Страница 1 из 22
Чай с малиновым вареньем
Каменный мостик через небольшой ручей с крутыми и высокими берегами являлся единственной достопримечательностью города. До войны были еще две: собор, стоявший на левом, крутом, берегу Западной Двины (колокольным звоном он объединял тысячи две домов друг с дружкой да с небесной высью), и добротный, царских времен, большой мост, соединявший две стороны реки. Но и собор с его колокольней, ставшей в военное лихолетье наблюдательным пунктом для корректировки стрельбы, и большой бетонный мост были разрушены во время затяжных боев, когда река на много месяцев стала линией фронта.
Десять лет полуразрушенные толстые стены из красного кирпича напоминали горожанам о греховно забытом Боге. Женщины, живущие на правом берегу, проходя от парома на базар и обратно мимо этих стен, незаметно крестились, мужики крякали, затягивались едкими самокрутками, в который раз отмечая умение старых мастеров: вот ведь, чего только не делали с этими стенами, из каких калибров не били, живого места нет, а стоят…
Обломки моста, быки, торчащие из воды, меньше бросались в глаза – лишь засушливым летом, когда становились естественным спортивным снарядом для пацанов, перепрыгивающих по ним с берега на берег, да заставляли обладателей лодок проходить это место с осторожностью, а катера, не часто, но поднимающиеся в город из Витебска, и вовсе не могли идти выше и, если что и привозили для расположенных в верховьях редких селений, выгружали здесь, у паромной переправы, передавая привезенное хозяевам телег или стареньких грузовиков.
…В то лето, не из самых засушливых, но довольно сухое, удивлявшее вечерними сильными без дождевыми грозами, напоминавшими о войне, в город на запыленных грузовиках приехали саперы. Они обложили оставшиеся стены собора взрывчаткой, и однажды июльским безоблачным утром прогремели несколько взрывов, от которых вылетели стекла в близ расположенных домах, и толстые стены старого собора превратились в ярко-красную груду обломков кирпича.
Спустя пару дней еще несколько взрывов потревожили горожан, и остатки большого моста разлетелись по реке, освобождая будущий фарватер (в городе открылась лесосплавная контора, а в верховьях Двины начал работать леспромхоз), оставив лишь прибрежные, не препятствующие судоходству клетки опор.
Битый кирпич от храма постепенно вывезли, место расчистили, разгладили и сделали широкий спуск к переправе, замостив его булыжником. Теперь через реку на пароме переправлялись не только пешеходы и телеги, но и машины, которые прежде подъехать сюда не могли и преодолевали Двину лишь при крайней нужде за семь километров от города, через брод выше Ястребской головки (самое узкое место), на стареньком военном понтоне, с помощью заржавевшей лебедки. В паводок эта переправа не действовала, как и в ледостав и в ледоход. Паром же ходил до крепкого льда (паромщики каждый день скалывали пешнями нарастающий вдоль тросов лед) и начинал работать сразу же после ледохода.
Реликтовый же мостик, небольшой, всего с десяток метров длиной, но мощный, выгнутый, как спина рассерженной кошки, был на своем месте на правом берегу всегда, соединяя берега ручья, впадающего в реку, и продолжая тракт от далекого Смоленска к столь же неблизкому Невелю. Говорили, что по нему в свое время проезжала с надзором за своими западными границами императрица Екатерина.
На этой же правой стороне, на окраине города, располагалась контора леспромхоза, и по мостику каждое утро, кроме воскресенья, проходили Жовнеры. Сразу за мостом они расходились: Полина шла налево, к конторе отдела рабочего снабжения леспромхоза, где служила младшим бухгалтером, а Иван торопился к узкоколейке, пересекавшей тракт, по которой дребезжащая тихоходная дрезина увозила его с лесорубами на делянку, где ночевал его трактор-трелевочник.
