Страница 4 из 5
Первая стоянка, с которой я писал вам, была в скверной мужицкой избе. Две другие – в казённых этапных домах, не менее грязных, но более удобных. Есть женское, есть мужское отделение, есть кухня. Спим на нарах. Опрятность приходится соблюдать только крайне относительную, это, пожалуй, самая тягостная сторона путешествия.
Сюда, в этапные дома, к нам приходят бабы и мужики с молоком, творогом, поросятами, шаньгами (лепешками) и прочей снедью. Их допускают, что в сущности незаконно. Инструкция воспрещает какие бы то ни было сношения с посторонними. Но иным путём конвою трудно было бы организовать наше пропитание.
Порядок среди нас наблюдает наш суверенный староста Ф., которого все – мы, офицер, солдаты, полиция, бабы-торговки – называют просто «доктором». Он обнаруживает неисчерпаемую знергию; упаковывает, покупает, варит, кормит, учит петь, командует и пр. и пр. В помощь ему по очереди наряжаются дежурные, которые похожи друг на друга в том отношении, что все почти ничего не делают… Сейчас у нас готовят ужин, готовят шумно и оживленно. Доктор требует ножа!.. Доктор просит масла!.. Господин дежурный, потрудитесь вынести помои… Голос доктора:
– Вы не едите рыбы? Я для вас могу поджарить котлету: мне всё равно…
После ужина сервируют на нарах чай. По чаю у нас дежурят дамы: таков порядок, установленный доктором.
Пишу вам с предпоследней стоянки перед Тобольском. Здесь прекрасный этапный дом, новый, просторный и чистый. После грязи последних этапов мы отдыхаем душой и телом. До Тобольска осталось вёрст 60. Если б вы знали, как мы в последние дни мечтаем о «настоящей» тюрьме, в которой можно было бы как следует умыться и отдохнуть. Здесь живет всего один политический, ссыльнопоселенец, бывший сиделец винной лавки в Одессе, осужденный за пропаганду среди солдат. Он приходил к нам с продуктами на этап и рассказывал об условиях жизни в Тобольской губернии. Большая часть ссыльных, как поселенцев, так и «административных», живёт в окрестностях Тобольска, верстах в 100–150, по деревням. Есть, однако, ссыльные и в Берёзовском уезде. Там жизнь несравненно тяжелее и нуждающихся больше. Побеги отовсюду бесчисленны. Надзора почти нет, да он и невозможен. Ловят беглых, главным образом, в Тюмени (отправной пункт ж. д.) вообще по железнодорожной линии. Но процент пойманных незначителен.
Вчера мы случайно прочитали в старой тюменской газете о двух не доставленных телеграммах, – мне и С. – адресованных в пересыльную тюрьму. Телеграммы пришли как раз в то время, как мы были в Тюмени. Администрация не приняла их всё из тех же конспиративных соображений, смысл которых непонятен ни ей ни нам. Охраняют нас в пути очень тщательно. Капитан совсем замучил солдат, назначая по ночам непомерные дежурства – не только у этапного дома, но и по всему селу. И тем не менее, уже можно заметить, как по мере нашего передвижения к северу «режим» начинает оттаивать: нас уж начали выпускать под конвоем в лавки, мы группами ходим по селу и иногда заходим к местным ссыльным. Солдаты очень покровительствуют нам: их сближает с нами оппозиция к капитану. В самом затруднительном положении оказывается унтер, как связующее звено между офицером и солдатами.
– Нет, господа, – сказал он нам однажды при солдатах, – теперь уж унтер не тот, что прежде…
– Бывает и теперь иной, что хочет, как прежде… – раздалось из группы солдат. – Только наломают ему хвост, он и станет, как шёлковый…
Все рассмеялись. Засмеялся и унтер, но весьма невесёлым смехом.
Тобольская тюрьма. За два станка до Тобольска к нам навстречу выехал помощник исправника – с одной стороны для вящей охраны, с другой – для усугублённой любезности. Караулы были усилены. Хождения по лавкам прекратились. С другой стороны семейным были предоставлены крытые кибитки. Бдительность и джентльменство! Вёрст за 10 до города нам навстречу выехали двое ссыльных. Как только офицер увидел их, он немедленно принял меры: проехал вдоль всего нашего поезда и приказал солдатам спешиться (до этого солдаты ехали в санях). Так мы и двигались все 10 вёрст: солдаты, ругая на чём свет офицера, шли пешком с обеих сторон дороги с ружьями на плече.
