Волки не плачут

Эллиот Уильям

Волки не плачут

Уильям Эллиот

ВОЛКИ НЕ ПЛАЧУТ

Перевод с англ. Т. Завьяловой

В клетке возле решетки крепко спал голый человек. В клетке рядом сонный медведь потягивался и грустно поглядывал на только что взошедшее солнце.

В следующей клетке беспокойно метался шакал, будто пытался убежать от собственной тени.

Над большой костью, лежавшей около головы человека, начали собираться мухи. Оставшиеся на ней кусочки разлагающегося мяса привлекали все новых насекомых и наконец их настырное жужжание заставило человека пошевелиться. Привыкшие мгновенно пробуждаться глаза сверкнули, и одновременно взметнулась правая рука и прихлопнула особенно обнаглевших мух.

Мухи черным роем взлетели к потолку, но голый человек уже забыл про них. Он словно застыл на месте, недоуменно разглядывая свою ладонь.

Таким и увидел его подошедший служитель зоопарка. Служитель тащил в одной руке ведро с водой, а в другой еду.

- Ну, Лобо, пора подниматься и завтракать, - сказал он. Скоро придут посетители.

И тут он заглянул внутрь клетки и тоже замер.

А голый человек по-прежнему сидел на полу и думал. Что такое случилось с его лапой? Где его роскошная серая шерсть? И черные, стальной крепости когти?

И что это за пять странных штуковин выросли из его лапы? Он попробовал подвигать ими. К его удивлению, они его слушались. Настоящими своими когтями он двигать не мог, а эти странные отростки почему-то послушно шевелились. Это поразило его даже больше, чем все остальные странности сегодняшнего более чем странного утра.

- Пьянчуга проклятый! - заорал служитель. - Мало мне неприятностей с посетителями, так еще ты на мою голову! Почему ты дрыхнешь в моей клетке? Где Лобо? Что ты с ним сделал?

Голое существо в клетке очень хотело бы, чтоб двуногий перестал орать. И без этого злобного захлебывающегося лая двуногого нелегко было разобраться в том, что случилось. Но двуногих собиралось у клетки все больше, и они подняли такой крик, что совсем сбили его с толку.

Он торопливо на четвереньках отбежал в глубь клетки, к своему логову.

- Не трогайте его! - сказал двуногий, оравший громче всех. - Пусть-ка он попробует сунуться в логово Лобо! Выскочит, как миленький.

Он шагал взад и вперед внутри закрытой конуры, так похожей на дом, где он жил до того, как его поймали, и при каждом шаге с неудовольствием отмечал, как неудобны его новые лапы. Теперь они не цеплялись за землю, как раньше, а скользили, и кроме того каждый камешек норовил уколоть нежные подушечки.

Двуногие были рассержены. Он прекрасно воспринимал их эмоции, но, удивительное дело, как он ни принюхивался, запахи он воспринимал как-то стерто, расплывчато, совсем не так остро, как раньше. Растерявшийся и напуганный, он задрал голову и завыл. Но и это не получилось. Не было красивого низкого звука, от которого не по себе всем его соседям. С ужасом он обнаружил, что теперь может только скулить, как слабый щенок.

Что с ним стряслось?

Острый камень рассек мягкую подушечку на лапе, и он машинально принялся зализывать кровь. И замер с почти остановившимся сердцем. У крови был другой вкус. Не волчий.

Потом в клетку ввалились двуногие, и началась свалка, которая раньше немало бы его развлекла. Но сейчас ему было не до того. Его переполнял страх, ужас, рожденный вкусом собственной крови. Такого страха он еще в жизни не испытал, даже когда угодил в ловушку, его посадили в какой-то ящик на колесах и куда-то повезли, и везде ему забивал ноздри тяжелый отвратительный запах двуногих. Но сейчас было еще хуже.

А двуногие уже поняли, что он в логове один, и заорали еще громче. "Что ты сделал с Лобо?! - кричали они. - Где он? Ты его выпустил?" А он не мог понять, о чем это они, и только морщился от крика.

Солнце уже успело высоко вскарабкаться в летнем небе, когда его завязали в какую-то пахнущую грязью тряпку, погрузили на четырехколесную штуку и увезли от клетки.

