Страница 15 из 20
Подлое место Европы
«Велико»-светская чернь не хотела мириться с тем, что Пушкин потерян как бунтарь, как разрушитель государства, что он превратился в соратника императора, в русского государственника и политического мыслителя, принявшего идею Православия, Самодержавия, Народности.
Бенкендорф пытался найти поводы для преследований Пушкина, но не находил их. Сексоты и соглядатаи доносили: «Поэт Пушкин ведет себя отменно хорошо в политическом отношении. Он непритворно любит Государя».
Как водится, посыпались клеветы и наветы. Всем был известен высокий моральный облик императора Николая Павловича. Чтобы возбудить в нем недовольство Пушкиным, от имени поэта стали сочинять всякого рода пошленькие вирши, графоманские эпиграммы, мерзкие анекдоты и целые произведения развратного и антихристианского толка. К числу подобных относится и известная «Гаврилиада», авторство которой не только приписали Пушкину, но и включили, да и что там говорить, до сих пор включают в избранные издания и собрания его сочинений.
Узнав об этом пасквиле, Пушкин поспешил заверить государя, что поэмы той не писал и готов доказать это. Николай Первый повелел ответить поэту следующее: «Зная лично Пушкина, я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем?»
Во лжи и клевете особенно преуспевал некто Булгарин, весьма яркий представитель «велико»-светской черни. Его журнал «Северная пчела» старался больнее ужалить поэта, скомпрометировать его в глазах высоконравственного государя, чтобы поссорить единомышленников и соратников. Но и этот заговор провалился. Николай Павлович, прочитав несколько номеров журнала, пометил на полях, что «низкие и подлые оскорбления обесчестивают не того, к кому относятся, а того, кто их написал».
Государь приказал Бенкендорфу вызвать на беседу в тайную полицию Булгарина и запретить печатать подобные пасквили, а если не поймет, вообще закрыть пасквильную «Пчелу».
Но напрасно государь верил Бенкендорфу. Тот лишь разыгрывал преданность престолу, а на деле был одним из самых лютых врагов Самодержавия, Православия, России и Русского Народа. Русское общество, в значительной степени состоящее из подобных бенкендорфов, было уже серьезно, почти безнадежно больным. Недаром, ощущая это, супруга Николая Павлович Александра Федоровна с горечью писала в одном из писем: «Я чувствую, что все, кто окружают моего мужа, неискренни, и никто не исполняет своего долга ради долга и ради России. Все служат ему из-за карьеры и личной выгоды, и я мучаюсь и плачу целыми днями, так как чувствую, что мой муж очень молод и неопытен, чем все пользуются».
Да и сам государь император Николай Павлович чувствовал это. Недаром он как-то заметил, что «если честный человек честно ведет дело с мошенниками, он всегда остается в дураках».
Клеветнические выпады в его адрес были не менее жестокими и омерзительными, нежели в адрес Пушкина. И в этом царь и поэт были как бы товарищами по несчастью. В письме к цесаревичу от 11 декабря 1827 года, то есть через два года после восшествия на престол, государь признавался: «Никто не чувствует больше, чем я, потребность быть судимым со снисходительностью, но пусть же те, которые меня судят, имеют справедливость принять в соображение необычайный способ, каким я оказался перенесенным с недавно полученного поста дивизионного генерала, на тот пост, который я теперь занимаю».
Пушкин искренне вставал на защиту императора, всегда оставаясь в числе очень и очень немногих его соратников.
Попытка оклеветать Пушкина и посеять раздор между поэтом и государем сорвалась. Ну а поскольку принцип «клевещи, клевещи – что-нибудь да останется», оказался не действенным, «велико»-светская чернь, сплетавшаяся подобно червям в салоне мадам Нессельроде, «австрийского министра Русских иностранных дел», замыслила физическое устранение поэта. Чернь пугало то, что Пушкин все в большей степени становился трибуном «Православия, Самодержавия и Народности».
