Страница 14 из 25
«Люди из Москвы» Стёпу и тут не бросили: они устроили ему комнату в квартире своей знакомой; тогда же в его жизни появилась Наташа. Её положение в чём-то было сходно с положением Стёпы: она жила на квартире у своей подруги, известной как Галя Зубак, которая работала медсестрой у неизвестного мне врача-стоматолога Серёжи. Собственно, через зубы они и познакомились друг с другом: Галю Зубак хорошо знали родители Стёпы, именно они, а точнее, его мать каким-то образом сумела уговорить своего очень чувствительного к боли сына посетить зубной кабинет. Её уверения в том, что «больно не будет», оказались правдой. Самое верное объяснение тут было такое: и до нашего города наконец-то добрался прогресс. Современное оборудование кабинета, конечно, имело значение, но спасённый Стёпа верил ещё и в умелые руки специалиста.
Спасать Наташу не было никакой необходимости; если бы и надо было её спасать, то совсем по другому случаю: она приходила к концу рабочего дня к своей школьной подруге Гале просто так, от нечего делать, – живя в её квартире, она ничем не была занята, нигде не работала, то ли ожидая какой-то весомой поддержки от жизни, то ли просто пережидая неудачную полосу. И вот вдруг сошлось и двинулось – в хорошую, нужную сторону… Эта версия истории знакомства Стёпы и Наташи долгое время оставалась единственной, по другой версии всё на самом деле обстояло совершенно иначе, но мы об этом узнали значительно позже, уже после всего, а тогда даже слова такого, «версия», ни у кого в голове возникнуть не могло.
Раздвоенность Стёпы длилась недолго. Он стал тяготиться отношениями с Юлей, стараясь пореже оставаться с ней наедине, – это не поездка, где всё внове и есть куда двигаться, а дом; дома тесно – другие расстояния, сразу вылезают привычки, возникают обязанности; обязанности и теснят, а Стёпа не любил обязанностей.
Юля тоже что-то почувствовала; она стала понимать, что продолжения не будет, что ни к чему всё это не приведёт. Я всё больше начинал ощущать себя дураком – всякий раз, когда её видел. До звания идиота мне оставалось совсем немного.
В конце августа Галя Зубак собралась замуж. Стёпа улучшил свой быт, съехав на новую съёмную квартиру. Наташе тоже надо было куда-то собираться, хотя собираться ей, судя по всему, было некуда. Стёпа позвонил мне и сказал про Юлю: «Понимаешь, она всё же не для меня… Нет, она хорошая девчонка, но ей нужен другой… Мне Наташа больше подходит, она нужна мне в делах…» Последняя фраза прозвучала для меня странно и непонятно. Я хотел спросить «в каких делах?», но не смог или не захотел. Он мне уже почти диктовал так же сбивчиво свою просьбу: «В общем, ты позвони ей и как-то объясни, но по-другому… Я не знаю даже… Она сама тебе позвонит…»
Я понял одно: она его ищет, а он не отзывается. Она обратится ко мне, чтобы выяснить, что происходит.
К осени всё закончилось – самым неловким и неприятным образом. Её голос в телефонной трубке был пронизан обидой, уже готовой злостью ко всему; при других обстоятельствах я бы его не узнал. Я сразу же зачем-то начал извиняться, пытаясь что-то объяснить. Она, кажется, не понимала ни слова. Мне вдруг показалось, что более убедительным я буду, если увижусь с ней. Непонятно с чего, но мне показалось, что всё ещё можно исправить или хотя бы на какое-то время продлить. К тому же мне непременно хотелось доказать свою невиновность. Даже не знаю, чего я ещё себе тогда насочинял.
Договорились встретиться вечером, на Московском проспекте, у галантерейного магазина за мостом, где она работала. Я вышел из троллейбуса и перешёл дорогу. Уже начинало темнеть. Среди лиц многих прохожих я сразу разобрал лицо Юли. Она стояла на углу дома, перед аркой, совершенно обособленно. Я узнал её глаза, – это были глаза человека, оказавшегося в печальном положении. Мне вдруг представилось, что я не иду к ней, а ползу.
