Страница 20 из 33
Таким образом, на примере «сечек» можно познакомиться с очень интересной переходной формой счета, в которой на фоне более ранних культурных способов подсчета – предметно-действенных (счет с помощью пальцев, т. е. частей тела, или их заменителей – предметов, нанесение меток или зарубок), возникают и приводятся в соответствие с исходными более сложные – вербальные формы. В них еще не используются числа, а в качестве опосредующего орудия выступают более простые и одновременно древнейшие варианты – рифмованные ритмические структуры, «музыка подсознательной арифметики» по Лейбницу. Роль и функция «сечек» – не только быть простой забавой для детворы (облагороженной матерями грубой утехой плотников, как считал Г.С. Виноградов) и не только выступать в роли придуманного взрослыми для детей ритмизованного способа облегчения их трудовых процессов, типа детской трудовой песни (как полагает М. Мельников). Можно предположить, что их роль и функция некогда была значительно шире – быть одним из вариантов культурных способов счета, тех способов, которые давно составляли некий этап в историческом развитии счета, позже сохранившись лишь как форма, облегчающая детям в их онтогенетическом развитии задачу овладения более зрелым культурным способом. В наше время эта форма, вытесненная более совершенными педагогическими приемами, встречается все реже, и не исключено, что вскоре вовсе выйдет из употребления.
В современном детском фольклоре можно найти еще один способ счета, который достаточно близок только что описанному, но представляет собой по сравнению с «сечками» еще один шаг вперед в направлении «отрыва», «отхода» от более ранних – предметно-действенных форм. Речь идет о наиболее распространенном и, как полагают фольклористы, наиболее жизнеспособном виде детского фольклора – всем известных «считалочках». Рассмотрим подробнее этот жанр. За разнообразием его многочисленных вербальных вариантов всегда скрывается одна простая операция: ведущий, который произносит слова «считалки», скандируя ее текст, по очереди дотрагивается при каждом слове до груди или плеча каждого из детей (которые стоят или сидят в кругу). В более поздней версии он не дотрагивается, а просто указывает на ребенка. Закончив текст стиха-считалки, считавший жестом указывает на того, кто должен выйти из игры, либо сыграть в ней определенную роль.
Если сравнить «считалки» с «сечками», то становится понятным, что в них уже отсутствуют конкретные предметные операции счета (перемещение реальных объектов, нанесение меток или зарубок и т. п.), однако еще остаются определенные внешние остаточные действия (прикосновение или указание по очереди на каждого из детей). Такие действия уже не оставляют реальных зримых отметин, но в то же время они безусловно являются производными от предыдущих опосредующих счет способов, их еще более «свернутыми», символическими формами. На фоне этих остаточных движений звучит определенный текст в стихотворной форме, с некой рифмованной ритмической структурой. Правы, очевидно, те исследователи (например, Г.С. Виноградов), которые думают, что в считалке главное – это декламационный стиль, скандирование, а смысл текста имеет второстепенное значение (более того, его может вообще не быть, как в тех случаях, где считалка – это просто смешение осмысленных и бессмысленных словосочетаний):
Поэтому, трудно согласиться как с теми, кто делает акцент в считалках на смысле текста (М.Н. Мельников, 1987), так и с теми (Г.В. Довженок, 1981), кто отмечает, что «примитивным родственником» считалки, а, если разбивать по стадиям, то ее предшественником, является обычный счет, которым и сейчас иногда пользуются дети с той же целью: в группе выбирают определенное число, до него и считают. Наоборот, можно предполагать, что описываемый Г.В. Довженок вариант «считалки» является более поздним культурным наслоением (поэтому встречается в детской практике редко), появление которого в культуре должно было бы знаменовать очередное «сворачивание» на пути к умственному действию счета.
Ученые сейчас доказывают (М. Новикова, 1993), что счет изначально никогда не был абстрактным действием, он всегда был включен в какую-либо конкретную операцию или деятельность (так, в магической практике операция счета по одному всегда предусматривала ситуацию выбора и избрания). Сравнительно поздно в истории культуры счет смог полностью «избавиться» от своих предметно-действенных форм и трансформироваться в вербальные корреляты, что стало условием вычленения из ситуативной конкретности и шагом к переходу во внутренний психический план.
Культурно-историческое развитие целеполагания
Обратимся теперь к культурно-историческому развитию процесса целеполагания. Поистине странным представляется тот факт, что, несмотря на то, что в одной из главных теорий советской психологии – теории деятельности – категория «цели» выдвигалась в качестве исключительно важного психологического понятия, практически не существовало работ, в которых бы рассматривалось становление процесса целеполагания как в онтогенезе, так и в его историко-культурном развитии. Теория поэтапного формирования умственных действий в этом контексте не была исключением. Вместе с тем, важность и значимость такого процесса в жизни любого человека (который, кстати, согласно А.Н. Леонтьеву, является ключевым при решении вопроса об отличиях Человечества от всех иных обитателей Земли), безусловно, должны были отразиться и на тех видах деятельности, которые, по предположению, отражают этапы его становления-«сворачивания».
Под целеобразованием в современной науке понимается психический процесс отражения результата будущего действия и путей его достижения. Этот процесс может быть разной степени конкретизации, в иных случаях ограничиваясь только самым общим представлением о конечном результате или даже его отдельных характеристиках, а в других – отличаясь тщательной проработкой мельчайших подробностей. Целеобразование остается предваряющим компонентом любой деятельности современного человека, однако существуют убедительные доказательства того, что наличие такого внутреннего предваряющего плана деятельности является достаточно поздним приобретением человечества. Так, в монографии «Историческое развитие культуры» В.Н. Романовым на многочисленных примерах показано, что в первобытной культуре образ цели, план существует лишь «на уровне общих схем предметных действий», «вплетен в саму конкретную деятельность и не актуализируется вне ее» [13, с. 16].
Возможно, что исходной формой целеполагания могла быть любая практическая деятельность, которая затем, по мере «сворачивания», все более отрывалась от внешних форм и алгоритмизировалась, принимая форму привычного для современного человека образа цели. Представляется, что первой культурной формой на пути такой интериоризации практической деятельности являлась обрядовая практика, соответствующая в теории поэтапного формирования умственных действий этапу материализованных действий на внешних предметах. Можно привести ряд аргументов в пользу данного предположения.
«Итак, с одной стороны, обряд является свернутой, «укороченной» формой предметной деятельности. Действительно, в нем всегда отражены в более или менее развернутом виде в прямой или символической форме различные моменты предваряемой практической деятельности (характеристики желаемого результата, программа действий по ее достижению и т. п.).
Обобщение исходных схем действия, достигаемое благодаря ритуальной деятельности, имеет важные последствия для того, как они представлены в сознании. Между деятельностными образами, которые до этого могли существовать обособленно, прокладываются новые связи, в результате чего обрядовая реальность закрепляется, получая отделенное от деятельности и относительно самостоятельное идеальное соответствие, способное к дальнейшим системным трансформациям» [13, с.40].