Страница 44 из 53
Таким образом, чуть ли не основной контингент возможных кандидатов на трансплантацию сердца отпадает…
7 сентября 1968 года профессор Барнард со своей группой хирургов сделал третью по счету и вторую удачную трансплантацию сердца известному теннисисту, пятидесятидвухлетнему горняку Питеру Смиту. В это время из Парижа Барнарду прислали изготовленную там антилимфоцитарную сыворотку (о ней уже было рассказано, помните — АЛС?), и он получил возможность с ее помощью проводить своему пациенту более эффективное лечение, направленное против отторжения органа.
Но тут начались новые неприятности: семья африканской женщины, сердцем которой на этот раз «воспользовались» кейптаунские хирурги, возбудила против Барнарда судебный процесс, в связи с тем что у нее не получили разрешения на использование сердца Эвелин Джэкобс. Семья эта принадлежала к религиозной секте, которая выступает против изъятия органов после смерти человека. Сумма иска равнялась 140 000 долларов. При этом семья погибшей не требовала «возвращения» сердца и выразила пожелание, чтобы оперированный продолжал хорошо себя чувствовать.
Заметьте, судебный процесс возбуждается не для того, чтобы впредь неповадно было хирургам без разрешения родственников использовать сердце умершего человека, а для того, чтобы получить с хирурга деньги. 140 000 долларов. Что это? Стоимость человеческой жизни? Или цена (кем установленная?!) сердца человека? Или неожиданный, с неба свалившийся изрядный доход для семьи несчастной африканки?
Говорить о компенсации морального ущерба не приходится: религия и чувства здесь не при чем, иначе иск не был бы выражен в деньгах. Оставляя в стороне вопрос о том, злоупотребил ли своим правом профессор Барнард, можно с уверенностью сказать, что семья Эвелин Джэкобс, а может быть, стоящая за ней религиозная секта, своими правами безусловно злоупотребила.
И вообще, существуют ли такие права? Кто является собственником трупа и его органов? Кто имеет право давать разрешение на изъятие их, и нужно ли такое разрешение испрашивать? Имеет ли право человек при жизни завещать свое тело для использования его после смерти? За плату, получаемую после составления завещания, или безвозмездно?..
Это тот случай, когда наука направляет законодательство, вызвав к жизни ситуации, никогда прежде не имевшие места, а потому не предусмотренные законом. Однако ответы на поставленные наукой и практикой вопросы требуют строжайшего юридического обоснования.
Коль скоро кейптаунский суд принял дело к слушанию, он тем самым признал право семьи на тело Эвелин Джэкобс. Более того, можно считать, что суд признал законным самый факт «вещной стоимости» сердца. Отсюда можно сделать косвенный вывод: сердца, необходимые для пересадки, покупаются за деньги. Тот, кто имеет право на «владение трупом», имеет право продать его органы… Семья не требует «возвращения» сердца, как это сказано в заявлении, но ведь из этого следует, что она могла бы его востребовать как свою собственность и что врач, пересадивший сердце, должен был бы его вернуть.
Разумеется, все это абсолютно нереально — ни один суд в мире не способен вынести подобное решение. Но чисто теоретически оно возможно.
Для советских людей это звучит дико и чудовищно. И не только это…
Надеясь на эрудицию читателя, на его знакомство с историей развития человечества, я старалась не повторять общеизвестное: любая наука и каждая ее отрасль неразрывно связаны с процветанием всех других наук, а их процветание, в свою очередь, с социальными, экономическими и политическими установлениями общества. Но сейчас я хочу воспользоваться правом на авторские отступления и немного порассуждать — об экономике и науке, о хирургии и социальном строе.
Скальпель всегда остается скальпелем; при любой общественной формации. Скальпель — как отвлеченное понятие. Но стоит ему стать инструментом, попасть в руки хирурга, как он утрачивает свою кажущуюся «аполитичность». В руках хирурга, вне зависимости от его одаренности, скальпель может служить исключительно для лечения человека, а может стать источником обогащения врача. И не вините меня в грубой примитивности — я просто хочу напомнить то, о чем мы часто и надолго забываем: за словами «купля-продажа» может скрываться человеческая жизнь.
