Страница 18 из 32
– Как тебе?
– Ну…
– Я тоже сначала не врубился, когда в рукописи читал. А потом вдруг дошло, что – бестселлер. Ты понимаешь? Бест-сел-лер! Самый натуральный, как на Западе. А то у нас любят разными западными словечками бросаться, а чего за ними реально стоит – вообще без понятия. Говорят: "Солженицын – это бестселлер! Шаламов – это бестселлер!" Лабудища полная. Вот увидишь: через пару лет всем уже будет глубоко начхать, кто, кого и за что сажал, расстреливал и предавал. А вот история про распутную миллиардершу, которую триста мужиков имели во все дыры – будет по кайфу всегда, понимаешь? И продаваться будет – влёт. Потому что бестселлер, Лёха – запомни! – это не то, что от головы, а то, что от яиц. И когда читателя на первой же странице так плотненько берут за яйца…
– А ты не боишься, кстати, что эта де Сент-Дюбуа возьмёт за яйца тебя?
– Меня?!
– Ну да. За то, что ты её книжечку без спроса печатаешь…
Стас расплывается в широченной улыбке.
– Если она меня когда-нибудь и возьмёт за яйца, то сделает это ласково, нежно и с благодарностью. Поскольку по паспорту наша секс-бомба – Рыбкина Светлана Евгеньевна, проживающая в Бескудникове. А точнее: безработная выпускница психфака, воспитывающая двоих малолетних детей. И те семьсот рубликов, которые я ей отстегнул за рукопись, были для неё ба-альшущим подспорьем. Да, кстати…
Он что-то ищёт среди бумаг, наваленных на возле кресла.
– Тут вчера один чувачок заходил. Ваш, институтский. Стаканский фамилия.
– Есть такой.
– Ну вот. Оставил мне свой опус. Говорит – крутизны немереной. Ты его возьми и посмотри, сгодится он для нас или нет. А то у меня запарка конкретная…
– А как насчёт рассказа?
– Какого рассказа?
– Моего. В "Юмор и жизнь". Который ты час назад пообещал прочесть и высказать мнение…
Стас вновь расплывается в улыбке.
– Лё-о-ха! Ну какое тут может быть мнение, кроме самого положительного?
– Тогда просьба, Стас. Ты не мог бы мне гонорарчик отдать сейчас? А то перед Мексикой кой-чего купить надо…
– Перед какой Мексикой?!
– Я ж тебе говорил, помнишь? Неделю назад. Про командировку от института…
– А, ну да, ну да…
Стас со вздохом лезет в нагрудный карман.
– Давай так. Сейчас я отдаю тебе стольничек, а остальное – после праздников. Ладушки?
– Ага.
Выйдя на улицу, Крылов раскрывает рукопись Стаканского.
"…и я вдруг понял, с кем моя жена изменяла мне. И ей для этого вовсе не надо было уезжать на курорт или бегать по утрам в парке. Она могла делать это, не выходя из квартиры и даже тогда, когда я был дома – например, мылся в ванной… МОЯ ЖЕНА ТРАХАЛАСЬ С НАШИМ ДЫМЧАТЫМ ПУДЕЛЕМ Д.!!! О, женщины! Сколько мрачного я вижу за их юными улыбками, сколько чудовищного живет в человеке вообще, а в женщине – особенно…"
От арки Крылов сворачивает направо, к Патриаршим. Хотя, конечно, было б правильней сразу свернуть к метро и ехать на Новокузнецкую за вещами. Но, с другой стороны: загранпаспорт он получил? Получил. Рукопись отдал? Отдал. Гонорар из Стаса выудил? Выудил. Пусть не двести рублей, пусть сто, но – всё равно, всё равно! Он – молодец и вполне достоин скромного приза. И пусть этим призом сейчас станут сумеречные Патриаршие, на которых им с Машкой всегда так волшебно сидится и думается – о будущем…
Он стряхивает снег с ближайшей скамейки и пристраивается на краешке. Ветер вдруг стихает, деревья вдоль аллей перестают раскачиваться и скрипеть ветками, и только один звук словно застревает в морозном воздухе – звук чьих-то коньков, суматошно режущих лёд. Вглядевшись, Крылов замечает мальчишку с клюшкой, одиноко снующего взад-вперёд в самом центре заснеженного пруда. Здесь расчищена крохотная хоккейная площадка и он упорно гоняет по ней шайбу, то и дело падая и зарываясь коленками в снег.
