Страница 22 из 41
Мы с женой поделили поровну оставшиеся фунты. Они съежились еще больше. К весне зарплата моей сестры, как сообщала она по телефону, выросла примерно до восьми фунтов, но купить на эти деньги удавалось даже меньше, чем на четыре фунта в январе. Однако при должной бережливости наших запасов, по моим расчетам, могло хватить до осени. Что будет осенью - Бог знает. В тот год особенно популярным был шлягер, в котором звучали такие слова:
Осень! Доползем ли, доживем ли до рассвета?
Что же будет с Родиной и с нами?
В самом деле, в нашей страшной жизни лучше было не строить планов.
...Пишу в нашей страшной жизни - и ловлю себя на мысли, что жизнь в России была для меня ужасной всегда. Лет десять - пятнадцать назад она казалась до того невыносимой, что я нисколько не боялся атомной войны, которой постоянно пугала советская пропаганда. Есть предел отчаяния, за которым думается не о созидании, но лишь о дальнейшем дотла! - разрушении. Мы в России давно живем за этим пределом. Не станем тратить время на выяснение, кто в этом виноват: никто, кроме нас самих, конечно. Это мы сами сделались опасными для всех, а в первую голову для себя. Но вот что я вам еще скажу. Мой народ напоминает мне безумно влюбленного застенчивого юношу. У него отнимают намыленную веревку, ему дают успокаивающие капли, его, наконец, связывают и запирают в чулане, где он, разумеется, будет биться об стену, пока не разобьет либо эту стену, либо свою голову... И никому не приходит на ум простое: вдохнуть в него побольше уверенности да рассказать о его беде той рассеянной красавице, что, сама того, может, не подозревая, свела его с ума: вдруг да полюбит, приглядевшись?..
Такое может прийти в голову только очень близким людям. Самым близким.
Однажды поздно вечером я возвращался на автобусе в Оксфорд. Это было после трудного дня в Лондоне, когда я сначала безуспешно пытался вернуть в агентстве Аэрофлота переплаченные за билет деньги, а затем на Би-би-си получил от золотушной одесситки совет стать немного более британцем. В слабо освещенном салоне кто дремал, откинув спинку кресла, кто шептался с соседом, а несколько молодых людей студенты, наверное - жевали сэндвичи и запивали их молоком. Атмосфера ночного автобуса была настолько знакомой и близкой, словно я ездил этим рейсом всю жизнь. Я почти автоматически поднял руку и щелкнул выключателем наверху - мне на колени упал желтый лучик фонаря. Повернул пластмассовый шпенек рядом с выключателем - в лицо ударила струя свежего воздуха. Потянулся к спинке переднего кресла, нащупал резинку сетки для газет и всякой мелочи, чуть оттянул ее и легонько щелкнул... С детства привычное развлечение. В сетке лежали старая газета и пустая бутылка из-под пива. Автобус был - Икарус. На таких автобусах я не раз ездил в гости к тетке. Если бы водительское место не располагалось справа, вполне можно было бы решить, что ты в России. Именно тогда я как-то холодно и отстраненно подумал: не все ли равно на самом-то деле, куда ехать ночным Икарусом - из Лондона в Оксфорд или из Москвы в Солигалич? И почему-то вспомнил писателя Кричевского. В том автобусе у меня впервые мелькнула догадка, от чего он погиб: от унижения, которое преследует нас повсюду. Бежишь от постоянного унижения из России и сталкиваешься с еще худшим - на чужбине. Возвращаешься с новыми надеждами домой - и видишь, что на такую жизнь у тебя после заграницы не осталось уже совсем никаких сил. Разруха, одичание, обман и насилие, затравленные лица... Здесь жить невозможно, а там - незачем.
Не приведи Бог узнать такое место, а потом навсегда его покинуть,- пробормотал я, кажется, по-английски, наконец-то отпустив резинку багажной сетки.
- Что вы сказали? - участливо спросила молодая соседка, повернув ко мне симпатичное круглое личико. Видимо, она заняла это место на последней остановке. Еще недавно тут сидел пьяный дед в телогрейке и бессвязно матерился, мешая думать.
На этот раз я ехал то ли из Москвы в Оксфорд, то ли из Лондона в Солигалич. Но ведь в Англии молодая женщина не начнет первая разговора с незнакомым мужчиной! И там, кажется, не принято переспрашивать.
