Стены вокруг нас

Она обернулась вокруг собственной оси, однако голову не подняла. Она не увидела меня, а я смотрела ей прямо в макушку, увенчанную обручем-короной.

Я собралась было окликнуть ее, как вдруг все пошло наперекосяк. Фонарик в моей руке заплясал. Там, куда падал его свет, все менялось. Стены, выкрашенные в бледный, тошнотворно зеленый цвет, как полагалось в тюрьме, оказались расписанными яркими граффити.

Все стены, все колонны были испещрены злобными, страшными каракулями. В той, прежней, жизни я видела такие под автомобильными мостами, когда мы с мамой проезжали мимо. Мама говорила, что их малюют бродяги, но я была уверена, что это дело рук подростков – таких же, как я, которым хотелось, чтобы их запомнили.

Раньше, когда я смотрела на граффити из окна машины, они мне нравились. Теперь все изменилось. Слишком яркие, отвратительные цвета. Меня замутило. Все это чужое, нездешнее.

Большинство надписей разобрать было невозможно. Одна из тех, что мне удалось прочитать, сообщала, что «Стиви + Бейби = Любовь». Среди нас не было никого с такими именами. Интересно, они все еще вместе? Надеюсь, что нет. Надеюсь, они извели и испохабили друг друга, как эти стены. Надеюсь, никогда и ничего в их жизни не будет приравнено к настоящей любви.

Буквы карабкались и напирали друг на друга. Какая-то Бриджет Лав нацарапала свое вшивое имя везде, докуда добралась. Некий Монстр забомбил поверх собственную наскальную живопись. Как же мне хотелось стереть это все до последней черточки! Там не было наших имен. Ни Эмбер Смит, ни Миссисипи, ни Лолы, ни Крошки Ти (мы насмехались над ней месяцами, пытаясь выяснить, что значит «Ти»). Никаких Шери, Джоди или Дамур. Мы будто бесследно испарились.

Я бы даже не поняла, где мы находимся, если бы не одна-единственная цифра 2 высоко на стене, там, куда не добрались вандалы. Значит, мы у входа во второй корпус.

Рядом с цифрой растянулась длинная надпись, сделанная огромными черными буквами: «Покойтесь с миром!»

Я на мгновение закрыла глаза, а когда открыла, заметила, что изменилось и многое другое.

Исчезли указатель со стрелкой в комнату для свиданий и плакат со сводом правил, которые нам надлежало соблюдать. Решетка, загораживающая дверь в столовую, была сломана, а в том месте, где был вход, зияла черная дыра.

На месте осталось только окно, из которого Дамур выбралась наружу, по-прежнему разбитое.

Пока я осматривалась, порыв ветра поднял с пола ворох сухой листвы. Похоже, пол не подметали долгие годы.

Не до конца понимая, что делаю, я стала спускаться к незнакомке, уверенная, что она каким-то образом причастна ко всему, что я видела. Оказавшись внизу, я взяла разбег. Меня несло прямо на нее. Я жаждала сбить ее с ног и вырвать объяснение тому, что происходит.

Но столкновения не вышло.

Я рассекла собой воздух.

Обернувшись, я увидела позади бледное лицо. Мы уставились друг на друга, не говоря ни слова.

У нее были темно-синие глаза, точь-в-точь грозовое небо снаружи. Гремящее, грохочущее небо. И вдруг я поняла, что больше не слышу ни дождя, ни грома, слышу только ее дыхание. Синий цвет – цвет опасности. Нет, опасность была позади. Синий цвет – цвет глубины, если смотришь в море с обрыва.

Такой она предстала передо мной. Понятия не имею, о чем она подумала, увидев меня, и видела ли вообще, потому что она спросила:

– Ори?

Я покачала головой.

– Ори, это ты?

Голос девушки звучал глухо, невнятно, будто она пыталась переговариваться со мной через бетонную перегородку между камерами.

Она двинулась ко мне, чтобы дотронуться, но я отшатнулась. Еще чего не хватало!

Она повторила то имя. И у меня в голове вдруг щелкнуло. Я вспомнила.

Заключенная № 47709-01. Любимая книга из нашей библиотеки – «Сто лет одиночества», толстый том, отпечатанный на тонкой отвратительной бумаге. Она все повторяла, что за то время, которое ей предстоит провести за решеткой, успеет прочесть его сотню раз. Волосы она завязывала в узел, совсем как незнакомка, только обходилась без шпилек – нам не разрешали держать в камере ничего острого. Она прятала от нас изуродованные ступни. Ее глазами смотрела на нас вековая тоска. Внутри у нее таилась бесконечно нам чуждая, непривычная доброта. Спустя неделю во всей «Авроре» не осталось никого, кто бы желал ей зла.

