Страница 4 из 16
Брился утром перед зеркалом. И подумал. Кто делает и изменяет наши лица? Смотришь и видишь, как твою изощрённую душу заслоняет какой-то обжорливый подбородок. Он-то откуда, он-то зачем?! Кто сделал мои глаза, например? Почему в них не так чтобы много цивилизованной терпимости и равнодушной доброты? А больше выслеживания из кустов подходящей по размеру добычи и очень много поразительного бесстыдства. Пудришь лицо книжной пылью, а умнее не кажешься. Засовываешь в уши Моцарта, а слышишь всё равно скрип, лязг и визг охоты.
Так что видишь на себе какие-то деревенские прегрешения, бегство от хозяев, средневековые грехи и каменновековые страхи.
Как на себя ни посмотри – лицо унаследованное. А что там мне могли передать по наследству? Скажем прямо – мало хорошего.
Вывод: побит в поединке своим же лицом.
Лень
Я очень ленивый человек.
Это достоинство у меня с детства. В раннем детстве меня сажали на пол и через два часа находили на том же месте лежащим. Относили в лес, громко говоря встречным, что «идём все вместе! вернёмся вместе! такая мы дружная семья!». Через неделю по приметам обнаруживали меня, уютно приткнувшегося к стволу, меж мощных корней.
Позднее лень моя стала приобретать законченные черты мудрости. Это в третьем классе уже было.
Ленивыми глазами смотрю я на мир. И вижу в этом мире странное.
Если я прихожу с работы и валюсь на диван, чтобы скорее отдаться мудрости, на меня рушится град язвительных упрёков, намёков каких-то, недовольства, небрежно замаскированного в иронию. Вот, мол, полюбуйтесь, каков! Не снять ли вам, батюшка, ботиночки? Уж позвольте! Подушечку взбить ли? И прочее.
И эти же люди недовольны мной, когда я, бодро разбрасывая искры и гудя перегретым паром в котлах, ухаживаю за их подругой, используя весь арсенал подсобных средств, найденных в комнате.
Недовольны мной, когда я так активен! Задорен! И чертовски гибок! Когда я прыгаю барсёнком со стола на люстру и качаюсь на ней, прелестно и зазывно крича на разные голоса.
Люди хотят на меня монополию, что правильно. Но какое-то убежище у меня должно быть, чтобы я мог в нём расстегнуться совсем и упасть на диван. Не могу же я постоянно ишачить в режиме отбойной самопрезентации?
Не хотите, чтобы я валялся на диване, – выкидывайте диван! Тогда начнётся движуха. Где диван? Мы его выбросили! Ты на нем валяешься! Ах, вот как?! Позвольте уж я вас сейчас за волосики, что ли, потаскаю по этажам?! Нет, не хотите?! Где мне теперь валяться?! Жду ответа! Я дверь плечом выбью, не волнуйтесь там! Просто ждите. Скоро увидимся, этаж у нас высокий, к окну бежать странно! И прочее такое…
Не хотите, чтобы я валялся на диване, – носите чёрный корсет с кружевами, бушлат на голое тело, парадоксально танцуйте на столе, не знаю, что и посоветовать ещё. Говорите со мной голосом, хриплым от спирта, мороза и лука. Или иное что. Может быть, виолончель. Спорный вариант, но попробовать-то надо! Мобилизуйте, иными словами. Напрягите силы!..
Последнюю фразу я бурчу уже в подушку. Которая одна не продаст, не унизит.
42
Вот цифра 42, например. Что можно сказать о ней?
Цифра 42 – это, согласно книге «Автостопом по галактике» автора Д. Адамса (1952–2001), «ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого».
И одновременно 42 – это сумма очков на двух игральных костях-кубиках. И сумма всех дублей в стандартном наборе домино.
Вижу в этом некоторую закономерность.
В группу «G-20» входят 42 страны.
42 – это номер дома, в котором до пожара находился роддом, в котором я родился перед пожаром. На улице им. Коминтерна (ныне ул. Сергия Радонежского).
Сорок второй размер обуви я ношу.
Сорок второй размер воротника рубашки у меня.
Из мелочей отмечу, что сорок два пророческих месяца, или 1260 земных дней (или лет), будет длиться царство Антихриста на Земле согласно тринадцатой главе «Апокалипсиса».
