ЧЕРЕПАХОВЫЙ КОТ

С адвокатом мне волшебно повезло. Наши с матерью наследственные права на дом были совершенно бесспорны, а вот за долю в дядином бизнесе пришлось покусаться. Но ловкие руки стряпчего вынесли мне шматок дядиного бизнеса на жостовском подносе. Издержки были минимальны и совершенно логичны. Впрочем, я не стал королём штукатурных смесей и наследным принцем тротуарной плитки. Я тут же продал свою долю дядиному заместителю и совладельцу.

Выморочный особняк я тоже продам – вместе со всей мебелью. Для человека, выросшего среди бельевых верёвок и книжных шкафов в проходной комнате хрущёвки, шесть комнат и два этажа с мансардой – непонятное расточительство. К тому же, среди этого бессмысленного пространства едва ли найдётся уголок, который меня не раздражает. Позолота и лепнина, каскады хрусталя, зеркала и масляные натюрморты с ананасами и битыми рябчиками… Теперь, когда у меня появился выбор, моё «фи!» не будет гласом фрустрированной лисы, вопиющей в винограднике.

И вы без труда поверите, что такое же спокойное «фи!» было написано на лице моей матери, когда она нашла тёткину коробочку с золотом. Равнодушно перебрав цацки, «бедная Ирина» вручила всю коробочку домработнице Алине.

– Ирина Викторовна, я же не смогу это носить…

Разумеется. И никто бы не смог, зная историю этого золота. В итоге его, кажется, продали ювелирам как лом.

Второй месяц я торгую моим особняком. И, кажется, вчера на него нашёлся настоящий покупатель. Мой волшебный стряпчий проследит, чтобы нас с матерью не облапошили.

А потом мы с Максом навсегда смоемся из этого города. Недавно я развлёк себя поездкой «по третьяковкам». Москва мне совершенно не понравилась, но не о ней речь. Речь об одном из подмосковных городков, через которые я проезжал. Это удивительное место. Простоватое с виду, чем-то похожее на ту светлую глушь, где снимался фильм «Чучело». Едва ступив на незнакомые деревянные улицы, я вдруг понял, что попал домой. Нигде, даже там, где я родился, не было у меня такого простого и ясного чувства. Сейчас я присматриваю через Интернет маленькую квартиру в тамошних новостройках. Чем буду заниматься? Пока не знаю. В одном уверен точно: дворником мне больше не быть. Дворник, милый дворник с кристально поскрипывающей душою, умер навсегда.

Пуговичное колдовство показало, какой мутной зловещей сволочью я на самом деле являюсь. И всё же я благодарен Зелёной Пуговице – именно за то, что она ткнула меня носом в меня же самого. И теперь, когда мне придёт в голову возмечтать о лёгкости, о святости, я смирю истеричную гордыню, плюну в собственное светлоглазое отражение и сделаю всё, чтобы стать хоть немножко чистоплотнее – дабы в следующих перерождениях было не так тяжело тащить на себе всю эту нынешнюю грязь.

Вы мне не верите? И правильно делаете. Ведь если я благодарен Зелёной Пуговице, то совсем-совсем за другое. Вы будете потрясены, когда узнаете, за что именно я ей благодарен! Да за то, что у меня теперь есть деньги, чёрт вас возьми! И я наконец-то получил множество тех удобных мелочей, что давно и незыблемо составляют вашу обыденность, а для меня ещё так недавно были чем-то совершенно недостижимым – как Интернет, загранпаспорт и американская шоколадка для северного корейца. А теперь я получил свободу и возможности – спасибо Зелёной Пуговице. Потрясающее откровение, правда? А так оно всегда и бывает: вы сходу отметаете очевидный ответ именно потому, что он очевиден. Вы лезете в лукавые дебри, сопите и гремите отмычками, а ларчик открывается просто: суньте под его крышку лезвие бритвы Оккама и надавите слегка.

Итак, я теперь богат и свободен. Правда, для этого понадобилась смерть четырёх человек. Но мне сказали, что они, вероятно, погибли от одного удара и без мучений – две супружеские четы, жившие вполне счастливо и умершие в один день.

