Страница 3 из 11
В первую ночь курсантской жизни мне приснилась оставшаяся по ту сторону фронта моя единственная родня - бабушка. Она плакала, напевно по-псковски меня укоряя: "Ахти, лихо-тошно! Дитёнок, куда ж ты это лезешь? Да твое ли это дело?" - "Мое! - возразила я. - Так держать!" И проснулась.
...У старшины учебной пулеметной роты Кошеварова плечи - косая сажень, как у Буденного, грудь - колесом, голос трубный:
- Сорок с "недоразумением", выходи на занятия!
Затем энергичный стук в окно. За мутными стеклами - осенне-зимняя неуютность: холодрыга и мокротень; не видать ни зги. Очумелые от тяжелого сна, угоревшие от рано закрытой печной трубы, выбегаем на скользкое крыльцо. Сорок - мои товарищи курсанты; "недоразумение" - я, это по мнению товарища старшины. Он уверен, что никакого командира из меня не получится. Это просто блажь - пустая трата времени и казенных средств. Но... а вдруг все-таки? На всякий случай дрессировка каждый день.
- На пле-чо! К но-ге!
На рассветном небе желтолицая, как масляный блин, луна. Ей-то что! А тут... скулы сводит судорогой. Хоть носом в снег.
- Отставить зевоту! Довернуть приклад. Не заваливай штык - не баба! Раз уж тебе выпала мужская планида - мужчиной и будь. ...Длинным коли!
Колю проклятого "фашиста". Колю изо всех сил. Но штык безнадежно застревает в мокрой глине. Ребята смеются. Старшина с досадой машет рукой:
- А, что с тебя взять, когда винтовка больше тебя. Ладно хоть, что ты пулеметчик, а не стрелок. Авось дело до рукопашной не дойдет. Ну, а придется попасть в свалку - на то есть пистолет. Не горюй.
Время летело сполошно, так что некогда было осмыслить прошедший день. Только-только закроешь глаза после желанного отбоя - и уже: "Подъем!" Шинели, заменяющие нам одеяла, разом взмывают в потолок. И... пошло, понеслось, закрутилось: зарядка с пробежкой и "гусиным шагом" по целине; умывание до пояса колючим снежком; скудный завтрак по второй категории питания; потом: "Пулеметы взяли? С места с песней... марш!" - на целый день в поле. Тут тебе и тактика, и практика, и боевая, и строевая плюс фортификация. А все воинские уставы - назубок. Оказывается, не так уж мало должен знать строевой командир начального звена. Но как ни странно, для меня лично самой трудной наукой оказалась самая простая: наука подчинения, а по-уставному - су-бор-ди-на-ция.
Эту самую субординацию в родном полку я понимала по-своему: со всеми молодыми командирами - запанибрата; с пожилыми, независимо от звания, - на "вы" и по имени-отчеству. А тут - иначе. Вот хотя бы взять нашего Сережку Хрусталева. Кто он такой, собственно? Всего-навсего ефрейтор, а фасон держит - жуть! Только потому, что он в полковой школе успел освоить курс молодого бойца, его назначили нашим командиром отделения, и теперь он по самым мелочным пустякам придирается к своему же брату курсанту. По семь раз по команде "смирно" однокашников ставит перед своей персоной. У него даже есть любимое изречение, которое он позаимствовал у какого-то полководца: "Хочешь повелевать - научись подчиняться!". Вот и поступает соответственно. Однажды в течение дня я от него получила семь разносов. Да еще каких!.. А в довершение - после отбоя десять раз должна была собрать и разобрать пулеметный замок... с завязанными глазами. Заступился за меня проснувшийся Виктор Турилов - и тут же схлопотал наряд вне очереди. И ничего. Проглотил как миленький. А ведь он бывший полковой разведчик, с боевой медалью на груди!
Вот это и есть субординация на практике - часть командирской нелегкой учебы. Впрочем, у меня нет на Сергея Хрусталева настоящей обиды. Наоборот, я ему в душе благодарна за то, что сам исправляет мои промашки, не жалуясь по инстанции. А уж если по-честному, то пожаловаться было на что. В особенности вначале: мне явно недоставало тренировки, сноровки и смекалки. А если б отделенный пожаловался тому же старшине Кошеварову?.. "Первая же жалоба на тебя - и вылетишь пробкой..." Нет, товарищ старшина, жалоб на меня, как видно, не будет: то, что надо, я умею мотать на ус!.. А от меня какие же могут быть жалобы? Я тут - свой брат, на равных. Правда, мои однокурсники поначалу на меня поглядывали искоса: "А это еще что тут за кавалерист-девица?!" А потом не до меня им стало. "Ориентир номер один: одинокая сосна, прямо, дистанция сто пятьдесят. По-плас-тун-ски! Пулеметы - тачкой вперед!" И любопытство как корова языком слизнула. И только один добряк - Витя Турилов - незаметно для других и Сережки продолжал мне оказывать неназойливое внимание по мелочам: то ершик для чистки винтовки одолжит, а то и сам мою "марусю" заодно до вороненого блеска выдраит; то, будучи разводящим в карауле, пораньше с поста сменит; то на марш-броске пулеметный щит за меня тащит... А уж я его за все и отблагодарила! Всей роте смех.