Знает ли хоть один советский человек, бывший или могущий стать пациентом хирургической больницы, во что обходится государству каждая, даже самая незначительная операция? Сколько стоит труд врача, амортизация аппаратуры, инструменты, донорская кровь, лекарства и многое другое? Беру на себя смелость утверждать: нет, не знает. Ни у нас, ни в других социалистических странах больной не ведет подобных подсчетов. Да и зачем ему они? В больнице с ним обсуждают совсем другие вопросы: в какой степени необходима ему та или иная операция, сумеет ли она восстановить его силы и работоспособность, согласен ли он доверить свое тело хирургу. И никто не предъявляет ему для оплаты счет — операцию и все, что с ней связано, оплачивает государство.
Любой пациент, живущий в так называемом «свободном мире», прежде всего слышит: лечение будет стоить вам столько-то сотен или тысяч денежных единиц. Скажем, хотите новое сердце, готовьте 20 000 долларов, а лучше — все 100 000. Такова стоимость операции плюс лечение возможных осложнений, без которых не обходилась еще ни одна пересадка. Почка стоит дешевле — «всего» 13 000 долларов плюс тысяча ежегодно за анализы и осмотры… А где их взять? Как может заработать их больной в мире, где миллионы здоровых рук не находят себе применения?
Горняк Питер Смит, выйдя из Хроте-Схюр, так до конца жизни и остался безработным. Получив от больницы огромный счет, который не в состоянии был оплатить, задолжав за много месяцев хозяину дома, грозившему выселить его из квартиры, он вынужден был с горечью констатировать: «Эта чудесная операция подарила мне вместе с жизнью такие страдания, что вряд ли я когда-нибудь смогу снова встать на ноги».
Зубной врач Филип Блайберг оказался более изворотливым: чтобы оплатить свое многомесячное лечение и получить средства к существованию, он стал «эксплуатировать» свое новое сердце. «Интервью с ним в 500 слов, — пишет гамбургский журнал „Штерн“, — стоит четыре тысячи западногерманских марок. Это значит, что за каждое слово Блайберга надо выложить 8 марок».
Преподаватель промышленной эстетики из Индианополиса (США) Луис Рассел, один из «рекордсменов», проживших с чужим сердцем 6 лет, должен был выплатить только за первые послеоперационные годы 86 000 долларов (сюда входила и стоимость операции). Однако чужое сердце так и не стало его «собственностью» — оно было отторгнуто организмом, и 7 ноября 1974 года Луис Рассел скончался.
Купля-продажа… В мире, где все сверху донизу построено по этому принципу, не вызвало особой сенсации даже такое страшное письмо, опубликованное в парижском еженедельнике «Пари-матч»:
«Я прочла ваши репортажи о пересадках сердца, осуществляемых профессором Барнардом в Кейптауне… Я предлагаю ему свое сердце за большую сумму денег. У меня нет ничего другого, и я хочу это сделать ради своей семьи… Я ничего не жду от жизни. Какое значение имеет, умру ли я сейчас или через 30 лет. В то время как благодаря мне богатый больной сможет приобрести для себя 30 лет жизни… Ни один богатый больной не должен колебаться перед этой сделкой, выгодной обеим сторонам».
Этот трагический документ — концентрированное отражение действительности. Если все можно купить, значит, все можно продать. Если члены семьи умершего могут продать органы трупа, то почему сам «хозяин» не имеет права продать собственное сердце! И в этой печальной действительности какая неприглядная роль отводится хирургу: посредник между отчаявшимся «потенциальным донором» и богатым реципиентом, способным за большие деньги приобрести живое сердце…
Не было этого. Врачи не откликнулись на объявление, хирурги не стали перекупщиками, никто не стал отнимать у несчастной женщины ее жизнь. Но…
Кому из нас, советских людей, даже во сне могло привидеться такое? Ни живые, ни трупные органы у нас не продаются, не покупаются и не наследуются. Ни за одну из сотен пересаженных в СССР почек ни копейки не заплатил ни один больной и ни один хирург. О здоровье и жизни людей печется само государство, и подоходный налог в социалистических странах не повысился оттого, что хирургия вступила в эру трансплантации органов.