Вы в Солигалич? - спросил я ее на всякий случай.
- Нет, я до Чухломы. А вы?
- Не все ли равно, куда ехать, - раздраженно пошутил я. - Нынче у нас везде одинаково плохо.
Она растерянно задумалась. В полумраке ее близкое круглое лицо с вопросительно сдвинутыми бровями показалось мне по-детски беззащитным. Oh, really? - вспомнилось мне...
- Я думаю, здесь тоже можно жить, - серьезно промолвила она после минутного размышления.
Интонация требовала продолжения. Мне стало даже весело: эта женщина как будто побывала со мной в Англии, так легко она проникла в дурную бесконечность моих мыслей.
- Конечно, можно - тем, кто быстро сориентировался и не терял времени даром, - желчно возразил я. - Остальным же, огромному большинству вроде нас с вами, досталось разрушать свои души бесплодной завистью.
Я уже успел ее разглядеть: она была в скромном плаще и сером тонком свитере, вся чистенькая и аккуратная. Добросовестная жена какого-нибудь ветеринара или столяра возвращается из столицы с покупками дл семьи.
- Зачем завидовать, кому? - Она снова трогательно наморщила свой лобик. - У каждого своя судьба. Я бы не хотела брать на себя чужие неприятности, мне хватает своих.
- Вы всегда жили в Чухломе? - жестоко спросил я.
- Ну, как вам сказать...
- А когда вы смотрите дома телевизор - желаю вам, конечно, чтобы он был цветным, - вам не хочется стать Мадонной или, на худой конец, Аллой Пугачевой? Не хочется пройтись в лучах юпитеров, легко прошуршав золотистой юбкой и сверкнув настоящими бриллиантами, или победить в конкурсе фотомоделей, или отдохнуть на Азорских островах, или забраться в собственный мерседес и жевать, жевать, жевать бесчисленные Сникерсы, Баунти, Твиксы...
- А также Педигри пал6, - дополнила она не без юмора.
- Тоже неплохо. Так вам хочется всего этого - хотя бы для своих детей? Кстати, есть они у вас?
- Двое. Дочке уже девять, а сыну три годика.
Ну вот. Вам не кажется, что рожать детей в этой стране, при наших-то с вами возможностях, - все равно что заведомо давать жизнь слепоглухонемым, безруким и безногим, каким-то беспомощным обрубкам человеческого тела?
Молчание.
У дочки малокровие, - наконец тихо заговорила она, глядя на меня из темноты очень внимательно. - Я стараюсь ее подкармливать, езжу за продуктами... Ведь это поправимо, верно? Ну а насчет зависти... Каждому хочется чего-то такого, чего у него нет. Даже Пугачевой. Даже Мадонне, наверное. Почему вы ее назвали? Я мало ее слышала, но мне не нравится, как она поет.
Похоже, я недооценил свою попутчицу. Черт знает, почему я назвал именно Мадонну! Я-то ее и вовсе никогда не слышал. Видел только в лондонском книжном магазинчике фотоальбом с изображениями ее симпатичного полуобнаженного тельца, обтянутого детскими рейтузиками. Беби с титьками - так, кажется, называется в переводе на полурусский этот новомодный невинный имидж.
- Вы были за границей, - задумчиво произнесла попутчица, когда я во всем признался. Если бы в салоне горел свет, она увидела бы, как запылало мое лицо. - Мне тоже хочется. Когда-нибудь, наверное, побываю. Это все равно что кожаная куртка...
- Кожаная куртка? - удивленно пробормотал я. - При чем здесь кожаная куртка?
- Да просто. Сейчас все их носят, как и за границу все почти ездят. Просто с ума сошли на этих куртках. Зависть портит характер, вы правы, нам просто нужно щадить друг друга. А еще полезно иногда ставить себя на место того, кому завидуешь. Представьте, вам сейчас предложат важный пост с большим окладом, персональной машиной и госдачей. Разве откажетесь? Разве не забудете на время о тех, кто всего этого лишен? Обо мне, например, да и о себе самом, какой вы сейчас... Вам будет казаться, что вы имеете на это исключительное право, что вы это заслужили какими-то личными качествами: знаниями, там, умом, прилежанием, не знаю чем еще. Но ведь так про себя думает каждый!