В ближайшее воскресенье, в выходной день наш старшина со своей обычной ироничностью на утреннем построении сказал:
- Чтоб вы, братья-славяне, не зажирели, назначаю лыжный кросс. Дистанция десять километров. На первый раз без боевой выкладки. Налегке.
Когда все побежали на склад за лыжами, старшина меня задержал и поинтересовался, знакома ли я с этим видом спорта.
- Да приходилось кататься, - скромно ответила я.
Старшина дернул себя за ус:
- Гм... "Кататься!"... - И тут же решил: - Пойдешь на пять.
- Почему это на пять, а не как все? - возмутилась я.
- Женская спортивная норма, кажется, половинная, - разъяснил он.
- При чем тут женская, товарищ старшина? Наша рота - мужская! - Я приперла начальство к стенке: - А кто говорил "ни поблажек, ни скидок"?
И старшина сдался:
- Ладно. Валяй. Вольному - воля. Но будет плохо - не жалуйся! - И приказал: - Хрусталев, подстрахуй эту храбрячку! В случае чего - снимай с трассы без разговоров.
Я не стала больше спорить и нарочно не выложила старшине секрет моей трехгодичной лыжной тренировки. Дело в том, что, начиная с пятого класса, в школу я ходила в районный центр - за восемь километров от бабушкиного дома. Восемь - туда, восемь - обратно. Каждый день! Хорошая закалочка. А зимой - на лыжах, только ветер в ушах свистит.
Моим подстраховщиком оказался не кто другой, как все тот же Витя Турилов. Он сам подобрал мне лыжи по росту, тщательно их промазал и подогнал крепления по ноге.
Декабрь сорок второго года выдался на редкость морозным и снежным. Высокие сугробы, как остроконечные дюны, свирепый ветер наметал и разгонял вдоль и поперек фронтовых дорог. Наверное, поэтому лыжная трасса была проложена по самому дну узкого, как ущелье, и петлистого оврага. Здесь было тихо, но очень тесно: ни обогнать, ни обойти стороной. Можно было только "дать лыжню", если вплотную прижаться правым боком к заснеженной отвесной стене, а левую лыжню при этом держать на весу. И только где-то там, почти у самого финиша, мы могли вырваться на простор и, что называется, показать классность в меру способностей и выносливости.
Я шла в затылок Виктору, приноравливаясь к его неторопливому, широкому, размеренному шагу, с правильным чередованием дыхания. Но вскоре мне такая неспешность осточертела. Во-первых, нас то и дело обгоняли: "Дай лыжню!" - и было очень неприятно каждый раз прижиматься всем телом, в одной гимнастерке, к заснеженной стене; а во-вторых, меня начало покалывать самолюбие: ведь этак мы можем прийти к финишу в числе последних! И я начала подгонять своего опекуна. Что называется, буквально на пятки наступала - никакой реакции! Что ж, выходит, так и будем плыть, как в санатории на оздоровительной прогулке? Ну уж нет!
- Эй, наддай! Разведчик ты или размазня! - Виктор, как глухонемой, ни мур-мур! И даже головы не поворачивает. - Ах так!..
Лыжня пошла под откос. Я малость поотстала, разбежалась и со всех ног врезалась в своего ведущего. Удар был неожиданным: мой подстраховщик носом в снег, а лыжи его - крест-накрест. Чудом удержавшись на ногах, я перемахнула через распластанное тело, как через ничтожный бугорок, и давай отмахивать на пределе: "Дай лыжню!" К финишу пришла шестой. Виктор - почти последним: у него крепление по моей вине лопнуло. Сережка Хрусталев ехидно прищурился: "Это кто же из вас кого подстраховывал?" Разведчик отмолчался. Хороший он парень. А на вечерней поверке сам товарищ старшина сказал мне похвальное слово. В первый раз за все время.