Опускается ночь

– Вы, должно быть, синьор Кардетта. Очень приятно. Пьячере, – здоровается Клэр. Произнося итальянское приветствие, она смущается, не будучи уверена в своем произношении.

– Леандро Кардетта, к вашим услугам. Вы говорите по-итальянски, миссис Кингсли? Это же чудесно!

– О, совсем немного!

– Чепуха, просто она скромничает, Кардетта. Она говорит очень хорошо, – вступает в разговор Бойд.

– Но я не поняла ни слова из того, что водитель говорил носильщику на станции. Это меня совсем обескуражило.

– Ах, они же, наверное, говорили на местном наречии, дорогая моя миссис Кингсли. Это совсем другое дело. Для крестьян, живущих здесь, итальянский чужой язык, как для вас. – Кардетта мягко поворачивает ее к женщине с лучезарной улыбкой. – Разрешите представить вам мою жену, Марчи.

– Очень приятно, миссис Кардетта!

– О, зовите меня Марчи – просто Марчи! Когда люди вокруг называют меня миссис Кардетта, я себя не узнаю, – говорит она. Эффектная, элегантная, с узкими бедрами, мальчишескими плечами и неожиданно пышной, высокой грудью. У нее голубые глаза и волосы цвета спелого ячменя, подстриженные до подбородка и уложенные волнами. Слыша сильный американский акцент, Клэр делает усилие, чтобы не выдать своего удивления. – Как, неужели никто из этих парней не предостерег вас и не сказал, что я американка? – спрашивает Марчи, но вовсе не выглядит при этом огорченной.

– Предостерег? Это совсем не то слово, но я действительно была уверена, что вы итальянка, миссис Кардетта, – Марчи. Пожалуйста, извините меня.

– Извинить за что? А кто же этот прекрасный юноша? – Марчи протягивает Пипу руку, и, хотя он пожимает ее со своей обычной уверенностью и галантностью, на его щеках при этом выступает краска.

Так же краснеет и она сама, думает Клэр, стоит кому-нибудь из мужчин, да и вообще любому незнакомому человеку, оказать ей малейший знак внимания; она чувствует прилив нежности к Пипу. Он ждет, как и следует, когда синьор Кардетта протянет ему руку и представится, и затем отвечает на приветствие почтительно, но не подобострастно. Она гордится Пипом и бросает взгляд на Бойда в надежде, что он разделяет ее чувства. Но Бойд наблюдает за Леандро Кардеттой, как человек, который следит за спящим зверем, подозревая, что тот только притворяется.

– Спасибо, что вы послали за нами вашу изумительную машину, мистер Кардетта. Это ведь «альфа-ромео»? Она очень красивая, но я не понял, что это за модель, – восторженно говорит Пип.

Леандро скалится в ответ.

– Bene, bene[2]. У вас юноша, как я вижу, безупречный вкус, – произносит он. – Но модель вы не определите, она совсем новая, их выпустили всего несколько штук. Редкость, знаете ли, – вот ключ к подлинной ценности.

Вдвоем они подходят к темно-красной машине, чтобы полюбоваться на нее с разных сторон. Марчи улыбается и берет Клэр под руку, она такая раскованная, общительная, – Клэр хотелось бы почувствовать, каково это. Марчи одета во все белое, как невеста: на ней длинная юбка и туника из какой-то легкой, летящей материи, колышущейся в такт любому ее движению, струящейся и обвивающейся вокруг ее бедер. Пока они идут к дверям, Клэр ощущает запах ее духов – мускус и сирень и какой-то непостижимый намек на влагу. Исключительно интимный аромат, одновременно манящий и навязчивый. На ее губах алая помада, на щеках – пудра, вблизи Клэр смогла разглядеть тонкие линии подводки в уголках глаз. Ей лет сорок, может, чуть больше, но благодаря обаянию она кажется намного моложе, моложе, чем Клэр, которая внезапно ощущает сильную жажду, чувствует себя ужасно грязной и усталой. Только когда они оказываются в тени галереи, Клэр вдруг вспоминает, что Бойда оставили одного посреди двора. Она оглядывается, чтобы улыбнуться ему, но он стоит, засунув руки в карманы и хмуро потупив взгляд, словно раздосадованный пылью на своих ботинках.

