Страница 21 из 25
Дошло уже до многого. Про одного замечательного актёра, интеллигентного человека, памятного по ролям таких же людей, в новостях как-то сказали, что его «даже воры в законе уважали». Слова эти обращали на себя внимание; о времени, в котором мы живём, они говорили гораздо больше, чем любые другие свидетельства. «Самое высшее уважение, какое только может быть, – подытожил Стёпа. – Никакие награды с ним не сравнятся. Подумаешь там, какие-то коллеги по цеху или простые зрители, а то, страшно подумать, «воры в законе»! Это же самые уважаемые люди! Зуб даю, падлой буду!»
Мы заходили в магазин, чтобы купить чего-нибудь к ужину, и Стёпа застывал в проходе между длинными рядами, заставленными бутылками, банками, пакетами и коробками. «Человек – это вместилище потреблённых и ещё не потреблённых товаров, – размышлял он вслух. – Интересно, что останется от этого времени? Выражение «на кассе» и бандиты – больше ничего, по-моему».
До этого мы побывали в магазине электроники, где Стёпа приглядывал себе новый телевизор с большим экраном. Ему хотелось уточнить некоторые характеристики, но продавца на месте не оказалось. Наконец остановили какого-то шустрого малого, но он сказал: «Обращайтесь к любому свободному менеджеру» и исчез. Пошли бродить по залу в поисках. Нашли парня, стоящего у компьютера и сосредоточенно тыкающего пальцами в клавиатуру.
– Вы продавец? – спросил Стёпа.
– Я менеджер, – с некоторым вызовом в голосе, ответил парень, не отвлекаясь от своего занятия.
– Про телевизор нам расскажете?
– Нет, я по компьютерам.
– А кто про телевизор расскажет? – не отступался Стёпа. – Есть такой продавец?
– На кассе спросите, там свободные менеджеры могут быть.
Отправились «на кассу», но «на кассе» ни свободных менеджеров, ни хотя бы просто продавцов не оказалось. «Как распался Советский Союз, так и люди сразу куда-то подевались!» – удивился Стёпа. Смутно надеясь на удачу, поплелись обратно, и наконец-то встретили человека, скромно стоящего как раз у приглянувшегося Стёпе телевизора.
– Вы продавец? – спросил Стёпа.
– Да, менеджер. Хотите что-то узнать?
– Да, хотим… вот про эту модель…
Однако ничего нового про телевизор этот менеджер в жёлтой майке с застеклённой подписью-лоджией рассказать не смог, ни на один вопрос Стёпы не ответил, только соглашался с ним или осторожно говорил: «Надо будет в паспорте посмотреть». Зато спросил: «Будете покупать?», не забыв несколько раз добавить: «У нас их очень хорошо берут».
Миновав пресловутую кассу, мы выходили на улицу. Начинался дождь. Я прятался под раскрытый зонтик, предусмотрительно захваченный из дома. Стёпа зонтов терпеть не мог, у него их никогда не было. Зонт сковывал ему руки, мешал, принуждал и обязывал. Я только раз в жизни видел его с зонтом: он держал его как потухший олимпийский факел, от которого ему надо было срочно избавиться, передав хоть кому-нибудь, – смотрелось это достаточно нелепо.
Я приноравливался к его быстрому шагу и старался прикрыть от дождя. Он был рядом и рассказывал мне и себе: «Менеджеры они… Менеджерами их называют разве что в утешение, чтобы они не сознавали своего безнадёжного положения. Настоящие менеджеры выше», – он улыбался и поднимал глаза кверху.
Новое время породило смешные выражения: «лазерное шоу», «силовики», «креативный», «харизма», «возможные риски» – всех не перечесть… Тогда Стёпа говорил так: «Кому риски, а кому ириски». Это было время, когда слова или меняли своё значение, или просто ничего не значили, иные и вовсе бесследно исчезали. «Понимаешь, – объяснял мне Стёпа, – искренность, доброта – всё продаётся. Только когда их можно продать, они имеют смысл».
Однажды он сказал: «Мы сейчас живём для того, чтобы не жили те, кто будут после нас». И я поразился его словам: откуда он это узнал? Как догадался?
Стёпа никогда не интересовался политикой, он на неё лишь отзывался – исключительно в ироническом преломлении. Как-то мы его позвали на выборы, нам представилось, что решается многое в нашей жизни. «Ну нет, – сказал он, – я в это лото не играю. Тут голосить надо, а не голосовать!» Всё же уговорили, несмело рассказывая что-то такое про гражданское общество и его возможности. Так он потом спустя годы подначивал нас: «Ну как, выиграли? С каким счётом?»
