Страница 11 из 32
– И к чему пришли в итоге?
– К маразму. Который с каждым годом, естественно, всё крепчал. Отец, чтобы нас не стеснять, перебрался жить к матери, на "Войковскую". Приезжал к нам только в выходные, привозил деньги с продуктами. Приедет, сумки поставит в коридоре, сядет на табуретку и молчит с виноватым видом. И мать молчит, чтоб ему побольнее сделать. И я молчу, потому что меня так мама подучила. И вот он посидит немного, меня в макушку поцелует, скажет: "Эх, маргаритки! Как же мне тяжко без вас!" и – в дверь, до следующих выходных… И в таком густейшем маразме, Алёша, мы прожили… ну, лет двенадцать где-то. Поскольку моя Маргарита Аркадьевна всё дожидалась, что свекровь наконец-то дрогнет и согласится квартирами обменяться, или хотя бы отца к себе пропишет, на перспективу. А Вера Борисовна, наоборот, надеялась, что в один прекрасный день мой папа образумится и поймёт, как права его родная мать, и ни о каких контактах с "аферисткой" и с "дочкой аферистки" даже слышать не желала…
– А "дочка аферистки" – это, естественно, ты?
– Ага.
– Круто.
– Дальше было круче, Алёша! Особенно когда моя мать отцу разводом пригрозила, если он вопрос с квартирой не решит. А как его решить? Отец всё делал, что мог. Ну, подал он заявление в профком, на улучшение условий. Ну, приняли у него это заявление. Но в профкомах-то тоже не дураки сидят, правда? Всё про всех знают, обо всём в курсе. Они его однажды вызвали – неофициально – и сказали: "Ты чего, Миша, дурью-то маешься? У нас половина сотрудников до сих пор в коммуналках теснятся, а ты себе двухкомнатную затребовал. Ты бы лучше с мамашей своей договорился по-хорошему…" Мне папа в последние годы – знаешь кого напоминал? Пьеро кукольного. У которого к рукам и ногам невидимые нитки привязаны и за каждую кто-то беспрерывно дёргает. То моя мать дёрнет, то его, то обе сразу. И я тоже дёргала, кстати! И тоже старалась – покрепче да побольней, так как искренне верила, что наша с мамой ежедневная теснотища – лишь от его нежелания всерьёз поговорить с бабушкой… И вот мы дёргали-дёргали, а он взял – и умер! Ты представляешь?! И выяснилось сразу, что все эти нитки, за которые мы так классно дёргали, были привязаны к доброму папиному сердцу. И он вышел однажды из нашего подъезда, помахал мне рукой на прощанье, сел в троллейбус и по пути на "Войковскую" – скончался. От инфаркта, Алёша! В свои несчастные тридцать восемь лет! А мои мамаша с бабкой на похоронах всем вокруг усиленно демонстрировали, как они друг друга в упор не видят…
– И что? До сих пор не общаетесь?
– Почему – до сих пор? До позапрошлого года. Пока наша Вера Борисовна не подхватила тяжелейшую пневмонию, от которой в итоге…
– Умерла?
– Ага.
– А её квартира на "Войковской"?
– А квартира отошла государству. В полном соответствии с жилищным кодексом эрэсэфэсэр…
Глава 4. Вихри, Сайкин, снеговик
"…но, с другой стороны, увольнять меня Субботычу абсолютно невыгодно. Да и где он ещё дурачка найдёт, который за сто десять рублей согласится чистить такой участок? Где в одном доме – почта, в другом – кооперативное кафе, а во дворе – целых пять мусорных контейнеров?! Плюс ещё главная исполкомовская шишка ездит туда-сюда… Не кавказцев же припашет, в самом деле. И не татар своих штатных, которые себе участки повыгодней нахватали, а всё, что понапряжней – спихнули на студентов… Ладно, Лёха. Расслабься. Может, у Субботыча какие-то другие планы на твой счёт имеются. Погуманней…"
Крылов привычно окидывает взглядом свой участок, конец которого туманится вьюжными вихрями, гуляющими над Садовым. Весь тротуар со стороны улицы Гиляровского забит и укутан снегом, и только в расщелине между домами виднеется небольшая проплешина с цепочкой кошачьих следов… Крылов движется по направлению к Садовому, мерно взмахивая лопатой и оставляя за собой всё увеличивающуюся полоску чистого асфальта. Вдох-выдох, раз-два.
