Страница 30 из 38
И вдруг — именно «вдруг» — оказалось, что можно и не разрушать звено — можно его только лечить. И вылечить — не убивая. Раздражающей дозой электрического тока, которая стимулирует какую-то из глубоких структур мозга.
То, что проделал недавно В. М. Смирнов — он докладывал об этом летом 1972 года на Международном симпозиуме в Ленинграде, где демонстрировал фильм о своих больных — столь неожиданно, поразительно и непонятно, что ни слушавшие его ученые, ни его коллеги по работе, ни он сам, не могут ничего точно объяснить!
Симпозиум — как обрадовало бы Сеченова его название «Нейрофизиологические механизмы психической деятельности»! — был организован отделом нейрофизиологии человека Института экспериментальной медицины АМН СССР. Отдел по-прежнему возглавляет Бехтерева; Институт — тоже, теперь она его директор. На симпозиум съехались известные ученые Европы и Америки — нейрофизиологи, психологи, нейрохирурги, биокибернетики. Мне не довелось присутствовать на нем, я не слышала доклада Смирнова и не видела его киноленты, поэтому я пользуюсь заметками специального корреспондента журнала «Наука и жизнь» И. М. Губермана.
Человека ранили на войне, еще в сорок первом году, и в результате ранения была отнята правая рука. И с одной оставшейся, левой, можно приспособиться жить, когда бы не страшное явление: отсутствующая правая рука непрерывно и остро болела. Это издавна известные врачам так называемые фантомные боли. Кроме болей, человек еще полностью ощущал отсутствующую руку — пальцы ее были «маленькими, тонкими, скрюченными или вытянутыми, иногда склеенными друг с другом». Жизнь стала невыносимой. Двадцать восемь лет человек боролся с болью, посвятив этой борьбе все свое время и все мысли; он перенес тринадцать операций — ему ничего не помогло.
На двадцать девятом году непрерывных мук человек снова поступил в больницу. Ему ввели электроды и провели сеансы электростимуляции. И образ несуществующей руки, неотступно мучивший его почти тридцать лет, постепенно утрачивал свою яркость, распадался в его сознании, пока на каком-то по счету сеансе не исчез совсем. Исчезли боли, исчезла и патологическая сосредоточенность на них — только на них, исключительно на них… Личность вернулась к норме. Человек разительно изменился — стал спокойным, доброжелательным, ощутил потребность в общении с людьми, стал всем интересоваться и захотел работать.
Впервые за более чем четверть века!
Кроме этого больного, были и еще излеченные люди, в мозгу которых не разрушалась ни одна клеточка. Смирнов стимулировал электрическим током, по разработанной им стратегии, глубокие структуры мозга и добивался успеха.
Почему, на основании каких процессов? Как объяснить этот успех теоретически?
Пока никак. Пока объяснений нет.
«Сам Смирнов, — пишет И. Губерман, — полагает, что в процессе стимуляции электрическим током через вживленные электроды происходит как бы переучивание мозга, какие-то функциональные перестройки, навязанные ему извне импульсами тока, но по каким законам, почему и каким образом разрушается былая порочная связь нейронов — остается проблемой».
Физиология человека искала свои собственные подступы к мозгу и свои собственные способы проникновения в его тайны. Поиски были связаны с изучением высшей нервной деятельности у животных, с достижениями психологии, биохимии, математики, физики, а теперь и кибернетики.
Но открыть надо было доступ к человеческому мозгу, со всеми особенностями его деятельности, механизмов этой деятельности, поведенческими актами, эмоциями, присущими только человеку, с его способностью к мышлению, нейрофизиологическими особенностями законов человеческой психики.
Как бы ни были значительны и важны все исследования и полученные результаты на животных, без особенного, чисто «человеческого» подхода главное в тайнах мозга человека навсегда осталось бы тайной.
Представлялось, что жизнь целеустремлена на непрерывное уравновешивание организма со средой существования, что все действия мозга — ответы, реакции на требования среды. И этому уравновешиванию подчинено все.
На самом деле — это не так. Очень много, быть может, большинство деятельностей, направлено на «удовлетворение требований среды», но не все, далеко не все. Не все жизненные ситуации подчинены только ответам на эти требования, не все приказы мозга «суть рефлексы».