Раньше ему и в голову не приходило, что сможет скучать по этому ненастоящему дому, который ему дали люди, но сейчас, когда повозка выехала на городскую улицу, его охватила такая тоска, что он чуть снова не завыл. Он вспомнил свою подругу в соседней клетке. Что она подумает, увидев, что он исчез? Ведь ей скоро щениться... Он знал, что многие самцы не беспокоятся о своем потомстве, но волки бывают разные. Бывает и так, что самка бросает выводок, а есть самцы, которые не прочь съесть собственных щенков. Да, волки бывают разные.

Сам он был другим, и сейчас тревога за самку и еще не родившихся щенков мучила его не меньше, чем то, что он был связан и его везли неизвестно куда. Потом в ноздри ударил самый отвратительный запах из всех, какие он когда-нибудь чуял, и повозка покатила по длинному белому коридору, пропитанному зловонием смерти.

Обычно он видел мир серым, черным и белым, а сейчас он даже назвать не мог то, что мельтешило перед ним, вызывая острую резь в глазах. У него не было слов для обозначения красного, зеленого, желтого, розового, оранжевого и всех других красок многоцветного мира, о которых он раньше и представления не имел. Он застонал. Запахи, боль, ужас быть связанным - все это было ничто по сравнению с непреходящей болью в глазах.

Лежа на плоской жесткой штуке, он быстро понял, что лучше всего смотреть прямо вверх. По крайней мере, ровное покрытие в десяти футах над ним было просто белым и не раздражало.

Около него негромко лаяли двуногие, но он почти не замечал этого. Какая-то девушка настойчиво повторяла:

- Кто ты? Ты меня понимаешь? Ты знаешь, где ты находишься? Какой сегодня день?

Потом лай прекратился, его развязали, а потом замотали снова в длинный влажный кусок ткани, так что он стал похож на кокон. И тут он почувствовал, что глаза у него закрываются. Для него всего этого оказалось слишком много. Он спал.

Следующее пробуждение было еще мучительнее, чем первое. Сначала ему бросились в глаза решетки, и он подумал, что он снова в зоопарке, в своей клетке. Вздохнув с огромным облегчением, он удивленно подумал, как это ему, взрослому волку, мог присниться такой глупый сон. Он помнил, что когда-то еще щенком он видел иногда во сне какую-то другую, совсем не похожую на настоящую, жизнь. И сейчас, наблюдая порой, как взвизгивают во сне его дети, как дергаются у них лапы и настораживаются уши, он вспоминал свои детские сны. Знакомые решетки успокоили его - кошмар кончился. Только почему он лежит, так странно вытянувшись? Он завозился, пытаясь свернуться в клубок, и тут же почувствовал, что ему что-то мешает, а потом упал на пол. Да, несмотря на решетки, это была явно не его клетка.

Кошмар продолжался. Свалившись с койки, он поднялся на четвереньки и принялся вышагивать по узкой длинной камере, где он теперь обитал. Но тут же обнаружил, что его успели переодеть во что-то длинное с развевающимися полами, которые неудобно путались в ногах и волочились по полу.

Еще хуже стало, когда двуногие заметили, что он поднялся. Они тут же примчались в его камеру, буквально втиснули его в какую-то одежду, которая, как оковы, стянула его задние ноги, и заставили его сесть на кончик позвоночника, что причинило ему противную боль. Потом в его правую лапу вложили какую-то металлическую штуку, зажали ее новыми отростками и приказали черпать ей жидкость из круглой миски, поставленной перед ним на столе. Все это было достаточно неприятно, но когда эти помои влили ему в рот, стало еще хуже. Разве это еда? Где его обычные кости? Разве об это можно поточить клыки? Они что, хотят, чтоб он все зубы потерял?

Он давился и выплевывал эту болтушку. Но ему не позволили. Двуногие быстро подхватили миску и принялись насильно запихивать это ему в рот. В отчаянии он смирился и доел все сам.

Теперь они решили научить его ходить на задних лапах. Он частенько видел, как проделывал эту штуку сидевший в соседней клетке медведь. Большой, толстый и неуклюжий, он очень развлекал двуногих, пытаясь, подражать их походке. Теперь ему пришлось на себе убедиться, что это не так легко, как кажется. Но в конце концов после того, как двуногие повозились^ с ним подольше, он убедился, что вполне может стоять прямо. Только нельзя сказать, чтоб это ему нравилось.