Ярость славян

А потом из темноты, со стороны зверей с сияющими глазами, в этот круг света сплошным потоком полетели стрелы, как будто в степи началась летняя гроза и каждая капля дождя превратилась в стрелу. И все эти стрелы втыкались в обров; и только что живые, они один за другим тут же становились мертвыми. Неведомые лучники били так часто и так метко, что вскоре вся земля покрылась телами мертвых и умирающих. Кроме обычных стрел, в воздухе со свистом летали зеленоватые огненные стрелы Сварога, и все обры, в которых они попадали, тоже становились мертвыми.

И вот, когда живых и способных сражаться обров осталось меньше половины, девки-поляницы, решившие дать обрам бой, вошли в круг света с обнаженными мечами и маленькими щитами в руках – и закипела ужасная сеча. Я тоже не мог лежать и притворяться убитым, пока дерутся поляницы, поэтому вскочил и с мечами в обеих руках напал на отступающих обринов сзади, нанося им один смертельный удар за другим. Увидев, что я не обрин и не ромей, ко мне тут же пробились две поляницы, и мы втроем устроили сплошной круг смерти. Любой обрин, который подходил к нам на расстояние вытянутой руки с мечом, тут же падал мертвым. И труп уже лежал на трупе; но вечно так продолжаться не могло, и я уже начал смеяться, предчувствуя, как раскроются врата Вирия* и вышедший Перун сам поднесет мне чашу хмельного меда, как лучшему вою своей дружины.

Все кончилось внезапно. Только что обры толпой лезли на нас со всех сторон – и вдруг не осталось никого из них, кто мог бы стоять на ногах и держать в руках меч или лук. Я опустил уставшие руки с двумя окровавленными мечами, и ко мне стали подходить тихо переговаривающиеся поляницы чужаков. Я тоже с интересом смотрел на этих воинствующих дев. Сражались они очень хорошо, если не сказать большего; стрелы метали и бились мечом – просто загляденье, но мне с самого начала что-то показалось в них странным. Тогда, в сплошной мешанине схватки, уклоняясь от вражеских ударов и нанося в ответ свои, мне было как-то не до странностей тех, кто прикрыл мне спину, но теперь все было по-иному. Бой кончился, и настало время посоображать головой.

Самой главной странностью в этих поляницах было то, что их доспехи и одежда были одинаковыми – до последней заклепочки и знака на шлеме. Конечно, я знаю, что ромеи в своих легионах тоже стараются делать так, чтобы все вои выглядели одинаково – так то ромеи и вои-мужи – а тут девы, пусть даже и воинствующие. Ведь цель в жизни каждой девы – это выделиться в своей красе от других своих подружек, хоть чем-то, хоть в малом; а эти как будто и не из женской породы – брови не подведены, щеки не нарумянены, губы не подкрашены, а сами смотрят сурово, будто осуждают меня за то, что не я спасал их, а наоборот. Да не меня надо за то судить, а жадных старейшин и ленивых родовичей дальних племен, которые не давали нам воев, на давали железа, чтобы сделать оружие, и злата-серебра, чтобы его купить.

Второй странностью этих поляниц был их разговор. Рекли они что-то вроде по-славянски, но так невнятно, что ничего и не разберешь. Странно, лехита с другого конца славянской земли я понять могу, а этих поляниц нет. Понятно только одно – люб я оказался этим девам, очень люб, и в то же время они жалели меня за мои раны, точнее, глубокие царапины, из которых сейчас потоком струилась кровь, которыми наградили меня злые обрины. Ничего особо опасного в этих ранах не было, но вы же знаете дев, даже воинствующих, с каким вниманием они относятся к каждой царапине, которая может испортить их красоту, но мы, мужи, считаем, что шрамы нас только украшают.

– Лилия, Лилия, Лилия, – подобно птицам в вышине защебетали девы-воительницы, и тут появилась она, совсем юная и очень красная дева в белом, чуть светящаяся во тьме каким-то особенным белым светом. Несомненно, эта дева Лилия была богиней, младшей сестрой Лады* или ее младшей дщерью.

Примечание авторов: * Лада – богиня любви и брака славянского пантеона и жена бога огня и кузнечного ремесла Сварога. Правда, некоторые «исследователи» вообще отрицают существование такой богини у славян, забывая о том, что при развитом политеизме, который несомненно существовал у славян, на каждую область человеческой деятельности должно приходиться соответствующее божество, которое будет за нее отвечать.

