Страница 24 из 25
Я, наверное, тоже. Мы не созванивались. Через несколько месяцев я всё же предпринял попытку, но тщётно: в квартире Соболевых не отвечали. Ещё раз я решился позвонить в день его рождения, в мае, и снова молчание. Тут же перезвонил родителям, и его мать, Татьяна Михайловна, сообщила, что Стёпа с Наташей отдыхают в Крыму. А потом я уже не звонил. Они отдыхают, меня не ищут, значит всё у них нормально – и чего мне надо?
Неожиданно сообразил, что надо сделать. Набираю знакомый номер, ещё не забыл. Наташа не отвечает. Ещё сохраняется какая-то возможность.
– А если Татьяне Михайловне?
– Так рано?
Снова дурацкий вопрос. Все вопросы дурацкие. Надо помучаться, побыть в неизвестности. Я рассказал тогда Лене о том, что повздорил со Стёпой. Она убеждала меня в том, что я был не прав, – мало ли какую чушь он нёс, ну и что? И Барометровы, и Недорогины Соболевых с тех пор тоже не видели и не слышали, и лишь иногда интересовались у меня: «Как там Стёпы поживают? Надо бы собраться…»
Звоню в девять часов и получаю сокрушительное подтверждение. У Татьяны Михайловны глухой голос, я проглатываю комок в горле: «Сейчас мы приедем».
Ноябрь. Мы выходим на улицу. Нам зябко. Мимо проходит женщина в облезлой детской зимней шапке с ушками: глаза заполнены тоской, из приоткрытого рта торчат два зуба – этакая старая белочка. Проезжает автобус с рекламой на боку: «Тёплые полы с интеллектом». Я вспоминаю, что сегодня день рождения Достоевского. Прямо напротив дома мы останавливаем маршрутку и садимся. Хочется понять, что происходит, но ничего не получается. Уже знаешь и веришь только вот в это: прошлое обязательно состоится, настоящее – неуловимо, будущего не бывает никогда.
Вот так вдруг понимаешь, что вокруг медленно и неуклонно смыкается мрак, который в итоге поглотит тебя. Жизнь состоит из мелочей, на мелочи и разменивается. Совсем скоро придёт зима.
Раньше я падал зимой, поскользнувшись на льду, три раза в году, я это хорошо запомнил, потом два, а потом, став постарше, стал падать один раз, и, наконец, совсем недавно я вдруг заметил, что не падаю уже несколько лет.
«Его внезапная страстность сделала своё дело». Откуда взялась эта фраза? Что она должна значить?
Остановка. Угол дома украшает номер 13. В этом доме и квартира 13 есть. Кто там живёт? Наверное, счастливые люди? Вот и радио у водителя веселится.
Если ты не занимаешься временем, оно начинает усиленно заниматься тобой.
Мир прост, говорил он, трава должна быть зелёной, небо голубым, юбки у девушек – короткими.
Однажды Лена пожаловалась мне, что ничего не чувствует, не воспринимает запахи. Запах кофе не чувствую, сказала она, апельсина. Пришлось обучаться. Она снимала с апельсина кожуру, разламывала его на дольки и старательно ела, чтобы понять, что это такое, поверить в то, что это и есть настоящий апельсин. Потом всё прошло.
Первое время, после того как мы поженились, было так: она хлеб резала как арбуз, а арбуз как хлеб. Кашу варила, словно трамвай вела. Поначалу меня это забавляло, а потом стало раздражать.
Как на самом деле живём мы? Я этого никогда не узнаю.
«Его внезапная страстность…»
Всякий человек своей жизнью выращивает в себе смерть, – он её заслуживает. Но ничего не заканчивается и получает продолжение.
Нам пора выходить.
У нас ещё оставалась какая-то надежда.
Дверь квартиры открыла Татьяна Михайловна. У неё осунувшееся лицо, она говорит тихо. Мы входим в комнату, и все умственные построения сразу же рушатся. Мы подавлены. Это тяжело. Слёзы сдержать невозможно.
Что было неправильного в жизни? Неправильным вдруг оказалось всё.
Стёпа, одетый в серый в полоску костюм, лежал на столе. Отчаяние, мука, распад, успокоение – вот что читалось в его лице. Из-за того, что я не видел его год, всё происходящее кажется нереальным или уже случившимся как раз в то время. Он принадлежал уже прошедшему времени. А где я находился, я не вполне понимал. Пришлось себя уговаривать: всё это происходит только сейчас, но не в настоящем.