Школа, в которую ходил Саша Жовнер, стояла как раз посередине между паромной переправой и каменным мостиком, и улица под окнами его класса периодически наполнялась перестуком тележных колес по булыжникам и тряским урчанием машин. Тогда голос Варвары Ефимовны исчезал в этом шуме, и можно было пошептаться с соседом по парте Вовкой Коротким, который на самом деле был самым длинным в классе и самым веснушчатым.
А обсудить было что. Заканчивался апрель, на березах набухли почки, вот-вот должен был потечь сладкий сок, и днем под яркими лучами солнца по песчаным улицам уже бежали ручьи. Лед на реке стал темным и рыхлым, и по нему отваживались ходить только самые отчаянные смельчаки (которым приходилось закраины либо перепрыгивать, либо перебегать по брошенным доскам), и не было дня, чтобы здесь, у самого берега, кто-нибудь не провалился. Суматошно выскакивая на берег, недотепа, на глазах у подростков, играющих в лапту на вытаявшем пустыре, и стариков, сидящих на скамеечке перед большим домом Сопко, покуривающих ядреный самосад, бежал вверх по косогору, отмахиваясь от безобидных шуток насчет срамного места, которое в таких случаях отогревать надо в первую очередь с помощью соседки или, на худой конец, собственной жинки.
Хуже было тем, кто умудрялся провалиться по пути из дома, на той правой стороне. В этом случае бедолага на некоторое время замирал в раздумье, а потом или трусцой продолжал свой путь, или, махнув рукой, торопился обратно на свой берег, уже не осторожничая и с лету преодолевая свою закраину. Как правило, в этом случае такому торопыге везло и он благополучно выскакивал на берег.
Это были последние дни, когда можно было еще покататься на коньках. У Вовки были дутыши, доставшиеся от старшего брата, который осенью ушел в армию и служил где-то на Урале, у Сашки – старые «снегурочки». Они нашли хорошее место: от Вовкиного дома – он стоял как раз там, где ручей впадал в Двину, – вниз по течению, мимо мостовых быков тянулась ровная бесснежная поверхность. Она появилась только этой зимой, когда остатки моста перестали перегораживать реку. Под коньками лед шуршал, потрескивал, прогибался, заставляя сердце быстро-быстро колотиться, а потом на берегу долго еще рассказывать друг другу о самых страшных моментах стремительного и опасного бега…
С каждым днем желающих покататься становилось все меньше и меньше, и теперь выходить на лед из пацанов отваживались только Сашка и Вовка. Из них рисковым считался Короткий, потому что был почти на голову выше Сашки и весил больше. Сашка первым выходил на кромку, потом катил по прозрачному льду, сквозь который возле заводей у камней можно было разглядеть сонных мальков. Но как он ни спешил, на середине дистанции Вовка все равно нагонял его и убегал вперед, и это был самый опасный момент: лед начинал оглушительно рваться, проседать, и Сашка замедлял шаг, уступая без сопротивления.
Но так он поступал только сейчас, когда же лед был крепким, он всегда сопротивлялся до последнего, и нередко они, мешая друг другу, спотыкались и падали, и тогда более легкий Сашка катился на боку, на спине или животе дальше, без усилий оставляя друга позади…
Затарахтела под окнами медлительная телега (одноногий Яшка-цыган вез из пекарни с той стороны хлеб в маленький магазинчик возле школы), и под это нудное тарахтенье Сашка задал самый главный вопрос:
– Катнемся после школы?
Вовка задумался.
– Хлипко уже, – прошептал он.
– Трусишь?
– Я?..
– Жовнер! – Варвара Ефимовна прошла к их парте, встала в проходе – Что я рассказывала?
Варвара Ефимовна учила их последний год. С пятого класса у них будет много разных предметов и учителей и еще классный руководитель, и об этом было непривычно и в то же время заманчиво думать.
Сашке было немножко жалко Варвару Ефимовну, которая чем-то напоминала его умершую бабушку Марфу Федоровну.
– Мороз и солнце, день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный…
По тому, как развеселился класс, Сашка понял, что на этот раз не угадал.
– А что еще знаешь из стихотворений Александра Сергеевича?
– Александра Сергеевича?..