Страница 40 из 41
Жена с утра уходила на работу. Я пробовал заняться привычным делом, клал перед собой книги, лист бумаги - и через полчаса бумага оказывалась против моей воли испещренной с двух сторон рисунками и чертежами: светелка на чердаке, пристройка с теплым туалетом, беседка в саду... Все то, чего я еще не успел сделать в жизни.
В один из дней раздался звонок, которого я ни на минуту не переставал ждать. Это были вы. И вы были рядом, в Москве.
Вы похудели, - услышал я от вас, когда мы наконец встретились. - Вам явно не хватает витаминов. Почему? Сейчас лето, у вас в продаже, кажется, имеютс фрукты и овощи?
Свидание было назначено вами у английского посольства. Закончив тут свои дела, вы очень спешили на окраину Москвы к своим знакомым. Пришлось ловить такси. Когда машина подъехала, мы успели сказать друг другу всего несколько фраз, поэтому не раздумывая уселся рядом с вами.
Отчего здесь такая ужасная очередь? - спросили вы шофера на плохом русском.
Очереди, собственно, не было; у дверей английского консульства просто толпились две или три сотни людей, запрудив пол-улицы. Похоже было, что они стоят под палящим солнцем много часов. Время от времени в толпе вспыхивали скандалы: люди пытались выяснить, кто за кем стоит, и вытолкнуть слабых. Когда приотворялась дверь, все бросались к ней, отпихивая друг друга локтями. Оттуда показывался широкоскулый рябой громила, орал две-три невнятных, с матерком, фразы и снова исчезал за дверью, оставляя толпу в тупом оцепенении.
Уехать хотят! - бесшабашно ответил шофер.
Как? Насовсем? - ужаснулись вы.
Ну почему насовсем... Тут все, и командированные, и которые в гости. Недавно мои знакомые ездили по приглашению, так они трое суток жили здесь прямо у подъезда в своей машине. И ели, и спали тут, и оправлялись, прошу прощения... Ребеночек у них. А у кого нет машины, тем беда - не выстоишь! Отлучаться - ни-ни, быстро из списков вычеркнут.
- Кто все это устроил, вы знаете?
Англичане, кто же еще... Нашим властям теперь до лампочки: пожалуйста, езжай куда хочешь, если ты, конечно, не засекреченный. Были бы деньги. Боитесь, наверное, что скоро мы все переедем к вам жить, а?..
- Куда-то едем... Как во сне! - пробормотал я. - Мог ли я вообразить, что когда-нибудь буду ехать с вами по Москве?
- Вы покупали в Англии много чаю. Но я видела в ваших магазинах хороший чай, нет?
Не такой хороший. И он стоит раза в три дороже, чем в Англии...
- Это и есть рынок. Нужно больше торговцев, тогда цены станут падать.
- ...а зарплаты здесь раз в двадцать меньше ваших. Ну как вам Москва? Что вы про все это думаете?
- У вас стало больше машин.
- Слишком много! - вставил словоохотливый водитель, нервничая в очередной пробке.
- Скажите, почему нельзя убрать грязь? Почему каждый из вас не возьмет в руки метлу и не приберет свою улицу, свой подъезд? Чего вы ждете? Я ни разу не смогла воспользоваться в Москве общественным туалетом. Это ужасно!
- Простите, - сказал я. - Наверное, я начал не с тех вопросов. Просто растерялся, я ведь безумно рад вас видеть.
- Россия едва ли дождется новой помощи от Запада. Вместо того чтобы запасаться на зиму мукой и картофелем, вы услаждаете себя иностранными напитками и шоколадом. Нам говорят, что у вас голод; я никакого голода не вижу. Вы просто не умеете жить по средствам.
- Вы упрекаете меня?..
- Нет, конечно. Простите. Я говорю обо всех.
Обо всех? - не выдержал я. - Посмотрите в окно. Смотрите, смотрите на них! Вам кажется, они заелись?
И кто, по-вашему, в этом виноват? Да почему вы думаете, что после всего этого вам должно быть хорошо?
