Волшебная мелодия Орфея

– Он всегда такой?

– Почти, просто у него специфические представления о жизни в социуме.

– Это я уже поняла.

Уже за ужином, к которому Бодлер выходить нужным не посчитал, сообщив, что он уже нашел все, что ему нужно, в холодильнике, разговор зашел о неприятностях поэта-хакера. Гарик коротко ввел Настю в курс дела. Та была заинтригована:

– Ты уверен, что Бодлер не видел убийцу?

– Уверен, если бы видел, то все было бы гораздо проще!

– Ты думаешь, ему действительно грозит опасность?

– Не уверен, но на всякий случай решил, что ему лучше уехать.

– Классно, а меня будете держать в курсе дела? – попросила она с загоревшимися глазами.

– Подожди-ка, ты в это дело не влезай! – опомнился Гарик. – У тебя работа, ты скоро уедешь в Клюни, в кампус Высшей школы искусств и ремесел и благоразумно забудешь всю эту историю.

– Уеду, – согласилась Настя, – только ты совершенно забыл одну деталь.

– Какую?

– Насколько я поняла, этот самый Магнус жил и умер в Клюни…

Человек, стоявший перед привратником Клюнийского аббатства, явно привык повелевать. Его голос был властным, а взгляд серых с металлическим отблеском глаз – прямым, умным и жестким. Даже грубая коричневая ряса, подпоясанная перекрученной веревкой, не нарушала этого впечатления. Гостю аббатства не было никакой необходимости щеголять в роскошных нарядах, чтобы подчеркнуть собственное достоинство. Даже в самом простом облачении он выделялся в любой толпе. Его спутник был поменьше ростом, помоложе, с изящным подвижным лицом и такими же тонкими руками. В отличие от своего наставника, державшегося с молчаливым и величавым спокойствием, ученик нервничал. Он явно устал с дороги, был голоден, и ему не терпелось оказаться внутри.

– Передай, что монахи ордена Святого Бенедикта Гийом Ожье и Руфин Редналь просят аудиенции с его милостью Петром Достопочтенным! – просто заявил старший.

Привратник подозвал проходившего мимо молодого послушника и отправил его с посланием к аббату. Гости же терпеливо ждали, пока их проведут к настоятелю. Но вместо настоятеля навстречу им вышел высокий и худой монах в бурой рясе, подпоясанной кожаным поясом.

– Pax et bonum[1], мой брат, – слегка поклонился он.

– Pax et bonum, – наклонил голову приезжий.

– Ансельм, – представился встречающий, – странноприимный брат. Добро пожаловать в аббатство, братья! Вы наверняка устали с дороги, вам надо прийти в себя и отдохнуть. Пока Петр Достопочтенный и наши братья закончат полуденную молитву, я покажу вам ваши покои.

– Мы не устали и готовы присоединиться к братьям для молитвы, – спокойно возразил отцу-госпиталию старший приезжий, младшего, мечтавшего о покое, передернуло, но возразить он не решился.

Ансельм кивнул:

– Как пожелаете, братья, пусть ваш приезд оживит и питает молитву каждого из нас.

Ожье только склонил голову в знак согласия. Странноприимный монах развернулся и пошел, указывая путь новоприбывшим. Глазам путников открылась впечатляющая сцена. Внутри аббатство оказалось еще великолепнее. Особенно потрясала базилика. Даже леса, опоясывающие строящийся собор, не могли скрыть изящества и величественности здания. Вокруг него громоздились другие постройки, поменьше, но также добротно построенные: странноприимные покои, трапезная, монастырская кухня с погребами, покои аббата, две огромные общие спальни для монахов, третья, чуть поменьше, для послушников, чуть подальше виднелись лазарет, конюшни, амбары, кузница и ремесленные мастерские. Чувствовалось, что монастырь был отлично организован. Расположение зданий подчинялось строгой логике, все было практично, красиво, чисто и ухоженно. Аббатство Клюни искусно обошло завет монашеской бедности и неустанно воплощало в жизнь собственный девиз: «Бедные монахи, богатый монастырь».

Гости не скрывали собственного восхищения.

– Многие говорят о красоте вашего аббатства, но одно дело – слышать, а другое – видеть собственными глазами! – произнес Ожье.

– Мы всего лишь скромные слуги Господа нашего, и все это благодаря воле и милости Его, – спокойно ответил Ансельм.

И монах нисколько не кривил душой. Удивление прибывших было для него делом обычным и никоим образом не влияло на его отношение к собственному монастырю. Окружающее великолепие было всего лишь сосудом, главное же было совершенно в другом. Ансельм так же прекрасно чувствовал бы себя в отшельнической пещере или шалаше пустынника. Он подвел гостей к входу в базилику.