Ее пока нет. Ее привезут позже. Она станет сорок второй.

Откуда незнакомка знала Ори? Откуда я знала Ори, ведь она еще не вышла из автобуса, выкрашенного голубой краской?

Лицо чужачки исказилось. Кажется, она испугалась. Почему-то люди всегда пугаются меня, хотя я вроде ничего такого не делаю. Наверное, потому, что я намного выше и крупнее всех остальных девочек. А может, из-за гримасы на моем лице. Только это не гримаса, я всегда такая. Но незнакомка этого не знала. Она попятилась, закрывшись от меня руками, и распахнула рот. Раздавшийся крик вышел куда пронзительней и истошней, чем я ожидала. Она сотряслась всем телом, как будто ее ударило током. Похоже, она поняла, кто я и что я, потому что вдруг сделала то, что должна была сделать я.

Она побежала.

Мы потеряли

Мы потеряли связь. Я потеряла чувство времени. Быть может, прошло несколько секунд, быть может, час – холодный, застывший час той жуткой летней ночи.

Она убежала. Во мне закипел гнев. Он разъедал горло, спускаясь в живот. Казалось, меня сейчас разорвет.

Такое уже бывало.

Впервые я испытала подобное в тот день, когда мама выходила замуж, – я еще училась в начальной школе. Она вырядилась в белое платье, которое топорщилось на животе. Все ради нового мужа. Она носила под сердцем его ребенка. Она ответила ему «да». Она будто ослепла и оглохла. Она решила лгать всем, как солгала доктору про трещину в предплечье – неудачно вписалась в дверной косяк; как солгала соседям про синяк под глазом – ох, я такая неуклюжая, в ду́ше поскользнулась. Она выбрала его. Не меня и не саму себя. В тот день в городском муниципалитете ее выбор скрепили печатью.

На пути туда меня вытошнило в машине, поэтому я явилась в муниципалитет босиком. На парковке я схватила маму за руку. Она заставила меня надеть кружевные белые перчатки – с моим-то дурно сшитым и тесным платьем. Я потянула ее назад так сильно, что на перчатке разошелся шов, и в дыре показалась шершавая кожа.

«Не хочу туда идти. Можно, я в машине побуду?»

Я навсегда запомню ответ. Мама сказала с отчаянным блеском в глазах: «Пожалуйста, ради меня. Хоть раз в жизни».

Она развернулась и пошла не оглядываясь. Туда, где ждал он. За спиной у нее развевалась фата. Она знала, что я пойду следом. Во мне клокотала ярость, на глазах выступили слезы. Я знала, точно знала, что она меня не услышит. Она никогда не слушала.

Второй раз такой же приступ накрыл меня спустя годы. Через неделю после несчастного случая с отчимом. Двое полицейских вызвали меня прямо с урока литературы, и, когда я шла через класс, прижимая к груди книгу, во мне забурлил гнев. (Мы в классе читали «Обитателей холмов»[9]; я ожидала, что будет интереснее.) Почему-то помню детали – загнутые уголки страниц, кайму под ногтями, как будто я рылась в грязи, и бьющееся у горла сердце.

В тот раз гнев во мне смешался со страхом. Я знала наверняка, что они собираются мне сказать. Они не поверят. Мне никто никогда не верил.

Я мало что знаю о том, как устроены бомбы. Знаю лишь то, что они взорвутся. Их именно для этого и сделали. Но бомбу нужно поджечь. Когда огонек съест фитиль, раздастся грохот и все вокруг заволочет дымом. Если фитиль не поджечь, девочка долгие годы может ходить в тихонях.

Когда незнакомка пустилась бежать, во мне что-то щелкнуло.

Только что она стояла так близко, такая чистая, аккуратная – протяни руку и дотронешься. Я успела ее рассмотреть. И разглядела на запястье золотой браслет. Все до единой подвески на нем. Балерины. Маленькие балерины. Много маленьких балерин. Никогда раньше не видела живую балерину. Золотые балерины задирали ножки, тянули носочек, округляли ручки. Все до единой.

9

«Обитатели холмов» – роман-сказка британского писателя Ричарда Адамса о приключениях группы диких кроликов.