Страница 9 из 41
Не сравнивай: живущий несравним.
Это сказал наш самолюбивый худенький поэт, часто вскидывавший подбородок, чтобы нервным движением поправить галстук. Может быть, излишне высоко вскидывавший, точно спасаясь от удушья.
Не сравнивай. Не завидуй. Таков дух христианской культуры, и вы сами глубоко им проникнуты. Но эта утешительная философия могла ведь родиться и от безысходности. Более того: беру на себя смелость утверждать, что великая русская литература создавалась людьми, которые только и делали, что сравнивали да завидовали! Толстой, Достоевский, Гоголь, Лермонтов, Пушкин... У Чехова - самого беспристрастного, пожалуй, из всех русских писателей - зависть надежно упрятана за беспросветной тоской: В Москву! В Москву! В Москву! - извечный вопль бездомной души, как будто кто-то постоянно подсказывает несчастному, что здесь он обречен быть чужим и одиноким, здесь никогда не будет счастлив, что его настоящий дом - Moсквa, Париж, Нью-Йорк, Оксфорд, все, что угодно, только бы подальше отсюда и повыше... Относительно благополучные в жизни, с положением в обществе и сколько уязвленного самолюбия, желчи, ярости, бунта! А у вас? Думаю, что и у вас то же. Вся классика рождалась из непрерывного унижения, из горького ощущения собственной ущербности, из предчувствия, что тебя в любой момент могут оскорбить и даже ударить. Вся была слишком обидчивой, слишком язвительной, слишком несчастной. Вся - как корчи полураздавленного червя.
И именно это разорванное, неполноценное, ущемленное сознание ложилось в фундамент современного гуманизма!
Но тогда я отказываюсь понимать, что такое культура.
По вагону пригородного поезда идет человек с клюкой. Пальто в грязи, из кармана торчит горлышко откупоренной бутылки. Лицо темное, нечистое, борода свалялась клоками.
- Подайте слепому-увечному! Кто чем может, тем и поможет! Дай Бог вам счастья-здоровья! - вскрикивает он время от времени тонким припадочным голосом.
Вплотную за ним, вцепившись в его плечо, нетвердо шагает испитая женщина с разбитым в кровь лицом.
Подают мало. Люди в тесном проходе отворачиваются и прижимаются к сиденьям, стараясь побыстрее пропустить мимо себя этих двоих. От них разит винным перегаром, рвотой, мочой, давно не мытыми телами.
Этот чудовищный запах преследует меня уже несколько лет. Им пропитаны наши вокзалы, подземные переходы, тоннели метро, десятки других мест, где толпами скапливаются бродяги и нищие. Я не могу избавиться от ощущения, что пахну сам. Как-то я уже обмолвился вам, что у нас трудности с мытьем: дача, которую мы снимаем, не имеет для этого никаких приспособлений, кроме рукомойника. Раньше мы с женой посещали раз в неделю городские бани с их длинными очередями, отпотевшими грязными стенами и тлетворным запахом плесени, сопревшего белья, дешевого мыла - духом нищеты... В последние годы и это сомнительное удовольствие стало в России не для бедных, общественная бан доступна нам теперь не чаще раза в месяц. В остальное время обмываемся над тазиком на кухне.
Так что в Англию я прилетел немытым и рассчитывал хотя бы здесь сразу встать под душ.
Служебная квартира, предоставленная мне в колледже (как водится, в двух этажах: наверху спальня, внизу небольшой кабинет-гостиная), не имела санузла. На этаже, впрочем, был туалет и отдельно ванная комната- с выходом прямо на лестничную площадку. В этой холодной неуютной комнате стояла только ванна - без душа, даже без смесителя: холодная и горячая вода текла из разных кранов. Не зная, кто пользуется этой ванной и пользуются ли ею вообще (соседей я еще не встречал, двери трех других квартир были заперты, старые стены - глухи), я кое-как протер ее с мылом собственным носовым платком, открыл горячий кран и отправился к себе раскладывать вещи. Когда ванна, по моим расчетам, должна была почти наполниться, пришел туда с полотенцем. Ванна действительно оказалась до половины налита водой, но вода эта была чуть теплой, что при достаточно низкой температуре воздуха совсем меня не устраивало. А из горячего крана текла и вовсе холодная! Я поспешно закрутил кран. Шум бегущей по трубам воды не прекратился - видимо, кто-то широко открыл краны в соседней квартире. Я подумал, что вода могла остыть из-за большого расхода - так часто бывает пo вечерам в наших многоквартирных домах, когда горячей водой одновременно пользуются сразу все вернувшиеся с работы жильцы. Положение мое, надо сказать, было не из приятных: полураздетый, покрытый от холода мурашками, с одеждой в одной руке и полотенцем в другой (повесить или сложить было негде), в комнате, куда в любую минуту могли войти, потому что на двери не было запора...