Я бы мог сказать о нём ещё больше. Я и знал его больше, чем остальные. За него говорила университетская пора – тот самый чистый лист, начало пути, округлость и мягкость во всём – в лице, в словах, в движениях. «Лучше пирог с друзьями, чем говно одному», – говорит мне Стёпа и достаёт из своего портфеля пластмассовый угольник, – ножа у нас нет. Сцена в раздевалке главного корпуса, где мы дежурим. У нас это называлось «дежурить на вешалке». Слойки с повидлом и томатный сок из буфета, а ещё докторская колбаса и хлеб. Нас четверо – четыре фигуры застыли в тёмных глубинах нависающих пальто и курток. Зима, скоро Новый год. Сегодня утром была лекция по философии и теперь перед нами стоит настоящая дилемма, за решение которой берётся Стёпа, – его прозрачный ученический угольник с делениями, незаменимый помощник в черчении, в данном случае вполне может сойти за нож, чтобы хоть как-то порезать докторскую колбасу. У Стёпы это получается не очень ловко. За дело берётся Рустам, он живёт в общежитии, у него большой опыт, есть навык, ему приходилось решать и не такие задачи.
Один из нас постоянно отвлекается на зов студентов, нетерпеливо стучащих номерками по барьеру. Вот и я выношу пальто, а принимаю куртку. Скоро закончится пара, наступит большой перерыв и народу заметно прибавится.
Отмеренная делениями колбаса ждёт. Есть время для передышки. Тогда Стёпа был неприхотлив в еде. А однажды прямо на моих глазах, сидя у себя на кухне, за один присест уничтожил палку копчёной колбасы – всего-то десяти минут ему хватило! Предлагал и мне поучаствовать, но я отказался, ограничившись чаем. Он так был увлечён разговором, вернее, тем, что я ему рассказывал, что не заметил, как добрался до самого конца – уже ножом верёвку резать начал, держась за сморщенный остаток оболочки, только тогда опомнился! Выглядел растерянным, сам себе не мог поверить в то, что сделал, а когда сообразил, то расхохотался. Мне тоже, правда, было смешно: всё нарезал и нарезал кружочками, подбрасывал в рот, головой кивал, переспрашивал меня: «да ну?» и вот как получилось.
Звенит звонок, и из коридора высыпает народ. Шумно, весело. Теперь только успевай принимать и подавать верхнюю одежду. Подходит Шипулин, знакомый Стёпы, его товарищ по хоккейной секции. Он с интересом смотрит, как мы трудимся. Нет, даже так: его забавляет Стёпа в неловкой роли гардеробщика. Его в нём веселит буквально всё – то, как он берёт номерок, как идёт к вешалке, как снимает пальто, отдаёт его, а потом принимает и снова несёт… «Глядите, как Соболев работает!» – восклицает Шипулин. Стёпе и самому смешно, но он держится, неоправданно хмурясь, – такое внимание ему не очень приятно. Вряд ли кто-то на него смотрит. Однако дело совсем не в этом.
Образуется длинная очередь: Стёпа явно не справляется с потоком, он просто не успевает. Он выглядит одновременно рассеянным и потревоженным. Начинает путаться: принёс девушке мужское пальто, а парню женскую шубу… Шипулин, комментируя, веселится вволю: «Смотрите, что Соболев делает!» Стёпа пытается разобраться и исправить ситуацию, ему подсказывают: «Нет, не то, – другое!» Слышится голос из очереди: «А побыстрей там нельзя?»
Уже у него свалилось на пол чьё-то пальто, покатилась шапка, посыпались номерки – так бывает, когда задёргают с разных сторон. Уже Стёпа топчётся по этому пальто, подслеповато оглядываясь, а потом – никуда не глядя… Мне тоже особо некогда разглядывать, что там у него происходит, – я пока что успеваю. И вот пауза, и неожиданная развязка.
Устав от напряжения, не понимая, чего от него хотят, Стёпа вдруг становится безразличным; я бы сказал, странно безразличным и даже отрешённым. Наверное, так он защищался. Он наклоняется, поднимает это тёмное пальто с оторванным хлястиком и следами от своих подошв на нём. Он выносит его, чтобы отдать – но кому? Непонятно. Он выносит его как какое-то больное животное, завёрнутое в плотную тряпку, неизвестное науке и оттого неприятное, – брезгливо, на вытянутой руке. Шипулин ещё успевает весело прокричать: «Давай пошевеливайся!» и вдруг разом меняется в лице. Стёпа стоит у барьера и поводит рукой, предлагая животное пальто очереди. Помрачневший Шипулин расталкивает всех и выхватывает его у Стёпы. «Ну вы, ребята, и дежурите…» – цедит он сквозь зубы и быстро уходит. Стёпа не сразу понимает, в чём дело, а когда до него доходит, то начинает смеяться.