Спасение царя Федора

– Ну что же, Ксения, – сказала я «усыпляющим» голосом, в который было вложено заклинание легкой дремоты, – я вижу, что ты хочешь спать?

– Да, матушка* Анна, – зевнула Ксения, – хочу. Я, пожалуй, пойду в свою светлицу, прилягу на перинку. Глаза-то так и слипаются.

Примечание авторов: * некоторыми аборигенами, а особенно аборигенками христианизированных миров Руси тринадцатого и семнадцатого веков Анна Сергеевна Струмилина, несмотря на свою молодость и сугубо светскую одежду, подсознательно воспринимается как высокопоставленная монахиня, мать-настоятельница. Во-первых – от нее исходит некий ореол святости, ведь еще в мире Подвалов, после захвата Серегиным храма Вечного Огня, Небесный Отец делегировал ей право прощать явные и неявные грехи всем малым, слабым и убогим. Во-вторых – она ведет крайне скромный образ жизни, ее одежда строга и не изобилует золотым шитьем и украшениями. В-третьих – все свое время Анна Сергеевна отдает своим пациентам, которым оказывает психологическую помощь, а также подопечным ей детям и подросткам. Вот и получается уважительное обращение «матушка Анна», с которым спесивая царевна мало к кому способна обратиться.

– Да нет, Ксения, ложись прямо здесь. А мои слуги помогут тебе раздеться и приготовят постель, – ответила я и три раза хлопнула в ладоши.

Что тут началось… Ксению окружил самый настоящий вихрь из кружащих в воздухе силовых заклинаний. Одни из них расстегивали крючочки и вытаскивали булавки из ее одежды, стаскивали сперва дорогую шитую золотом и бисером душегрею, а за ней и тяжелые парчовые платья – верхнее и нижнее, после чего плаксивая царевна осталась лишь в льняной рубахе до пят. Другие заклинания в это время волокли из бокового ящика пуховую перину, легкое покрывало и подушку, застилая кушетку и приводя ее в необходимый для отдыха вид. Последний штрих в виде расплетания тугих черных кос – и вот уже мягкие невидимые руки ведут сонную царевну к ложу с приветливо откинутым покрывалом и укладывают почивать, головой на уютно взбитую подушку. Можно еще попросить управляющее заклинание почесать Ксении пятки, но думаю, что это будет избыточно, потому что девушка и так уже находится во вполне приемлемом состоянии медленного моргания.

Я покосилась на груду одежды, снятой с мадмуазель Годуновой, и только хмыкнула. Вот ведь, блин клинтон! И охота местным женщинам из боярских и царских семейств таскать на себе расшитые всякой ерундой платья, душегреи и прочие прибамбасы, которые весят как полная спецназовская экипировка? А ведь в этой тяжести им приходилось стоять на ногах многочасовые церковные богослужения. Православные – это вам не ленивые протестанты или католики, которые привыкли выслушивать проповеди сидя, сберегая от лишней нагрузки свои драгоценные ноги. А что скамьи в их церквях жесткие – так тоже не беда, ибо каждый истинно верующий европеец, идя в храм, не забывает прихватить в маленькую подушечку, которая обережет его ягодицы от грозящего им плоскожопия.

Но прочь посторонние мысли, потому что необходимо немедленно приступать к работе, пока еще девица не отъехала в страну грез в объятиях Морфея. Если она окончательно уснет, я не смогу проникнуть внутрь ее к тому месту, где и обитает Эго, составляющее основную часть моей пациентки, и поэтому мне придется ее разбудить, а это уже брак в моей профессиональной деятельности.

– Ксения, – позвала я, притягивая к себе ее расфокусированный взгляд, – посмотри мне в глаза!

– А… – сонно отозвалась царевна, и всего на одно мгновение пересеклась со мною взглядами.

Этого было вполне достаточно, и я вошла в сознание Ксении, как раскаленный нож в мягкое масло, почти не испытав сопротивления с ее стороны. Внутри у нее было жарко и влажно, пахло как в бане, а в воздухе плавал клубами раскаленный пар. Я сразу вся взмокла от макушки и до пяток. Где-то в середине всего этого, в тазике, наполненном горячей водой, сидела голенькая девочка лет пяти с намыленной головой и плакала от того, что попавшее в глаза мыло отчаянно их щипало, а нянька куда-то ушла, не смыв с головы пену из стоящего рядом с тазиком кувшина.

Первый раз мне попалась такая непрямая аллегория. Во всех предыдущих случаях все было более-менее понятно, но тут мне было ясно только то, что эмоционально царевна оставалась на уровне избалованного пятилетнего ребенка, не способного самостоятельно помыть голову или завязать шнурки. И виновны во всем ее родители, установившие над ребенком гиперопеку и напрочь подавившие в ней любые ростки самостоятельности и самобытности. Интересно только, что это за мыло, которое щиплет ей глаза, то есть, какое явление соответствует этому мылу там, в реальном мире? От чего именно Ксения не может избавиться без посторонней помощи, и кто тот неведомый банщик, который намылил девочку, а потом вдруг ушел, заставив ее беспомощно плакать? Неужели ее покойный отец, ведь так безудержно рыдать она начала лишь с момента его смерти, хотя и раньше не отличалась веселым и жизнерадостным характером? Вопросы, вопросы, вопросы, и никаких ответов.

