а голова его лежала в прорези прицела, как в чаше), и вновь послышалось слабое пение.

- Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? - они, похоже, решили начать по новой.

В помине тут не было никакой засады. Кэтэлин поднялся и пронзительно свистнул. Петь тут же перестали и засуетились, оглядываясь на звук.

Отец Василий - широколицый, с большим бесформенным носом и седой бородой - кое-как представился по-румынски и перешёл на болгарский, отчего-то не усомнившись, что гайдук поймёт. Кэтэлин не возражал. Вот только языковых недоразумений теперь не хватало, подумал он. Золото отец Василий принёс в двух холщовых мешках: один почти полный, второй едва отяжелён на дне. Видать, два мешка выглядят внушительнее, а почему не засыпать поровну? - загадка.

Над костром собирается толчея насекомых, сквозь их подвижный тюль смотрит безразличная конская морда.