Запомните крепко, дорогие мои. Я их не убивал; за свои тайные желания мы несём ответственность не больше, чем за свои сны. Моих родственников убил стакан водки, выпитый Олегом на чьих-то крестинах. Я дал себе труд детально изучить это дело и понял, что водитель камаза, отделавшийся сотрясом и переломами, был действительно невиновен. Но я подстраховался и руками моего чудо-стряпчего сделал всё, чтобы с головы камазиста не упало больше ни единого волоса. Я даже навещал его в больнице. Душевное состояние чувака было жутким. Похоже, до конца дней своих он будет считать себя убийцей. Что мне было с ним делать? Вновь и вновь, преодолевая своё косноязычие, внушать ему мысль о его невиновности? Оставлять возле кровати пакеты с деликатесами? Больше я не мог ничего. Но большего и не требовалось.

Честно говоря, совесть камазиста была мне до балды. Как и моя собственная, впрочем. Вот правда: мне совершенно безразлично, насколько мутная я сволочь. Во всяком случае, когда я решил истратить десятину от своей доли наследства на помощь бездомным кошкам, мною руководил отнюдь не рефлекс замаливания грехов. Просто мы пошептались с Максом и решили, что так будет правильно. Узнав об этом, моя мать рассмеялась новенькими зубами и сказала: «Ну, делайте как знаете».

Что ещё добавить? Вы, наверное, ждёте здесь появления женщины – хрупкого тонконогого сокровища, обретённого на форуме любителей шибари. Было бы ещё забавней, если бы она долго скрывала от меня лицо, а потом взяла да и оказалась бы нашей доброй пчёлкой Алиной. И бывший дворник с бывшей приходящей домработницей, связанные любовью к японской поэзии и японским эротическим узлам, создали бы изумительную пару. Но вы же понимаете, что так не бывает. В телефоне у всамделишной, а не выдуманной Алины на все входящие звучит «О боже, какой мужчина». Честное слово, лучше бы она пукала за столом. Или у неё была бы пластмассовая нога. Я мог бы полюбить женщину с пластмассовой ногой, но с пластмассовыми мозгами – никогда. Так что женщины у меня по-прежнему нет.

После того кошмарного сна про негодную кровь я почти совершенно перестал видеть ночные картинки. Если мне что и снится, то тихая улочка моего подмосковного рая, до которого я всё никак не доберусь. В моём недавнем сне вместо плитки и асфальта улочку покрывал почему-то дубовый паркет. Я нежно ступал по этому паркету и гнал метлою невидимую пыль. А метла моя была связана не из карагача и не из чилики, а из цветущих вишнёвых прутьев. И хоть бы один лепесток упал на паркет. Хоть бы один!

Но все знают, что так не бывает. Всякая метла, даже самая лучшая, вместе с мусором выметает и самоё себя – по прутику, по листочку, – пока не останутся на черенке грубые никчёмные обглодыши. И я, внезапно одаренный чувством собственного веса, рано или поздно обречён испытать и предсказуемое последствие: каково это, когда тебя трёт и лохматит о время, подобно тому, как трёт и лохматит об него всех прочих весомых, живых и настоящих? И не застёгнуто ли моё собственное будущее на чью-нибудь Зелёную Пуговицу? Тогда… Что ж, тогда мне не позавидуешь. С другой стороны, тогда я наконец всё обо всём разузнаю – чтобы благополучно забыть, когда я вернусь в мир людей, мётел и времени в следующий раз.

2011.

Наш день (футуристическая грёза)

– Алё, ты где?

– Да в Автозаке на Тверской…

……………………………………………………………………

– Ну, ё-моё, нашёл место. Что ты там делаешь?

– А что делают в Автозаке… Сижу, кофе пью, какой-то салат ем. Жду, пока наши подвинтятся.

– Что насчёт завтра? Будешь на Чистых? Наш День ведь.

– Спрашиваешь… Русаков, гитару не забудь.

– Гитару не обещаю. Строй держать перестала почему-то.

– Фигово. Ну, лишь бы сам строй держал. Если чё, Васька обещал банджо принести.

А Миха принесёт индийские барабаны и варган. Но с гитарой и в самом деле беда: как попала мелкому в руки – так и начались траблы. У мелкого всё так: что к нему в руки попадёт – со всем траблы начинаются. Неделю назад смартфон раскурочил, а скурочить обратно не смог. И пароварку извёл, новую: пытался сделать из неё реактор для, прости-господи, холодного ядерного синтеза… Но в целом грех жаловаться на парня. Вчера пятёрку по русскому приволок, за сочинение «Мои любимые предки».