После чего этого? - невольно вскрикнул я. - Вы рассуждаете, как профессор Смолянский, увезенный отсюда ребенком еще в гражданскую войну. Эмигрантам кажется, что вся Россия должна теперь думать только об искуплении вековой вины перед ними, ни о чем более. А мы здесь уже устали от их страданий, точно так же как Запад устал от наших. Что нам до чьих-то старых обид, при нынешних-то наших делах! И какое отношение к этому имею я, все они? Ведь я никого не убивал и не грабил. Ни я, ни мой отец, ни дедушка. Нас всю жизнь только давили: вначале царские опричники, затем большевистские, теперь какие-то другие. За что же вы так безвинных-то?
Если вы терпели, значит, виноваты. И потом, это неизбежно. Старое должно уйти, иначе не будет нового. Говорят, советские привычки трудно поддаются ломке, нет?
- О, это уже напоминает мне слова маркиза де Кюстина: Здесь все нужно разрушить и заново создать народ... Не бойтесь, коммунисты в старых мундирах уже не вернутся. Но это не спасает от худшего. Вы сами, помню, где-то писали: государство, которое не защищает своих подданных, не может ждать от них лояльности...
Не знаю, какое помрачение на меня нашло, и это в самые-то первые минуты долгожданной встречи! К тому же во многом, чуть ли не наполовину, был с вами согласен. И о Смолянском рассуждал про себя иначе: для них, несчастных стариков, гласность на родине только началась, они рады возможности вспоминать и рассказывать, а мы их уже не слышим... Меня задела, должно быть, однозначность ваших суждений, даже кровожадность какая-то. Это было новым, в Англии ничего такого я от вас не слышал.
- Боже, о чем мы говорим!..
- Вы правы, в конце концов, это глупо.
Вы тогда замкнулись и надолго перестали со мной разговаривать. Мы были рядом на заднем сиденье; вы откинулись к открытому окну и зажмурились, подставляя лицо ветру...
Дорога, к счастью, оказалась длинной; спустя время мы разговаривали так, будто ничего не случилось. Вы старались, чтобы было так. И лишь однажды снова взорвалось - но тут уж не знаю, чему это и приписать... Дело в том, что вы обмолвились о смерти вашей мамы.
Я не поверил своим ушам. Я обмер и долго не мог собраться, чтобы вымолвить приличествующие случаю слова соболезнования. Она стояла перед моими глазами такая, какой я покинул ее в тот дождливый день на автобусной остановке в Кембридже: растерянная, смущенная моим нежданным порывом благодарности, с блуждающей на губах детской улыбкой... Мне казалось невозможным, чтобы что-то могло отнять такую крепкую жизнь, и где - в надежной Англии!
Если бы я сумел рассказать вам, - начал я чужим, булькающим голосом, как много ваша мама для меня...
Да что вы все мне сочувствуете! - вдруг визгливо перебили вы. - Какое вам всем дело до моей матери! Я прихожу в совершенно незнакомый дом, и мне тут же начинают сочувствовать - все, кто и в глаза ее не видел! Вы правда так сильно любите чужих матерей?
Я готов был выскочить на ходу из машины - до того жутко стало мне от вашего крика. Последняя фраза, впрочем, была произнесена спокойнее и даже с издевкой. Больше я не решался издавать ни звука и забился в угол, вжался в сиденье. Мне хотелось, чтобы вы меня не замечали, забыли о моем существовании.
Знаю, минуту спустя вы уже сожалели о своей вспышке.
- Она спускалась по лестнице с подносом, упала и ушибла голову, - рассказывали вы, как бы заглаживая свою вину. - Ей удалось вызвать неотложку, но машины почему-то долго не было. Она звонила мне в Оксфорд и спрашивала: почему не едет машина?.. У нас просто ужасные врачи! Когда приехали, она была уже без сознания. Они не знали, что с ней, стали делать разные уколы... Я рада, что все кончилось быстро. У матери было кровоизлияние. Она все равно осталась бы инвалидом, прикованной к постели. Моя мать была энергичным человеком, она не выдержала бы неподвижности...
Мы с вами так и не успели ни о чем толком поговорить. Хвата последние убегающие минуты, я предложил - как в холодную воду бросился- познакомить вас с Аней Вербиной, о которой много рассказывал еще в Англии. Свести вас с ней было давней моей мечтой.
Нет, - сдержанно ответили вы. - Как-нибудь в другой раз.
Оказывается, вы послезавтра улетали назад.
- А я? У меня будет еще возможность повидать вас?