"…Хорошо, что получилось выудить из Стаса хотя бы часть гонорара. Конечно, не будь Машки, я бы про деньги и не заикнулся даже. А сейчас – заикнулся! Поскольку… "Настоящий мужчина должен быть напорист, Алёшка! Ты слышишь? На-по-рист! Особенно в денежных вопросах. И не должен быть телком бесхарактерным, которому всё – в последнюю очередь…"
В матовой глубине фонарных плафонов, рядами опоясавших Патриаршие, вдруг вспыхивают крохотные сиреневые жемчужинки. Пора.
Глава 11. Гена, "корочки", кувалда
Вагон движется рывками – то приостанавливаясь, то вновь набирая ход. Газетные столбцы прыгают перед глазами, наскакивая друг на друга. Но Крылов, привыкший читать в метро, почти не испытывает неудобств.
"…Ищем молодых и энергичных! Бюро международного молодёжного туризма "Спутник" МК ВЛКСМ объявляет конкурс на замещение вакантной должности референта сектора приёма советских и иностранных туристов. Свободное владение английским языком – обязательно…(…Вот! Кстати. Надо Машке сказать. Она вроде бы работу искала – поинтересней…)
…Служба "Продюсер" совместно с американской фирмой "Мак-Квирк Консалтинг Компани" оказывает разнообразную помощь в трудоустройстве лиц, желающих выехать на ПМЖ в США. Контактные телефоны…"
– Ты анекдот слышал? Про метро?
– Не-а.
– Кар-роче. В кабину к машинисту влетает обдолбанный панк с ножом и орёт: "Гони в Сан-Франциско!" Ну, машинист чешет репу и начинает объяснять, что метро, типатаво, не самолёт, и что максимум, куда они смогут доехать – это до "Щёлковской". А тот опять: "Гони, сказал, а то зарежу!" Ну, машинист и объявляет: "Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – Сан-Франциско!"
Два школяра, сидящие рядом с Крыловым, коротко ржут. Он сворачивает газету и поднимается, чтобы выйти на следующей остановке. Народ уже набился в вагон плотной вечерней массой и Крылов привычно выставляет плечо, протискиваясь между чьими-то книжками, сумками, цветами в хрустящем целлофане, меховыми шапками и воротниками, влажными от растаявшего снега. Двери раскрываются. Людская масса выносит Крылова на платформу и тащит к эскалаторам. Там, впереди, у самой гудящей кромки, вдруг мелькает знакомое лицо с индейским профилем и иссиня-чёрными волосами, собранными в хвост.
– Гена! Луковников!
Человек оборачивается и, заметив Крылова, машет рукой. И тут же показывает пальцем вверх: встретимся на выходе…
Гена возник на его орбите зимой восемьдесят седьмого. Крылов тогда, как и большинство московских студентов, пытался активно ходить по театрам и, разумеется, мало куда попадал. Единственной реальной возможностью приобщиться к популярному таинству было: явиться в театр часа за полтора до спектакля, занять очередь к окошку администратора и попробовать разжалобить его своими студенческими "корочками"… Гена объявился как раз в тот момент, когда Крылову наотрез отказали в контрмарке на ленкомовскую "Юнону и Авось". Вынырнул откуда-то сбоку и предложил полноценный билет, причём – в партер и по госцене…
Крылов подумал было, что перед ним – матёрый спекулянтище, спешно избавляющийся от непроданного товара. Но при дальнейшем знакомстве выяснил, что – нет, не спекулянтище. А – бери выше! – персональный военный пенсионер Луковников Геннадий Сидорович, имеющий соответствующее удостоверение с гербовой печатью, при предъявлении которого любой администратор обязан был без колебаний выдать владельцу два билета на самые удобные места…И сколько потом Крылов Гену ни пытал, как это он, вполне цветущий на вид тридцатилетний мужик, ухитрился заиметь столь солидную ксиву, внятного ответа так и не добился. Узнал лишь, что после окончания института Гену призвали служить в Забайкалье, на некий сверхсекретный полигон, где и стряслось нечто такое, о чём ему вспоминать – крайне тошно. И что он с тех пор принципиально забил хрен на советское государство и живёт теперь исключительно в свой собственный кайф…