Марчи увлекает ее дальше, без умолку тараторя:

– Дорогая Клэр, не могу выразить, как я взволнована тем, что вы приехали – вы и Пип, конечно, но главным образом вы, – бедный Пип! Нет, все в порядке, он меня не слышит. Наконец-то будет с кем поговорить, кроме мужа, да и что женщина может сказать мужчине? Я имею в виду, при помощи слов, ну вы меня понимаете, а не на том языке, которым мы все так хорошо владеем. – Она склонила голову к Клэр, многозначительно глянула на нее и слегка толкнула плечом. – Я имею в виду, поболтать обо всем. Итальянки, точнее говоря апулийки, поскольку едва ли можно сравнивать местный тип с жителями Милана или Рима, – так вот, они смотрят на меня так, будто я с луны свалилась! Ни слова по-английски, ни одна из них. А я пыталась учить итальянский – поверьте мне – и даже сделала кое-какие успехи, но когда тебя не хотят понимать, черт возьми, то будьте уверены, что и не поймут. Смотрят на тебя своими черными глазами – вы видели их глаза? Заметили, какие у них глаза? Словно антрацитовые пуговицы на плаще из дерюги, лица-то у них смуглявые. Мы должны быть осторожны, нельзя допустить, чтобы вы слишком долго находились на солнце, дорогая, – ваша кожа такая нежная… Как забавно, что здесь за полгода можно не встретить ни одной блондинки, а теперь нас целых две под одной крышей!

Марчи болтает и болтает, сопровождая Клэр наверх к ее комнате, которую она будет делить с Бойдом. Дом теплый, темный, гулкий. Солнце в него не допускается – с солнечной, западной стороны все ставни закрыты, так что лишь тонкие яркие лучи кое-где проникают внутрь. У Клэр уже начинают болеть щеки от необходимости непрерывно улыбаться, но напряжение, не отпускавшее ее с того момента, как они выехали из Бари, начинает постепенно спадать. Хотя она чувствует себя не совсем уютно в компании новых знакомых, впрочем, как всегда. Вечно ее терзает страх, что она не сможет поддержать беседу и наступит неловкое молчание, пока она будет мучительно искать способ возобновить разговор. Но, кажется, здесь таких неловких пауз будет немного. Скорее всего, здесь вообще не будет пауз.

Когда они доходят до комнаты, Марчи на секунду берет ее руку, весело пожимает и оставляет Клэр переодеться. С ее уходом воцаряется тишина. Клэр осматривается, видит книгу, которую читает Бойд, его очки, аккуратно положенные рядом с кроватью. Комната большая и квадратная, с выходящими на юг окнами. Клэр отворяет ставни, впуская знойный воздух и косые лучи заходящего солнца. Стены выкрашены в яркий охристый цвет, высокий потолок покоится на темных деревянных балках, пол выложен терракотовой плиткой. Над камином висит картина с изображением Мадонны, другая – с видом Парижа – над кроватью с изукрашенной медной спинкой и заметно продавленным посередине матрасом. Когда слуга вносит багаж, дверь протестующе скрипит. Она сделана из такого же старого дерева, что и потолочные балки, веса ей добавляют и массивные медные петли. Словно в замке, думает Клэр. Или в тюрьме. Она опирается на подоконник и смотрит на теснящиеся внизу красные крыши и узкие улицы. Прямо позади дома Кардетты разбит небольшой сад, где мощеных дорожек больше, чем цветочных клумб. Там можно укрыться от солнца в тени смоковниц и олив или на оплетенной виноградом веранде. В саду множество пряных растений, но мало цветов и вообще нет травы. Одну из смоковниц облюбовала стайка птичек. Клэр они хорошо видны, пташки шуршат листьями, скачут, словно блохи, и скорее щебечут, чем поют, но и это приятный звук.

Скрип и скрежет дверных петель возвещает о приходе Бойда. В его походке и манере стоять слегка сутулясь сквозит некое самоуничижение, словно он собирается просить прощения. Клэр улыбается и направляется к нему, чтобы его обнять, прижаться к гладкой ткани рубашки и небольшому треугольнику обнаженного тела в зазоре ворота. Она гораздо ниже его, и ее волосы касаются жестких уголков и пуговиц воротника. От него исходит кисловатый запах, и она не помнит, чтобы ощущала его прежде. Разве что однажды. От этого ей становится не по себе.

– Я так рад, – бормочет он ей в макушку. Затем отстраняет ее на расстояние вытянутых рук и внимательно оглядывает. – Ты же была не против приехать сюда?

2

Хорошо, хорошо (ит.).