Собор Клюнийского ордена мог соперничать с главной церковью королевства – базиликой аббатства Сен-Дени. Гости переглянулись, удивленно округляя глаза. Речь шла даже не о соперничестве, а просто-напросто о превосходстве. Перед ними возвышалось самое впечатляющее здание христианского, да и не только христианского, мира. Тот, кого называли Гийомом Ожье, покачал головой. Он много путешествовал, многое видел и мог положить голову на плаху: ничего подобного встречать ему не приходилось. Теперь идея Сюжера не казалась ему такой уж экстравагантной. Кроме того, Гийом лучше понимал ноты соперничества, звучавшие в голосе Сюжера. Пославший его аббат, может, и был всесильным министром французского короля, но власть Клюни простиралась далеко за пределы маленького Французского королевства. Повсюду один за другим монастыри приносили присягу на верность Клюнийскому ордену – от Лондона до Марселя, от Сантьяго-де-Компостелла до Праги, от Брюгге до Осло. Конгрегация стала занозой не только для Французского королевства, но и для правителей всей католической Европы. Монастыри препятствовали вмешательству местных сеньоров, всячески противились власти королей, герцогов и императоров, запрещали продажу церковных должностей, требовали строгого соблюдения монашеского устава, безбрачия, ибо священник не мог совершать таинства, будучи по макушку погруженным в обыденную повседневную жизнь, когда надо было выбирать между интересами жены, детей и интересами Церкви. Маленький ветерок грозил перерасти в бурю и смести привычное, веками устоявшееся. Клюнийцы, верные слуги Святого Престола, неустанно день за днем, месяц за месяцем и год за годом собственным примером доказывали, что Церковь, обитель Бога, не должна подчиняться мирской, земной власти. Как и Творец всего сущего не может подчиняться собственному творению – человеку. При этом монахи помогали страждущим, лечили, образовывали, строили, кормили в голодные годы, настаивали на мирном разрешении конфликтов, обличали насильников и грабителей, защищали за крепкими монастырскими стенами. И повсюду волной катилась слава о Клюни и уверенность в том, что на земле мог существовать только один наместник Христа, папа римский, и любая мирская власть была и будет всегда ниже власти, данной Господом своей Церкви.

И лучше всего о силе и могуществе Клюни свидетельствовал строящийся собор. Цельность и сила здания словно возносили к небу праздничную молитву. Мощь, торжественность исходили от каждой колонны, от каждого камня горделиво возвышавшейся базилики, соперничавшей с проступавшей на горизонте горной грядой. Ступенчато-углубленный портал развертывал изумленному взору ленту библейских сцен. Пройдя его, гость словно из зыбкого, такого изменчивого и непостоянного мира попадал в незыблемое, непоколебимое и постоянное обиталище Бога, из ада переходил в рай. За стенами жизнь текла своим чередом, здесь же время останавливалось. И слабый земной человек наконец мог почувствовать свое единение с другими и Господом, а Творец мог наконец созерцать свое творение, освобожденное от горестей, тяжести повседневного труда и паутины повседневности.

Ожье последовал за Ансельмом внутрь и присвистнул от удивления. Недавно законченный центральный неф строения был по-настоящему гигантским. Гость монастыря даже покачнулся от изумления. Первый раз в жизни он видел нечто подобное. Каменные своды поддерживались уходящими ввысь колоннами. Часть из них сияла только что законченной яркой росписью: порхали райские птицы, диковинные растения обвивали затейливой узорочью лица ангелов и фигуры святых. Он проследовал дальше. Внутри собора работа кипела около западной стены алтаря. Гийом был потрясен, картины Страшного суда представали перед ним одна ужаснее другой. Омерзительные фигуры демонов с оскаленными мордами и красными глазами, лица грешников, на которых растерянность сменялась обреченностью и трагической безнадежностью. Мастеру до такой степени удалось передать мрак, зло проклятого места, отчаяние погибших душ и ожидавшие их вечные муки, что Ожье стало не по себе. Он с надеждой посмотрел на простиравшую руки фигуру Спасителя. Но глаза Христа смотрели сурово, и не прощение было в тех глазах. «Отпусти мои грехи и прости, пусть душа моя спасется и войдет в чертоги Твои», – зашептал Ожье привычные слова молитвы, и сила этих слов придала трепещущей душе гостя монастыря уверенности. От него зависело спасение короля, наместника Бога, Града Небесного. И ничто не остановит его. Теперь он знал, что все грехи его будут прощены, ибо он всего лишь орудие в руках Господа. Ободренный этими мыслями, Ожье перекрестился. Страх отпустил, затаившись где-то в глубине души нежданного гостя монастыря Клюни.

1

Мир и любовь (лат.).