– Достойный муж Добрыня, – услышал я звенящий тоненький голос прямо в середке своей головы, – достойный и славный. Поранили тебя немного, но мы это поправим.

– Да что ж ты, дева Лилия, говоришь со мной так, будто это я малое дите, а не ты? – возмутился я.

– Т-с-с, Добрыня, – ответила мне дева Лилия, – нравишься ты очень красным девам, и боятся те девы, что истечешь ты своей горячей кровью, прежде чем испробуют они твоего тела богатырского на жарком любовном ложе, где сплетаются в объятьях тела и рождается новая жизнь. Те двое дев, Ангелина и Федра, что в бою тебе спину боронили, говорят, что по праву кровного побратимства будут с тобой на этом ложе первыми, и поэтому мы с тобой сделаем вот так, вот так, и вот так.

С этими словами дева Лилия, чуть привстав на цыпочки, начала касаться своими тонкими пальцами моих ран; и там, где она их коснулась, кровь переставала течь, а сами раны превращались в побелевшие старые шрамы. И было это чудо чудное и диво дивное.

– Шрамы я тебе оставила, – произнесла Лилия, – потому что ты сам того хотел. Воительницам я, например, убираю все без остатка, потому что их шрамы совсем не красят, а наш князь Серегин хочет, чтобы его вои и воительницы всегда имели самое лучшее из того, что возможно получить. Ну вот и все, уважаемый Добрыня, ступай, тебя ждут прекрасные девы и князь Серегин, а уж он совсем не чета вашему беззубому Идару.

– Не нужны мне твои девы, Лилия, и твой князь, – рек я, отступая от девицы на один шаг, – у меня есть жена Забава и князь Идар, которому я поклялся на мече…

– Ишь, какой гордый, – окинула меня взором дева Лилия, – твоя жена Забава сейчас убивается по одной безголовой собаке, а твой князь, в голове которого мозгов меньше, чем в ляжке у кузнечика, готовится со своей малой дружиной из трехсот мечей встать на Перетопчем броде против всего воинства кагана Бояна. Даже Серегин, у которого войско во много раз больше, чем у твоего Идара, не готов вот так поставить все на слепую военную удачу.

Услышав от Лилии про свою Забаву, я сперва не поверил и начал оглядываться – и точно, увидел ее, в ярком платье из какой-то блестящей заморской ткани, плачущей над телом караван-баши Кучук-бия… Сердце мое пронзила холодная игла, сделавшую эту предательницу Забаву совсем чужой для меня.

– Ты одевал ее в тонкое беленое полотно и дарил колечки из серебра, – сказала мне Лилия, – он одел ее в шелка и бархат и осыпал с ног до головы золотом, каменьями и жемчугами, и от этого ее сердце отвратилось от тебя. Есть такие женщины, которые не знают любви и верности, а знают только слово «дай». Твоя Забава – она не совсем такая, но перед большим богатством ее сердце не устояло. Она думала, что старик везет ее к счастью и богатству, а на самом деле в рабство, которое началось бы на ложе какого-нибудь патриция, а закончилось в дешевом портовом лупанаре… Любовь, которую предлагают тебе девы войны – она иная. Им важно не то, что ты им подаришь, а то, что ты готов прикрыть спину им, а они тебе. Такая любовь-дружба куда надежнее, и не портится от времени, тем более что ты здоровый и сильный мужчина, и от тебя пойдут такие же здоровые и сильные дети.

– Да, Лилия, ты права, – последний раз глянул я на Забаву, – если она такая, какой оказалась, то я не желаю ее знать. Но и дев ваших на ложе принимать тоже не буду. Так им об этом и скажи. Сейчас мне значительно важнее встретиться с вашим князем Серегиным и узнать, будет ли он помогать моему господину светлейшему князю Идару. Это для меня сейчас важнее всего, ибо я давал ему клятву на мече и не могу ее презреть.

Дева Лилия немного подумала, потом изрекла:

– Тогда иди, Ангелина и Федра тебя проводят, а у меня еще есть дела. Прощай, Добрыня, надеюсь, мы больше не увидимся.