Страница 27 из 44
– Хм, хорошие у тебя друзья, Садко, – чесал бородку Стоян.
– Есть у меня и ещё один друг – чародей Святослав Вольга, сын дружинника Бориса Вольги. Если я попрошу, то и Борис будет за противника Соловья, а за ним и все волхвы и волшебники, их родственники, и полукровки, и все, кто боятся Усыню и колдунов.
– Это если ты их попросишь, Садко. Но с чего бы тебе их просить, и с чего бы им выполнять твою просьбу?
– Я попрошу, если ты мне прикажешь, боярин, потому что я у тебя на службе. А они выполнят мою просьбу, потому что так же как и я ненавидят колдунов и Богомила.
– Ну а если колдуны мне голову снимут за такую просьбу?
– Ты не хуже меня знаешь, боярин, что колдуны сейчас в крепкой ссоре с князем Владимиром, он прогнал их из Киева. Поэтому и хочет он теперь заручиться поддержкой Ромейской Державы. Даже если колдуны попытаются вернуть свою власть в Новгороде, мы дадим им отпор, и князь Владимир не будет на нас за это в гневе, возможно, даже отблагодарит. Но колдуны не пойдут к нам, они засели в Чернигове и копят силы, чтобы напасть на Киев.
– Хм, складно говоришь, Садко, – продолжал задумчиво поглаживать бородку Стоян. – Я всегда знал, что ты смышлён не по годам. У меня дара красноречия такого нет, поэтому если я пойду против Богомила, ты будешь моим голосом. Но сначала нужно посоветоваться с Добрыней, приготовь мне Буяна, да поскорее.
Вскоре Стоян вернулся от Добрыни и сообщил радостную весть. Теперь Садка он назначал дьяком и своим глашатаем. Тут же юный скальд переоделся в новый комзол, подпоясался расшитым золотом поясом и отправился прямо в боярскую избу, где сидели дьяки и подьячие, которые лишь тем и занимались, что считали боярские доходы и расходы. Оба дьяка и пятеро подьячих выполняли помимо основных и другие обязанности по хозяйству. Так, каждый из них в зависимости от воли Стояна становился гонцом, управляющим на Воробьёвых горах или даже торговцем и мореплавателем, но главной их задачей было вести учёт дани и казны всего хозяйства дружинника, писать указы, письма и грамоты. Дьяки поверх кафтана носили пояс, вышитый золотом, а подьячие – серебром.
Садко, довольный собой вышел в таком виде щеголять в город. Он понимал, что в случае провала он не только может быть изгнан из дьяков, но и вообще с дружинного двора. Но в случае успеха он рассчитывал попасть в личную дружину посадника Стояна, одна мысль об этом уже опьяняла. Первым, к кому отправился Садко, был Костя Новоторжанин. Уже здесь возникли затруднения. Во-первых, сам Стоян официально был язычником, по мнению христиан, а во-вторых, само вече христиане считали языческим действием и участия в нём принимать не хотели. Да и вообще, они сторонились общественной жизни в языческом обществе.
– Скажи своим единоверцам, Костя, – говорил на это Садко, – что, если Богомил станет посадником, то они лишаться не только мирской жизни, но и жизни вообще. Сигурда и Добрыни в городе не будет, заступиться за вас будет некому. Богомил ваш храм с землёй сравняет. Не к чему ему чужая вера в городе. Сейчас есть только один выбор: либо Стоян, либо смерть.
– Я скажу им, Садко, – отвечал Костя, – я на твоей стороне, ты же знаешь, но убедить других будет не просто. Спой лучше что-нибудь, а то уже давно не слышал я твоего пения и твоей игры.
И Садко порадовал старого друга своей музыкой, а после отправился в гости к Святославу. Тот сразу оживился от поступившего предложения.
– Сколько чародеев из клана Серого Волка сейчас в городе? – спрашивал Садко.
– Около десяти, – отвечал юный Вольга, – официально они подчиняются Усыне и клану Змея. Но они с радостью отомстят колдунам. Есть ещё ведьмы, которых знает моя мать. Да и отец мой очень популярен в младшей дружине. Если он поддержит Стояна, его шансы на победу возрастут. Уговорить бы только отца, он ведь Воробья далеко не во всём поддерживает, к тому же, он и сам подумывает о том, чтобы побороться за место посадника. Не волнуйся Садко, тебе я помогу. Соберу людей против Богомила, а там уже решим, за кого голосовать. Только никаких речей на людях я держать не буду, действовать буду тайно.