Во времена Сеченова «рефлекторное» представление было более чем прогрессивным. Во времена Павлова уже было понятно, что существуют и другие механизмы, какие — узнать не было возможности. В наши дни физиологи получили такую возможность и не только для изучения на животных — на человеке. И потому многое сумели понять и объяснить. Еще больше — открыть, пока необъяснимое.
Вы помните канарейку, которая связанными крыльями передвигала кубики и строила из них «башню», чтобы достать пищу? На какие отражательные механизмы опирались ее действия? Ведь никакого опыта она не имела и никакой рефлекс не мог у нее выработаться. Между тем она знала, чего ждет от впервые производимых манипуляций: получения еды. Мозг приказывает ей действовать определенным образом, исправляет ошибки на основании ожидаемых результатов. Но откуда взялись ожидания?
Мозг действует в этом примере, как и во множестве других, не как весы, уравновешивающие организм со средой, а как «Госплан», планирующий действия против неудобств, выдвигаемых средой. Сам мозг является здесь активным началом предвидения: зарождается мотивация, она порождает цель, цель организует средства, поступки. Вот откуда сеченовское: мы слушаем, а не просто слышим, мы смотрим, а не просто видим. Мозг не регистратор, а приемник и анализатор, не просто восприниматель, а орган, ставящий цель и делающий из восприятия действенные выводы.
Мозг человека способен предвидеть сознательно, мыслить перспективно, воспринимать ассоциативно — и еще выражать все словами.
На том симпозиуме, о котором шла речь, в своем вступительном слове Н. П. Бехтерева говорила:
— Известно, что в мозгу есть механизм, обеспечивающий избыточные возможности при встрече с каждой новизной. Те, кому удалось «подсмотреть», что происходит в мозгу в момент, когда обстановка оказывается новой, когда неожиданно совершается переход к старой обстановке, когда есть хоть какие-нибудь основания для того, чтобы «удивиться», могут сказать, что мозг в этих случаях как бы «проигрывает» массу готовностей к этой новой ситуации. В это время активизируется огромное количество нервных элементов, включается масса связей между различными участками и элементами мозга. Не исключено, что этот же механизм, хотя бы частично, лег в основу сохранения возможностей мозга, возможностей вида. Весьма вероятно, что эта реакция на новизну и есть что-то вроде механизма, который, обеспечивая избыточную готовность в каждой конкретной, даже маленькой новизне данной минуты, на долгие века сохранил бесконечно большие возможности мозга…
Мозг такой, как он есть сейчас, мало изменился в веках. Но до наших дней никому не удавалось «подсмотреть», какими процессами обеспечивает он высшую нервную деятельность. Поиски электрофизиологических характеристик, связанных с психическими актами, тоже имеют уже многолетнюю историю.
Грей Уолтер, известный английский нейрофизиолог, посвятивший себя изучению электрической активности мозга, разработавший прибор для анализа волн этой активности, многие годы «ловил» законы их разнообразия и изменчивости. Он открыл различные биоэлектрические ритмы, записываемые на электроэнцефалограммах, и дал им названия. С конца пятидесятых годов Грей Уолтер начал лечение вживленными электродами одного из видов эпилепсии, расстройства движений при некоторых трудно поддающихся медикаментозному воздействию неврозах.
Ученый искал объективные показатели изменения поведения мозга в период психической деятельности человека. Одно из важных открытий пришло «случайно». Такие «случаи» знает история науки, как знает и то, что толчком к открытию они становятся только для исследователей, которые их ждут. Так было с Луи Пастером, случайно использовавшим старую культуру куриной холеры, после прививки которой курица не заболела — что и послужило началом создания вакцин из ослабленных микробов; так было с Кохом, обнаружившим на срезе сырой картофелины разноцветные пятна, оказавшиеся различными колониями микробных культур и подсказавшие ученому бактериологическую технику разъединения бактерий на твердых питательных средах; так было с Флемингом, «случайно» открывшим пенициллин в плесени, уничтоживший в чашке с питательной средой все находившиеся там стафилококки.