Наутро узнал, что никакой сосед моей горячей водой не пользовался, у ванны автономный электрический подогреватель (он-то и производил ужасный шум, наполняясь при закрытом кране), емкости которого, к несчастью, хватает лишь на четверть ванны. Все это объяснил мне добродушный толстый старик в клеенчатом фартуке, пришедший утром убирать комнаты. Я спросил, где же мне помыться; он на минуту задумался, а затем, торжествующе хлопнув себя по лбу, повел меня через двор к другому подъезду. Мы спустились в холодный сырой подвал. По одну сторону подвального коридора располагались фанерные туалетные кабины, по другую торчали два или три ничем не отгороженных душевых рожка.
- Сюда не войдут женщины? - только и оставалось спросить у служителя.
В подвале было не теплее, чем на улице в то ноябрьское утро (градусов пять - семь по Цельсию). Вода была прохладной и едва шла. В подвал стекались студенты и другой люд, многие после туалета задерживались покурить, и все глазели на меня...
Не обижайтесь, добрая душа, на неблагодарного гостя. Я ведь говорю обо всем этом только потому, что люблю Англию до слез. Да и рассказ мой не столько об Англии, сколько о том, какими мы к вам приезжаем.
Кстати, помните ли ваши первые слова при встрече? Вы предупредили меня со смущением:
В Англии не топят.
На дворе стоял, как я уже упомянул, ноябрь, мне предстояло пробыть здесь до Рождества. Предупреждение звучало достаточно угрожающе.
Вот и тут, корчась под жидкими струйками на бетонном постаменте, я решил: в Англии просто не моются горячей водой, только холодной. В памяти всплыла известная строка Пушкина, изображавшего быт русских англоманов начала прошлого века:
Со сна садился в ванну со льдом...
Потом-то я узнал, что в Англии все-таки топят: об этом свидетельствовали и заботливо приготовленные в моих комнатах электропечи, и великолепные газовые камины в обеденном зале и холлах, имитирующие горение угля - как в старые времена, когда британцы были еще не столь озабочены чистотой атмосферы. Потом, недели три спустя, сам нашел и прекрасный душ в студенческом общежитии: там было сколько угодно горячей воды, дверь на задвижке, много крючков для одежды, чистая полочка для мыла с мочалкой и даже электрический подогреватель воздуха!
Но часто в Оксфорде, во время непринужденной беседы с новыми друзьями за рюмкой отличного вина где-нибудь среди портретов в золоченых рамах и средневековых витражей, утопая в мягком кресле перед камином, я вдруг цепенел при мысли, что в эту самую минуту, может быть, моя жена пристраивается в длинную очередь у двери смрадного чистилища...
В аптеке на Солянке мне сказали, что лекарства с длинным свистящим названием, которое я едва выговаривал по заранее написанной шпаргалке, в продаже нет.
- А в других аптеках?
Молодая аптекарша с угрюмым бескровным лицом равнодушно пожала плечами.
Месяц назад его везде было навалом, - подсказал человек из очереди. - Ищите болгарское, оно лучше нашего. Я брал за пять.
За пять - чего?
- Рублей, не тысяч же!
Кажется, у мен поднялась температура. Сказались, должно быть, бессонная ночь в промерзшем вагоне и пережитое потрясение. Все перед глазами слегка дрожало и временами теряло резкость, словно испортился проектор, показывающий мне длинное скучное кино.