Тринадцать – это сумма шести и семи. А умножение шести на семь даёт нам что? Сорок два! Размер моей обуви!
Библия Гуттенберга называется «сорокадвухстрочной». Адово изобретение Гуттенберга могло печатать только по 42 строки на печатном листе.
В египетской «Книге мёртвых» перечислено 42 греха, за которые амба.
В сорок второй квартире живёт агент Малдер.
Сорок две секунды горит фитиль на баркасе Верещагина.
И сорок два раза я пытался бросить курить за последние тринадцать лет.
Как всё взаимосвязано в этом мире! Жалко, что не доучился я в католической семинарии на инквизитора. Как бы я мог использовать свои способности на этом поприще, увязывая и уминая доказательства абсолютной и неисправимой греховности любого встречного!
Методика
Продолжаю терзать «Мёртвые души» Н. В. Гоголя. Во-первых, я его люблю. А во-вторых, интересно же.
Затея Чичикова с покупкой формально живых крепостных с целью заклада в опекунский совет по 200 рублей за штуку казалась мне преступно оригинальной и поэтому неотразимой. На уникальности идеи настаивает и известный сюжет, что А. С. Пушкин, подаривший, а отчасти и сам переживший интригу «Ревизора» Гоголю, презентовал Николаю Васильевичу и интригу «Мёртвых душ».
По поводу «Ревизора» Пушкин сокрушался, что подарил. Жене жаловался. Александр Сергеевич бывал иногда удивительно рачительным, особенно в разговорах с женой.
А по поводу «Мёртвых душ» А. С. Пушкин не сокрушался. Не из-за того, что был убит. А из-за того, что идея мутной продажи мутно обретённого для моей страны – это её хлеб, её сон, её воздух, её мечта, её финансовый хребет и надежда на светлое будущее, её интеллектуальный вклад в Давос. На этой идее бюджет формируется у меня в стране. И идёт её, страны, слава богу, великое возрождение. И электрический свет проводят в село Лопатино, что в 18 км от Самары.
Следите за руками. В черновике шестой, «плюшкинской», главы Гоголь описывает деревню, состоящую из убогих домиков, настолько ветхих, что странно, что такие развалюхи не попали в «Музей древностей», «который не так уж давно продавался в Петербурге с публичного торга вместе с вещами, принадлежавшими Петру Первому, на которые, однако ж, покупатели глядели сомнительно».
Чичиков приезжает объегоривать сквалыгу Плюшкина, а при чём тут музей?
А при том. «Музей древностей» – это «Русский музеум» Свиньина. Павел Петрович Свиньин был двоюродным дядей М. Ю. Лермонтова и тестем А. Ф. Писемского, автора романа «Тысяча душ», написанного так, как будто Чичиков переродился и стал вице-губернатором. Этого Павлу Петровичу, наверное, показалось мало, и он обзавёлся ещё одним родственником – пресловутым графом П. А. Клейнмихелем.
Бенкендорф тоже в родственники набивался. Но решили просто дружить.
С такой роднёй заурядностью быть невозможно. Павел Петрович заурядностью и не был. Он был неутомимым собирателем русских древностей и академиком Академии художеств.
И вот тут настала пора рассказать про «трюмо Петра Великого», которое Свиньин нашел в Ропше.
В 1820 году Свиньин в Ропше обнаружил в каком-то мокром погребе «наваленную кучу из обломков орехового дерева». Ропшинский руководитель г-н Лалаев, поднятый по тревоге, сообщил «после долгих раздумий», что обнаруженная куча – это «трюмо работы Петра Первого».
Я могу понять г-на Лалаева. Я тоже всегда отвечаю, что обнаруженная у меня на дворе куча – это проделки пса Савелия Парменыча. Его-то ругать не будут, а на меня закономерных подозрений будет возведено меньше.
Кучу обломков Свиньин увёз в Петербург. Г-н Лалаев провожал исследователя до заставы и благодарил. Дальше Свиньин позвал на восстановление трюмо работы Петра Первого столяра иностранного («кичливого француза») по фамилии Гроссе. Гроссе посмотрел на «груду священных обломков» (по определению самого Свиньина) и от работы отказался, сославшись на невозможность восстановления «эдакой дряни» (определение самого Свиньина).