– Хорошо, как скажешь, брат.
Следующим, к кому следовало заглянуть, был Василий. В свои 20 лет он был уже упрям, как бык и непредсказуем. Невероятно трудно было его в чём-то убедить, и ещё труднее было заставить его что-то делать. Если насчёт Кости и Святослава у Садка не было тревог, то здесь его стали обуревать сильные сомнения. Василия он застал дома, трезвым и почему-то в плохом расположении духа.
– Стояна в посадники? – удивился Василий, когда выслушал просьбу друга, – может, лучше, тогда Чурилу посадником сделаем? Он тут мне грозился дом поджечь за то, что я одного из его людей кулаком насмерть убил. А он сам напросился, дурак. Со мной и трезвым-то никто не может справиться, а он пьяный хотел со мной потягаться.
– Чурила служит Богомилу, Вася, он поддержит Соловья. А Стоян против Богомила, значит, и против Чурилы.
– Если опять Чуриле дорогу перейду, он мне точно дом сожжёт вместе со всем хозяйством.
– Нешто ты Чурилу боишься, Вася? Я тебя не узнаю.
– Я не за себя боюсь, я за родных. Чурила – человек простой, он пойдёт на любую низость, чтобы победить. Если нужно, возьмёт близких в заложники, убьёт женщин и детей, будет нападать со спины и ночью. Ему не ведомо благородство в бою.
– Будто бы у Чурилы нет родственником и близких. Тронет твоих родных, ты тоже самое сделаешь с его дочерьми. Я слышал, он в них души не чает.
– Я? – даже несколько смутился Вася, – я не посмею, и он это знает.
– Зато другие посмеют, – глядя ему в глаза говорил Садко. Он уже наклонился совсем близко к голове друга и положил ему руку на плечо.
– Хоме Горбатому прикажи, и он всё сделает, этот убивец никого не пожалеет. А если боишься гнева Потамия, то Хромого я возьму на себя. Уберу его куда подальше на время.
– Эх, не понимаешь ты, – вздохнул Василий, убирая его руку с плеча, – я и без тебя прекрасно знаю, на что способна моя братчина. Только я этого не хочу. Мне и так уже достаточно их проделок. Они не знают чести, они ничем не лучше Чурилы, почти все. Я вроде и главный над ними, но они меня совершенно не понимают, только боятся. Эх, устал я. Если стану таким, как они, то я больше не дружинник.
– Боишься, что о тебе скажут другие? Вот она цена боярской свободы. Постоянно оглядываться назад, бояться дурных слухов.
– Да причём тут дурные слухи, – разгневался даже Василий, встал, но тут же снова сел на лавку. – Ты, Садко, не понимаешь смысла дружины. Бояр мало, это редкие люди, исключительные, но их всегда очень мало. Можно сказать, потому их и мало, что они такие исключительные. И мы должны постоянно поддерживать в себе эту исключительность, не опускаться до толпы, не действовать так как толпа, не быть злопамятными, не быть подлыми, не завидовать. Не потому что это не правильно, а потому что иначе мы будем как все, и уже не можем считаться исключительными, даже не смотря на богатство и власть. Да и не богатство и слава делают дружинника дружинником. Я не был богат и был в изгнании, но всё равно оставался боярином, оставался человеком исключительным, а, значит, и знатным. Эта исключительность редко возникает случайно, обычно же она взращивается большим трудом, из поколения в поколение, в борьбе против простоты и через отбор самого исключительного и прекрасного. А сейчас я вижу, как дружина гибнет. Будто какой-то червь точит её изнутри. И при этом называется она как и прежде – дружина, но она уже перестаёт быть исключительной. Бояре теперь полюбили деньги, полюбили славу больше справедливости и власти, и готовы подчиняться Киеву и кому бы то ни было ещё. Они становятся слишком простыми. Вот и я здесь стал слишком простым. Я погибаю, и понимаю это. Но я не хочу торопиться со своей гибелью, хочу, даже теряя свою знатность, послужить ещё великому делу боярства. Даже ценой своей жизни. Я могу победить Чурилу, могу поддержать Соловья, но и я погибну, причём бесславно. Отдам свою жизнь не ради великого дела торжества красоты, а ради чего-то бездарного и низкого. Нет, этого я не могу допустить. Пусть я живу в Людином конце, но об одном я молю богов, подарить мне красивую смерть, позволить умереть ради прекрасного, то есть ради исключительного, великого.