Дул холодный ветер, тут ещё пошёл мелкий надоедливый дождик. Взгляд схватил основное: короткая куртка, длинная юбка в складку, сапоги, зонтик в побелевшей руке, раскрытый над головой, – Юля мёрзла; ей было холодно ещё и от моих слов – нелепых, случайных, простительных разве что ребёнку, только ребёнок таких слов не говорил бы. Она прервала меня: «Да что ты оправдываешься?» И мне уже не надо было к ней наклоняться, – она вдруг сразу выросла, превратившись в оскорблённую женщину; всё вперёд отразилось в мокром блеске её тёмных глаз, и уже я, сжавшись, вынужден был смотреть наверх, не зная, куда глаза девать. «Да пошёл он…» – расстроено, с презрением добавила она, но не договорила, застучав каблучками по асфальту.
Я тоже был разочарован. Нет, я был зол на себя; словно опомнился: чего это я себе выдумал, с какой стати? Куда полез? Чего хотел? Прикрыть друга? Идиот – самый настоящий!
Вот я попал… Да это не попал, а попанул! Я думал, что чему-то научусь, но ничего подобного: всё это мне что-то напоминало.
Мне стало неприятно, что он меня использовал. Такое уже случалось, но, разумеется, в несопоставимых величинах, по незначительным всё же поводам, относящимся к нам двоим и только. Он всегда поступал так, как ему было нужно. Помню, ещё в студенческую пору, мы договорились пойти на вечер с дискотекой, устраиваемый в цирке к 8 марта. Я, как дурак, просидел дома у телефона, ожидая его звонка, но так и не дождался – ни на другой день, ни на следующий за ним… Тем же неудавшимся вечером, когда прошёл назначенный для встречи час, звонил ему сам, но к телефону никто не подходил. Я уже было решил, что могло что-то случиться (он же ещё утром мне звонил), но потом сообразил, что ничего плохого с ним не приключилось. Никакой тайны в его исчезновении не было, всего лишь отсутствовала информация несколько дней. И вот он объявился, и стало ясно, что с ним случилось только хорошее.
Неожиданно приехал Вадик, младший из братьев, тех самых «людей из Москвы», и Стёпа забыл всё на свете. Они просидели на какой-то квартире весь вечер и даже всю ночь играли в карты, а на следующий день отправились в Москву, там Стёпа и провёл превосходно всё это время: никуда не выходил, ничего не видел, опять же резался в карты, даже оставшись в выигрыше. О том, что ему надо было меня обо всей этой замечательной истории как-то предупредить, так об этом ни слова (если только чуть-чуть секундного смущения во взгляде), не только по забывчивости, а возможно, ещё и потому, что «вдвое надо быть деликатнее с человеком, которого одалживаешь».
Ну ладно, я обижался на него недолго, хотя заметка в памяти осталась.
В другой раз, уже значительно позже, в совершенно новом государстве, когда в моду вошли внешние признаки значительности, чтобы не казаться обречённым ничтожеством, словом, в обновлённое время, Стёпа снова исчез, пропустив на этот раз мой день рождения.
Он, конечно же, знал и был приглашён, потому как за неделю до даты уже звонил и справлялся у меня, как я намерен отмечать. День рождения в тот год у меня выпал на среду, гости созывались в субботу; вечером в среду я и удостоился того самого удивительного звонка. Справедливо ожидая поздравлений, я взял трубку и получил их от кого-то. Незнакомый голос деловито осведомился: «Господин Кириллов?» Голос был такой официальный, что мне пришлось сознаться в том, что это я и есть. Тогда тот же откровенно секретарский голос сообщил мне, что по поручению депутата государственной думы… дальше шла всё же какая-то знакомая фамилия… и от партии, возглавляемой этим же депутатом, партии, состоящей, кажется, исключительно из одной его внушительной фигуры, всегда громким голосом обещающей немедленные перемены к лучшему, если только он станет у власти, – так вот, от этой самой демократической партии и ещё от господина Соболева лично меня поздравляют с днём рождения и желают всего самого наилучшего.
Я смог только вымолвить придавлено «спасибо», на большее меня не хватило: никаких расспросов, почему же сам «господин Соболев лично» не смог поздравить меня лично и вообще, где он, куда подевался… Если он этим хотел произвести на меня впечатление, то он явно ошибался, да и на кого бы это могло произвести впечатление? Неумно и дёшево. Не в его духе, я его просто не узнавал. И потом голос: какое-то ревностное чувство подсказывало мне, что позвонил младший из таинственных братьев, которых я никогда не видел, Вадик, – только для «людей из Москвы» такие странные знаки внимания могли иметь какое-то значение. Если только это всё же не было глупой шуткой, подумал я, но для чего это Стёпе? Куда он снова сорвался?