Но в любом случае надо было что-то делать. В первую очередь я взяла в руки кувшин и понюхала его содержимое. Ничего. В любом случае это не были ни бензин, ни кислота, ни спирт, ни какая еще резко пахнущая субстанция. Сунув в кувшин палец и лизнув его, я убедилась, что его содержимое абсолютно безопасно для ребенка и представляет собой просто чистую горячую воду с температурой примерно шестьдесят градусов. Такую осторожность я проявила потому, что такие вот карманы подсознания – это довольно-таки опасные места, и Бог его знает, какой ведьмин студень мог оказаться в этом сосуде. Дальше мне осталось только обмыть голову девочки струей из этого кувшина, а потом вынуть ее из тазика, поставить на лавку и завернуть с ног до головы в большое пушистое полотенце.

Едва я проделала все это, как клубы пара рассеялись, все банные принадлежности куда-то исчезли – и мы очутились в детской светлице, где имелась большая кровать, застланная пышными пуховыми перинами и одеялами, на которой теперь и стояло Ксенино Эго. Я осмотрелась. Бревенчатые тесаные стены из какого-то плотного дерева, слева – низенькая дверь, в которую надо входить, согнувшись чуть ли не вдвое, справа – маленькое забранное стеклянными витражами окошко, а позади меня пышущая жаром изразцовая печь, которую исправно топят, несмотря на то, что на дворе стоит знойное лето. Окошко закрыто намертво, похоже, что оно никогда не открывалось, и в светлице стоит жара, ничуть не меньшая, чем в бане. Так ведь можно и заживо изжарить невинного человека…

– Казку, – неожиданно требовательно сказала девочка, – кажи казку, няня Анна.

– Ох, Ксения, – сказала я, – ты же уже взрослая девушка, а все еще хочешь слушать сказки?

– Не хоцу быть рослой, – ответило Эго Ксении, – кажи казку, няня Анна.

Ну как разговаривать с этим Эго, полностью ушедшим в отказ и вообще не желающим взаимодействовать с внешним миром. Нет, ушат холодной воды на голову, суровые жизненные реалии, полностью сломанная судьба, разумеется, заставят девушку взяться за ум, но будет это слишком поздно, когда из осколков уже не соберешь разбитого кувшина. Тут надо что-то делать, но что именно, мне пока невдомек. Явного чужеродного враждебного начала, которое требуется устранить для нормализации ситуации, тут не наблюдалось. То есть мне было понятно, что на самом деле враждебным началом тут были родители Ксении, установившие над ней гиперопеку и тем самым замедлившие ее взросление. Но девушка по-настоящему любила и отца, и мать; и объяснять, что все ее проблемы от них, было бесполезным и опасным занятием. В любом случае действовать надо только лаской и с предельной осторожностью. В нашем прошлом психику царевны из такого состояния методом шоковой терапии вывел изнасиловавший ее мерзавец, именовавший себя «царевичем Дмитрием Ивановичем», но мы, конечно же, будем действовать совершенно по-другому.

– Я расскажу тебе сказку, – я погладила Эго по голове, – о двух девочках, сестрах-близнецах. Одна из них, которую звали Ксенией, захотела навсегда остаться капризной маленькой девочкой, для того чтобы все ее любили, баловали и прощали ей мелкие шалости. Другая сестра по имени Ольга, решила, что будет взрослеть как все, потому что ей хотелось испытать все, что испытывают девушки, а затем и взрослые женщины – первую влюбленность, когда сердце так часто-часто бьется при виде предмета ее сердца, любовь к мужу и детям, и сладкое чувство их ответной любви, которая и делает семью счастливой, и, наконец, спокойную и обеспеченную старость в окружении взрослых детей, внуков и правнуков. И все это у нее было – Ольга встретила своего любимого, который зажег ее сердце огнем пламенной страсти, вышла за него замуж, родила множество детей, которые выросли сильными, умными, красивыми и добрыми людьми и умерла в преклонном возрасте в окружении большой и влиятельной семьи. Когда Ольга предстала перед Святым Петром, то тот сразу пустил ее в Рай, потому что всю свою жизнь она поступала согласно Христовым заветам. А ее сестра Ксения, так и оставшаяся капризной маленькой девочкой, прожила совсем иную жизнь. Пока были живы ее старенькие родители, то они любили и баловали ее как могли. Но все люди смертны, умерли и родители Ксении, и тогда, когда в живых не осталось ни папы, ни мамы, для нее начался самый настоящий ад на земле. Окружающие Ксению люди называли ее юродивой (а как вы еще назовете взрослого человека, в теле которого сидит душа маленького ребенка), потешались над ней и гнали от себя прочь. Сестра Ксении Ольга пыталась ей помочь, но ее близкие были против того, чтобы в их доме жила юродивая и требовали, чтобы Ксения, наконец, повзрослела и вела себя в соответствии со своим возрастом, то есть как взрослая женщина, уже прожившая полжизни. И хоть Ксения прожила ненамного меньше, чем ее сестра Ольга, но это была не жизнь, а сплошные мучения, которая закончилась смертью, после которой все знакомые не горевали, а облегченно вздохнули, что, мол, отмучилась, наконец. Но для Ксении это был не конец мучений, а только начало, потому что за то, что она зря растратила свою жизнь, прожив ее обузой и пустоцветом, Святой Петр обрек ее на вечные адские муки без права помилования и пересмотра дела. Даже заступничество Ольги не могло ничем помочь Ксении, потому что каждый отвечает за свои грехи, и только Христос страдал за все человечество разом.