Страница 2 из 10
где, может быть, томились вы…
Или служили, мой читатель?
10.10.2017 от Р.Х. Москва
***
Я хочу понять…
В. Малявина
Что же, в детстве так всегда –
ничего не слишком? –
вижу: падает звезда
с неба мне на книжку.
Тут из книжки выпал текст,
из меня – сознание,
я упал. И это есть
недопонимание.
А когда я все пойму
и закрою книжку,
станет стыдно самому
за того мальчишку.
Повеса
В предчувствии дурного знака,
как суеверный жалкий трус,
не вняв совету Пастернака,
завел архив я и трясусь
над рукописью. Знаменитым
быть некрасиво – ну и что? –
зато все двери мне открыты,
швейцар всегда подаст пальто, –
так думал в небесах повеса,
летя из Лондона в Мадрид
через Париж из интереса
к корриде. Что и говорить,
бессмысленно, как шарик ртути,
катаешься туда-сюда,
но можно ли до самой сути
дойти во всем? – да никогда,
хотя… припомнив письма другу
из Марциала, соглашусь:
в них суть так явственно мерцала,
как солнца луч и моря шум.
***
облака – белогривые лошадки
песенка
ну не скачут облака
белыми лошадками
глюки у меня пока
хмурые и шаткие
вспрыгнул черт на антресоль
лужицы кровавые
да на раны сыпят соль
в камере легавые
очерчу я мелом круг
крестным их знамением
отгоню очнусь и вдруг
новое видение
насадил рыбак червя
на крючок и в озеро
а червем был этим я
лучше бы бульдозером
придавило сразу в морг
чтобы так не мучиться
глюки ж не вступают в торг
с ними не получится
полюбовно разойтись
вплоть до воскресения
а лошадки это из
армии спасения
Инсталляция
помолчите заратустра
что еще из давних лет
суки эти из минюста
шестьдесят шестой сонет
охи вздохи на скамейке
разговоры при луне
грош алтын и три копейки
гордо человек на дне
не звучит а на заметке
у хозяйки крем-брюле
ворошиловский и меткий
портупея на столе
птица в клетке – небо в клетку
нитки белые и клей
шейте клейте воздух падлы
у искусства два пути
то взлетать то низко падать
свят свят свят ну отпусти
Живая вода
В постели трупом я лежу:
осенний грипп, температура,
и ни одна меня микстура
поднять не может. Cкучно – жуть.
Врачи, склонившись надо мной,
галдят и спорят, что-то пишут –
я их консилиум не слышу –
они как будто за стеной.
Во сне явился мне Кащей,
принес бутыль живой водицы,
сказал, что если ей напиться,
воскреснет мертвый: «И вообще,
поверь, уж я ли не лечил
на белом свете всяку нечисть!
Приподнимись, пошире плечи
и пей – к чему тебе врачи?
Вот так. Вставай, иди к столу,
еще глоток – и будешь прыгать,
руками и ногами дрыгать
как Кюхельбекер на балу.
А для забавы в мавзолей
проникнем под покровом ночи,
и сам увидишь: лысый вскочит,
ты только, Сань, ему налей.
Чего качаешь головой?
Эксперимент тебе не в жилу?» –
Я отвечаю: «В жилу, в жилу,
но… он и так всегда живой.
Чтоб драгоценный эликсир
не изводить по-идиотски,
летим в Венецию, где Бродский
прилег – его и воскресим».
Кащей обрадовался как
сверхлучшему из наваждений,
кричал: «Сашок, ты, сука, гений!
Летим, сворачивай бардак.
В аэропорт! Нет визы, брат? –
Херня, отправимся на ступе, –
Яга нам на денек уступит
свой допотопный аппарат».
Я ощутил, что все могу,
и вдруг нас словно подкосило –
вода второй владела силой –
мы были пьяными в дугу.
***
природа делает ошибки
на солнце тает грязный снег
весна капель ручьи улыбки
идет беспечный человек
идет он луж не замечая
от света щурится слегка
и оступается случайно
под колесо грузовика
Невыдуманная история,
записанная со слов моего доброго знакомого Андрея Дмитриева для газеты «Пушкинский вестник» о том как я, оказывается, спас человека от тяжелой посталкогольной депрессии; и отвергнутая главным редактором М. Ф. Зубковым из-за содержащихся в тексте матерной брани, саморекламы и отсутствия актуальности.
Я спас незнакомку, а мне невдомек,
что кто-то уже мне обязан
покоем и волей, и как огонек
в душе этой женщины фразы
моих сочинений невольно зажгли:
услышало музыку ухо,
в осмысленном взгляде кураж: «Отвали,
тоска!» – И запела старуха,
умылась, накрасилась и по делам
стремглав понеслась… Получилось, –
неделю лежала, почти не пила,
не ела и вдруг – божья милость?
Не божья… Со школы любила читать.
Была равнодушна к спиртному.
Пьянили её Алешковского мат,
Толстой, Ерофеев, Платонов,
Довлатов, Тургенев, Оэ, Томас Манн…
И лично раскланялся Бахус
Порфирий Петрович, эстет и гурман,
в Измайловском парке с ней. На хуй
впервые так внятно послала судьба,
когда перебравший Порфирий
твердил как молитву: «Не дура губа,» –
и спал в её тесной квартире.
Она говорила: «Пирог испеку,
с тобой я готова, Петрович,
в горящую избу… коня на скаку…
«Медвежьей» бы выпила «крови»2
и водки вдогонку. Открыл? Наливай!
Коньяк не хочу – он с клопами.
Сейчас разлетится моя голова,
возьми часть осколков на память.
И так не забудешь? Ну ладно, смотри,
я верю тебе почему-то.
Ты где… Бахус, где ты?.. Проклятый старик,
Покинул в такую минуту…»
Заехал племянник её навестить.
Она дверь открыла и – в койку:
«Не встану, Андрюха, дай таз, ты прости,
нет сил абсолютно… Постой-ка…
Ты Бахуса видел?..» – Скупая слеза.
Андрей ей стихи сунул в руку.
И тетка очнулась, протерла глаза,
надела бюстгальтер и брюки.
Postskriptum: ту книжицу я написал,
продлив жизнь Андрюшиной тете,
однако не мне аплодирует зал,
сегодня духовность в почете.
Зато появился любимый поэт
помимо классической прозы
у тети Андрея на старости лет,
а Бахус с посыльным шлет розы.
Мизантроп
2
«Медвежья кровь» – болгарское красное полусухое вино (прим. авт.)