Неуместные и обидные подробности его лица опровергали в том, что это именно он. Словно кто-то наскоро делал его неудачную копию, рука постоянно срывалась, и вышло то, что вышло. Это было высохшее воспоминание о человеке.
Почему-то подумалось о несправедливости жизни. А когда она бывает справедливой? Несправедливость – закон. Это только потом начинаешь думать о закономерности.
Я уже успокоился и отвожу глаза в сторону. Лена вытирает платком слёзы и что-то спрашивает у Татьяны Михайловны. Я не слышу. Это неправда, думаю я. Недаром я его целый год не видел – это не он; он где-то прячется, так нужно для чего-то, чтобы отвлечь внимание, вот и соорудили этот макет. Мы ещё потом вместе пошутим по этому поводу, когда он вернётся. И вот ещё какая глупая мысль пришла мне в голову: у него было тревожное лицо, в том смысле, что не он волновался, конечно, а другие, глядя на него, должны были испытывать беспокойство. Так специально придумали…
Рак, объясняет Татьяна Михайловна, рак прямой кишки. Прошлой зимой это выяснилось. Вот почему такой озабоченной выглядела Наташа, когда её видела Лена. И не в Крыму они были, когда я звонил в день рождения.
Почему он не сообщил мне? Не хотел делиться своей бедой? И что бы могло измениться? Или всё же могло?
Ничего не получилось. От операции он отказался, как его не уговаривали. Он не терпел никакого вмешательства, не верил врачам, боялся боли. Ну да, это понятно… Искал исцеления каким-то другим путём. Кончилось всё поездкой в Америку, для которой пришлось продать дачу и машину. Туда он отправился в сопровождении Наташи и Гали Зубак. Что там они делали и как, какую операцию, Татьяна Михайловна не знает, а только когда он вернулся домой, было это в конце сентября, она поняла, что последняя надежда на чудо исчезла. «Таким измученным он выглядел, – рассказывала она. – Он еле в квартиру вошёл, а ведь уезжал ещё нормальным».
Случилось ещё вот что: сначала умер Дружок, тот самый забавный пудель, любимец бабушки, потом бабушка, а теперь вот… Татьяна Михайловна вздыхала и качала головой. И всё в течение одного только года. Понять это было невозможно.
Я вдруг вспомнил слова Стёпы, которые он сказал за два года до своей смерти. Был летний вечер, мы стояли во дворе его дома – только что вышли из подъезда. Говорили, прощаясь, о разном. О возрасте, о родителях. «Как бабушка?» – спросил я. Она тогда болела, всё же девяносто лет ей уже было. Стёпа что-то такое общее мне ответил, употребив выражение «неизбежность» и добавив «ничего не поделаешь», а потом прозвучала вот эта фраза: «Поскорее бы всё это закончилось». Возможно, я что-то пропустил, напутал или не так его понял. Иногда такое случается, когда чужим словам придаёшь совсем другой смысл, нежели в них содержится на самом деле. Его слова могли относиться совсем к другим вещам. Но что он имел в виду?
Наташу в тот день мы так и не увидели; она занималась организацией похорон, которые состоялись через день.
Я был один. Лена со мной не пошла и, наверное, правильно сделала, ей было бы тяжело за всем этим наблюдать. Пришли Костя с Катей и Ира, Пётр находился в отъезде. Было много цветов, венков и незнакомых мне людей, которые были как-то связаны со Стёпой. Были даже знаменитые ребята-гребцы, про которых последнее время восторженно рассказывала мне Наташа, – что-то вроде компаньонов Стёпы по его делам со складскими помещениями, по сахару и бензину, группа спортсменов, то ли байдарочников, то ли каноистов, сумевших своим умом преуспеть в жизни. Вот только «людей из Москвы» не было, и существовали ли они на самом деле?
На кладбище, когда опускали гроб, пошёл мелкий противный дождь. Наташа запричитала у края могилы: «Что же это делают? Как же это? Его же закапывают!» Это было похоже на истерику. Показалось, вот-вот и она спрыгнет вниз. Я стоял в стороне, под соснами, рядом с заплаканной Татьяной Михайловной и понурым Николаем Ивановичем, отцом Стёпы. Меня окликнул чей-то голос сзади. Я обернулся и узнал Галю Зубак, Наташину подругу. Стоя боком ко мне, в широком и длинном вишнёвом плаще, ещё более монументальная, чем прежде, она словно скомандовала: «Иди, успокой её». По выражению её лица можно было понять, как невыносимо ей это слышать.