В.Ф. Иванов писал: «Вдохновители гнусной кампании против Пушкина были граф и графиня Нессельроде, которые были связаны с главным палачом поэта Бенкендорфом. Граф Карл Нессельроде, ближайший и интимнейший друг Геккерна, как известно, гомосексуалиста, был немцем, ненавистником Русских, человеком ограниченного ума, но ловким интриганом, которого в России называли “австрийским министром Русских иностранных дел”… Графиня Нессельроде играла виднейшую роль в свете и при дворе. Она была представительницей космополитического, алигархического ареопага, который свои заседания имел в Сен-Жерменском предместье Парижа, в салоне княгини Миттерних в Вене и графини Нессельроде в Доме Министерства иностранных дел в Петербурге. Она ненавидела Пушкина, и он платил ей тем же. Пушкин не пропускал случая клеймить эпиграмматическими выходками и анекдотами свою надменную антагонистку, едва умевшую говорить по-русски. Женщина эта (скорее, подобие женщины) паче всего не могла простить Пушкину его эпиграммы на отца, графа Гурьева, масона, бывшего министра финансов в царствование Императора Александра Первого, зарекомендовавшего себя корыстолюбием и служебными преступлениями:
Графиня Нессельроде подталкивала Геккерна, злобно шипела, сплетничала и подогревала скандал. Из салона Нессельроде, чтобы очернить и тем скорее погубить поэта, шла гнуснейшая клевета о жестоком обращении Пушкина с женой, рассказывали о том, как он бьет Наталию Николаевну (преждевременные роды жены поэта объяснялись ими же тем, что Пушкин бил ее ногами по животу). Она же распускала слухи, что Пушкин тратит большие средства на светские удовольствия и балы, а в это время родные поэта бедствуют и обращаются за помощью, что будто бы у Пушкина связь с сестрой Наталии Николаевны – Александриной, а у Наталии Николаевны – с царем и Дантесом и так далее».
Крупнейший русский исследователь масонства Василий Федорович Иванов в книге «Русская интеллигенция и масонство. От Петра Первого до наших дней», разоблачая шайку убийц Пушкина, писал: «Связанные общими вкусами, общими эротическими забавами, связанные “нежными узами” взаимной мужской влюбленности, молодые люди – все “высокой” аристократической марки – под руководством старого развратного канальи Геккерна легко и безпечно составили злобный умысел на честь и жизнь Пушкина. Выше этого кружка “астов” находились подстрекатели, интеллектуальные убийцы – “надменные потомки известной подлостью прославленных отцов” – вроде Нессельроде, Строгановых, Белосельских-Белозерских».
Пушкин боролся с ними один на один.
«Семья “заставляет Искру скрежетать зубами…”»
В убийцы избрали «залетного киллера». Все же, видимо, враги Пушкина побаивались гнева императора, который, как все знали, любил поэта. Дантес появился в России, в Петербурге, осенью 1833 года. Это был, по определению Бориса Башилова, «гомосексуалист и светский вертопрах-француз».
Н. Скатов, сравнивая Пушкина и Дантеса, четко провел грань между ними: «С одной стороны, русский аристократ, за плечами которого шестисотлетнее дворянство, с другой – довольно худородный выскочка, барон второго дня».
Баронство было пожаловано отцу Дантеса Наполеоном за кровавые и воровские дела, в угоду диктатору, во времена революции.
«Дантес, – указывал Скатов, – делает карьеру при последнем ничтожном императоре Франции “маленьком племянничке великого дяди”. В России Дантес “приглянулся” гомосексуалисту барону Геккерну, который, как говорилось официально, усыновил Дантеса (при живом отце), наградив его вторым баронством, но, как знали все на деле, это было второе “замужество”: любовные привычки посланника не были секретом».
Разработали и план – Дантесу, которого женщины, судя по его ориентации, особенно не волновали, поручили разыграть влюбленность в жену Пушкина.