Но тут я должен прервать свое описание: доктор, которого только что вызывали в контору, сообщил нам следующее: нас всех отправляют – в село Обдорское, будем ехать по 40–50 вёрст в день под военным конвоем. До Обдорского отсюда свыше 1200 вёрст зимним трактом, значит, при самом благополучном передвижении, при постоянной наличности лошадей, при отсутствии остановок, вызываемых заболеваниями и пр., мы будем ехать больше месяца. У нас возникает вопрос, не будет ли в Обдорском поселена специальная команда для нашей охраны. На месте ссылки будем получать пособие в размере 1 р. 80 к. в месяц.
Особенно тяжела сейчас езда с маленькими детьми в течение месяца. Говорят, что от Берёзова до Обдорского придется ехать на оленях. Местная администрация уверяет, что наш нелепый маршрут (40 вёрст вместо 100 в день) предписан из Петербурга, как и все вообще мелочи нашего препровождения на место ссылки. Тамошние канцелярские мудрецы всё предвидели, чтоб не дать нам бежать. И нужно отдать им справедливость: девять мер из десяти, ими предписанных, лишены всякого смысла. «Добровольно следующие жёны» ходатайствовали о том, чтоб их здесь выпустили из тюрьмы на три дня, которые мы пробудем в Тобольске. Губернатор отказал наотрез, что не только бессмысленно, но и совершенно незаконно. Публика по этому поводу слегка волнуется и пишет протест. Но чему поможет протест, когда на всё один ответ: такова инструкция из Петербурга.
Вот уже два дня, как мы едем из Тобольска… Сопровождают нас 30 конвойных под командой унтера. Выехали в понедельник утром на тройках (со второго станка перешли на пары) в огромных кошевах. Утро было великолепное: ясное, чистое, морозное. Вокруг – лес, неподвижный и весь белый от инея на фоне ясного неба. Какая-то сказочная обстановка. Лошади бешено мчались – это обычная сибирская езда. У выезда из города – тюрьма стоит на самом краю – нас ждала местная ссыльная публика, человек 40–50; было много приветствий, поклонов и попыток узнать друг друга… Но мы быстро промчались мимо. Среди местного населения о нас сложились уже легенды: одни говорят, что едут в ссылку 5 генералов и 2 губернатора; другие, – что едет граф с семьей; третьи, – что везут членов первой Государственной Думы.
Наконец, та хозяйка, у которой мы сегодня стояли, спросила доктора: Вы тоже будете политики? – Да, политики. – Однако, вы, должно быть, будете начальники над всеми политиками?
Сейчас мы стоим в большой чистой комнате, оклеенной обоями, на столе клеёнка, крашеный пол, большие окна, две лампы. Всё это очень приятно после грязных этапов. Спать, однако, приходится на полу, так как в одной комнате – девять человек. Конвой наш сменился в Тобольске, и насколько тюменский конвой был обходителен и расположен к нам, настолько тобольский труслив и груб. Объясняется это отсутствием офицера: за всё отвечают сами солдаты. Впрочем, уже после двух дней новый конвой оттаял, и сейчас у нас устанавливаются с большинством солдат прекрасные отношения; а это далеко не мелочь в таком далёком пути.
Начиная с Тобольска, почти во всяком селе имеются политические, в большинстве случаев аграрники (крестьяне, сосланные за беспорядки), солдаты, рабочие и лишь изредка интеллигенты. Есть административно-ссыльные, есть и ссыльнопоселенцы. В двух сёлах, через которые мы проезжали, политиками организованы артельные мастерские, дающие некоторый заработок. Вообще крайней нужды мы до сих пор ещё не встречали. Дело в том, что жизнь в этих местах чрезвычайно дёшева: политические устраиваются у крестьян на квартире со столом за шесть рублей в месяц, эта сумма положена местной организацией ссыльных, как норма. На десять рублей уже можно жить вполне хорошо. Чем дальше к северу, тем дороже жизнь и тем труднее найти заработок. Мы встречали товарищей, живших в Обдорске. Все они очень хорошо отзываются об этом месте. Большое село. Свыше 1000 жителей. Двенадцать лавок. Дома городские. Много хороших квартир. Прекрасное гористое местоположение. Очень здоровый климат. Рабочие будут иметь заработок. Можно иметь уроки. Только сообщение затруднительно. Отрезанностью Обдорска от тобольского тракта и объясняется его относительная оживлённость, так как он является самостоятельным центром для огромной местности.