Над дверью кооперативного кафе раскачивается круглый фонарик, из-за оранжевых стёкол похожий на апельсин. Кажется, что ветер вот-вот сорвёт его с места и покатит по улице, разламывая на дольки. Крылов останавливается и настойчиво жмёт кнопку электрического звонка. Спустя минуту дверь приоткрывается и из неё высовывается сонная голова охранника.
– Чего?!
– Да всё то же. Во вторник ваши повара опять вывалили пищевые отходы в мои контейнеры. А они там смёрзлись так, что мне пришлось их ломом отбивать.
– Ох, ё-ооо… Я ж этим козлам говорил…
– Вы им передайте, пожалуйста, что это – непорядочно. Иметь свои контейнеры, а валить – в чужие.
Вдох-выдох, раз-два. За окном почтового отделения маячит пожилая почтальонша в цигейковой безрукавке. Она приходит сюда раньше всех и раскладывает письма по адресным ячейкам. Смотрит на конверты поверх очков, губами шевелит… Вдох-выдох, три-четыре. А вот и наш главный московский начальничек мчится, судя по синей мигалке и мощным противотуманным фарам, прорезающим мглу…
"…Здравствуйте, товарищ Сайкин! Доброе утро! Вы меня видите? А-у! Это я, я, Крылов Алексей, житель вверенного вам образцового коммунистического города, а, заодно – студент и дворник. Вы можете легко убедиться, что и я, и весь наш ДЭЗ номер четыре Дзержинского района, ведомый товарищем Субботиным В. И., в едином порыве встали сейчас на борьбу со снежной стихией. И мы заверяем вас, дорогой товарищ Сайкин, что ровно к восьми ноль-ноль весь снег с улиц и тротуаров, примыкающих к маршруту вашего следования, будет убран и оформлен в эстетически правильные кучки… А от себя лично я хотел бы добавить, что, несмотря на всю вашу позорную принадлежность к кровавой коммунистической банде, которая, как теперь выясняется, довела страну до ручки и отбросили её на обочину мировой цивилизации, конкретно к вам я ненависти не питаю. Наоборот! Поскольку именно вы, товарищ Сайкин, вдруг решили, что из тысяч и тысяч московских домов, нуждающихся в капремонте, именно тот, где я прописан, будет расселён в первую очередь. И именно благодаря вам, таким образом, я скоро перееду со своей невестой Машей в новую отдельную квартиру, о которой большинство москвичей мечтают всю сознательную жизнь…" Вдох-выдох, раз-два.
Закончив с тротуаром, Крылов долго возится с мусорной площадкой: вновь устанавливает в ряд пустые контейнеры, раскиданные работягами ночного мусоровоза, собирает рассыпавшееся вокруг тряпьё, бумагу и остовы новогодних ёлок – сухие и колкие. И лишь в последнюю очередь проходится по двору: расчищает ступеньки перед подъездами, прокладывает общие дорожки и даже водружает на голову снеговика, торчащего между качелями и деревянной горкой, упавшее от ветра ржавое ведро. И ровно в девять ноль-ноль уже стучится в кабинет начальника ДЭЗа.
Глава 5. Пистон, пердун и партократы
В кабинете Субботыча витает отчётливый рыбный запах. Сам Субботыч, как обычно, восседает в своём сильно бэушном кресле из красного кожзаменителя и смотрит портативный телевизор "Юность". Заметив Крылова, он уменьшает звук.
– Садись, студент. Разговор есть.
И, воткнувшись взглядом в крыловскую переносицу, добавляет:
– Капитальный разговор.
И замолкает, словно чего-то выжидая. Крылов присаживается на кушетку у стены и сразу догадывается, почему в кабинете так пахнет рыбой. У левой ноги Субботыча громоздится знакомая коробка с выпирающим наружу осетровым хвостом. И чем дольше Крылов лицезреет этот хвост, изогнутый, словно ятаган, тем яснее понимает, что дела его – плохи…
– Плохи твои дела, студент. Очень плохи.
– А что случилось, Владимир Иванович?
– Жалоб на тебя много.
– Жалоб?!
Субботыч выуживает из ящика пухлую пачку конвертов, перетянутую резинкой, и с размаху хлопает ею об стол.
– Вот, полюбуйся. Двадцать восемь штук. Не считая копий в Совмин и КГБ. Которые мне тоже переслали и потребовали разобраться.