Долбаные города

Кинохроники всегда кажутся ускоренными по сравнению с реальной жизнью, движения людей проваливаются в некоторую зловещую долину, очень велик соблазн думать, что перед тобой не реальные человеческие существа.

Люди, смотревшие хроники, были неподвижны. Это было невозможно, кинохроники вещь довольно скучная, не захватывающая, смотреть их, не отвлекаясь, мягко говоря проблематично. Впрочем, может, я все понял и безо всяких логических выкладок, инстинктивно, по-особенной, вещественной неподвижности этих людей. Я обошел кресла и посмотрел на них. У всех было кое-что общее - желтые, цитриново сияющие глаза. Как у кошек в темноте. В остальном это были совершенно непохожие люди: разных рас, достатка и даже эпох. Все это походило на большую костюмированную вечеринку, на очень циничный Хеллоуин. На Хеллоуин, который устроил бы я. Были здесь боевики Аль-Каиды и мирные обыватели в хороших костюмах, вышедшие на работу в самый страшный день, как ни в чем не бывало, американские солдаты и вьетнамские крестьяне, латиносы левые, латиносы правые, хунвейбины и студенты, вышедшие на площадь Тяньаньмэнь, хотя эти-то были изрядно разнесены по времени, но, я был уверен, совершенно не поладили бы в любом случае. Были и те, кого я не мог отправить на конкретную сторону, как игрушечных солдатиков. Безымянные жертвы, безымянные палачи. Вроде Калева. Легкая закуска перед большими потрясениями. Все эти люди были совершенно однозначно мертвы. Раны, ожоги, потерянные навсегда конечности, простреленные головы. Темная кровь в свете экрана иногда казалась почти серебряной. На подлокотниках стояли ведра с попкорном. "Все звезды", значилось на логотипе. Оранжевые буквы и рассыпанные по ним алые искорки, вот это безвкусица. Получалось так, что попкорн делили заклятые враги. То есть, делили бы, если бы не прошла та часть их существования, когда они могли наслаждаться едой. Мертвые, лунно-бледные люди, я думал, что увидев такое, непременно расплачусь или проблююсь, но этого не случилось. Я смотрел и думал о том, что все теперь понимаю. Он питался не кровью. Желтоглазый бог впитывал их, убийц и жертв. Их образы, а, может быть, даже души. Скорее всего души. Ему было все равно, для вечности палачи и жертвы неразличимы, как прямота и кривизна линий в бесконечности. Для человека, даже для парня вроде меня (а может и особенно), это была очень кощунственная мысль. Между всеми этими людьми должна была быть разница. Мы умираем случайно, но, в большинстве случаев, не убиваем случайно. Мы охраняем эту границу, но здесь она была стерта. Для этого существа она никогда не существовала.

Я сумел закурить, у меня получилось даже картинно. Дым поплыл к трупам (хотя они, конечно, не были трупами в самом прямом смысле этого слова, они были репликациями трупов). Вот что делали те желтые слизняки. Они впитывали и и воспроизводили. Подземные звезды, ну да, люди ведь состоят из звездной пыли, так? А подземные люди из подземной звездной пыли.

Так, Макси, ты начинаешь сходить с ума, твои мысли уплывают. Сосредоточься. Он сделал это шоу для тебя, показывает свои игрушки. Он знает, что ты в них разбираешься. Маленький мальчик, который вытаскивает своих солдатиков из коробки, чтобы ты перечислил все времена. Я крепко затянулся, и голова закружилась. Среди мертвецов я увидел Калева. Он, как и все, смотрел невидящими глазами на ход кинохроники. Прошлое не прошло, оно питает новые войны, бесконечно питает бога новых видов войн.

- Калев, - прошептал я, меня затрясло. Это было особенное чувство: узнать своего мертвеца среди безымянных. Я непременно упоминал, что плакать я не умел. Вернее умел, со слезами и всем таким прочим, но - от сильной усталости. Когда же мне было горько, плохо и больно, я трясся, как от температуры, и выглядело это отстойно. И сейчас меня трясло, словно я во второй раз узнал, что Калев умер и, наконец, правильно отреагировал на это. У него больше не было серых, человеческих глаз. Радужницы впитали желтизну подземных звезд.

- Прощай, - сказал я. А Калев ответил:

- Тебя ждут.

Губы его едва шевельнулись, охваченные трупным окоченением, но голос был ясным. Я заметил, что голова его выглядит вовсе не так печально, как в моих снах. И все же я мог видеть его мозг.

- Где? Где меня ждут, Калев?

Я подскочил к нему, заглянул в его лицо, Калев, однако, остался неподвижным. За спиной я снова слышал выстрелы, а передо мной сидел мертвый стрелок. Я подумал, что при желании могу посмотреть на Давида и Шимона. Они ведь наверняка тоже здесь. Где-нибудь на последних рядах. Я прошелся по помещению, слушая команды и взрывы. Эти люди были его едой и его игрушками одновременно. Наверное, странно было бы считать, что бог питается так же, как мы. Уничтожая съеденное, к примеру. Все они оставались при нем. Я не знал, это участь хуже смерти или нет, потому как не был осведомлен о том, что с мертвыми происходит в норме. В темноте я ориентировался плохо, кроме того я страшно волновался и меня все-таки чуточку подташнивало. В углу я нашел швабру и оглушительно засмеялся, затем наткнулся на еще одну дверь. Над ней тут же загорелась желтым надпись "комната для совещаний".

И я понял, что это моя последняя остановка. Я запустил руку в карман и нащупал невероятно холодное дуло пистолета, затем обхватил его ствол. Эта штука, так быстро стирающая линии жизни, легла мне в руку неохотно, вызвав новый приступ тошноты. Я толкнул дверь, и свет плеснул мне в глаза.

- Никому не двигаться! - крикнул я, вспомнив одновременно десяток полицейских боевиков. Я ожидал, наверно, армию банкиров или, может быть, боевых республиканцев, или международных преступников, или исполнительных директоров известных фармацевтических корпораций. На крайний случай студентов с веслами для гребли.

Но увидел одного единственного мэра маленького городка на севере сердца Нового Мирового Порядка. Мистер Гласс плакал.

Даже наполовину аутист, похитивший своего сына, это может, а ты нет, подумал я. А затем пришла следующая мысль. Мистер Гласс плачет, потому что...