Прибежище

Но оказалось, что у матери именно такая логика:

– Ну, пошел бы работать менеджером каким-нибудь, глядишь, через годик-два стал бы уже директором.

– Просто за красивые глаза? – удивился он ее фантазии. – У меня же даже высшего образования нет.

– Ну, это не важно, по тебе же видно – прирожденный директор! Такой большой, красивый. Посмотрят на тебя – и сразу определят…

Он только рассмеялся, отмахнувшись.

– Мама, брось лучше об этом думать. Дети меня любят, мамы постоянно подходят и благодарят… Это самое большое достижение в моей жизни, по крайней мере, пока что.

– Таким достижением могла бы гордиться разве что домохозяйка, – мать презрительно наморщила нос, как будто сама всю жизнь проработала директором.

Он бы рассердился, если бы не относился к матери уже давно как к неразумному дитя, которому перечить бессмысленно, а спорить и что-то доказывать – совсем уж абсурдно.

– Но я не домохозяйка, – мягко напомнил он. – Я все же профессионал, ты забываешь. Проходил обучение даже, есть диплом.

– Во всяком случае, возиться с детьми – несерьезное занятие для мужчины, – подвела она итог.

– Напротив, очень серьезное! Это ведь подрастающее поколение, с ними надо осторожно и бережно, так что ничего серьезнее нет. А как я девушкам нравлюсь… – тут он позволил себе несколько приукрасить действительность, поскольку этим «девушкам», как правило, было от пяти до двенадцати лет, что сразу сбрасывало их со счетов. Иногда с ним заигрывали разведенные мамы детишек, но что-то всегда удерживало его от этих отношений – то ли нежелание, то ли какие-то странные принципы. Поэтому личная жизнь его не отличалась ни многообразием, ни захватывающими поворотами.

– Девушкам ты и так бы нравился, и без этих кривляний. Ну ладно, сам одумаешься когда-нибудь, – заключила она, закрывая тему – до следующего раза. – Давай продукты… И, кстати, сад наш весь зарос – может, хоть сорняки повыдираешь?

Она продолжала говорить «мы», «наш», хотя он в этом доме не жил уже лет пять, с тех пор, как ему исполнилось двадцать.

– Конечно, – согласился он. – Повыдираю.

4

Улица Тучек представляла собой пешеходную аллею со скамейками и фонтанчиками посередине. Вода в фонтанах шумела, в чашах плескались голуби. Невысокие старенькие здания были покрашены в приятные лиловые и салатные оттенки. Горожане, очевидно, считали эту улочку весьма подходящей для полуденного отдыха – люди здесь прогуливались, осматривали товары в лавках и сидели, неспешно беседуя, на скамейках. В этом городке, должно быть, никто никуда не спешит – смысла особенного нет… Это не столица с ее шумом и бегом.

Люба стояла напротив одного из этих стареньких зданий, разглядывая его со смешанными чувствами растерянности и ностальгии. Дом номер пятнадцать – это здесь они жили, номер дома остался в ее памяти, как и тот летний день с прыгающей собачкой и вкусным мороженым…

С одной стороны, это был тот самый дом из смутных воспоминаний, а с другой стороны – дом из воспоминаний так и остался в воспоминаниях, словно не имея ничего общего с тем, что она видела перед собой.

Правильно, ты же не можешь войти в одну реку дважды…

Она присела на скамейку перед фонтанчиком, рассеянно глядя на плещущихся в нем голубей и не зная, что делать дальше.

Снять жилье, – возник в конце концов голос брата в ее сознании, – Если ты в самом деле хочешь здесь для чего-то жить.

Это не подлежало обсуждению, хочет она здесь жить или не хочет – у нее было отчетливое ощущение, что надо, и все. Оглядевшись, она заметила пожилого полного мужчину, который курил трубку, прислонившись к дверному проему продуктового магазинчика, и решительно направилась к нему.

– Вы не знаете, – начала она слегка срывающимся голосом, – Здесь, на этой улице, у кого-нибудь можно снять комнату?..

Он посмотрел на нее, раскуривая трубку. Обычный пожилой мужчина, в клетчатой синей рубашке, полный, чуть лысоватый, с крупным, вроде доброжелательным лицом и такой же крупной бородавкой на носу, расставаться с которой ее обладатель, очевидно, не желал. Что-то было в нем, тем не менее, неприятное – какой-то чересчур хваткий взгляд, как ей показалось, и про себя она решила – где-то в бессознательном – что не будет ему особенно доверять. Был у нее такой тайный внутренний советник, который подсказывал ей, кому доверять, а кому нет. Если он говорил голосом старшего брата, то его слушаться надо было беспрекословно, но такое случалось редко. Сейчас, к примеру, брата не было слышно, а значит, ситуация не критическая.

– Комнату? – добродушно переспросил он. – Да комнату ты можешь и у меня снять. Вернее, не комнату, а чердак, но он в замечательном состоянии…

– Чердак? – переспросила она.

Звучит, конечно, необычно и даже интересно – ей вспомнилось, как они с братом когда-то в детстве мечтали о том, как было бы классно жить на чердаке.

Только вот нет доверия к нему, и все тут.

– Да, – он снова посмотрел на нее и догадался: – Ты меня испугалась? Да ты брось! Расспроси соседей на этой улице – я здесь давно живу, у меня все на этой улице фрукты покупают… Я известный человек на этой улочке, да и вообще в городе. Пойдем, покажу чердак…

Если человек догадывается о твоем волнении и пытается его устранить, да еще и дает какие-то такие гарантии, то, может, советчик ошибается?

Люба отправилась с хозяином наверх, чтобы посмотреть на чердак.

Это оказалось действительно неплохое, хоть и совсем маленькое, помещение со скошенными стенами – именно такое, какое представляли они с братом в детстве. Здесь только было темновато, но хозяин пообещал сегодня же вкрутить еще одну лампочку. Из мебели был только раскладной диванчик, превращающийся в кровать, и стул – но он обещал притащить также письменный стол, если ей, конечно, нужен. Люба ответила, что не нужен. Если ей понадобится что-то написать, она может и на коленке писать.

– Дешевле поблизости не найдешь, – сказал он, кажется, догадываясь также и о скромных финансовых возможностях постоялицы. – А в другом районе и искать незачем, там сплошное хулиганье живет… Это у нас тут цивильный район… Интеллигенты, можно сказать!

При слове «хулиганье» она немного встрепенулась. Хулиганье – это ей знакомо.

– Хорошо, – решилась она. – Сколько это будет стоить? У меня действительно немного денег…

5

Володя немилосердно выкорчевывал сорняки. Их и правда скопилось столько, что он даже ощутил укол совести, что не заметил этого раньше.

Хорошо еще, что уколы совести не оставляют следов, иначе он был бы уже весь в гематомах, как наркоман. С ранних лет мать успешно втолковала ему, что то, что она пьет – результат стечения обстоятельств: его отец, гад, оставил ее, за дом и продукты платить было нечем, да еще и его, Володю, отобрали у нее за алкоголизм и определили в приют, когда ему было двенадцать лет.

Это он и сам прекрасно помнил – лучше, чем хотелось бы. И до сих пор иногда спрашивал себя, правильно ли он поступил, вернувшись к ней в родной город в восемнадцать лет. Но с другой стороны, куда он мог деваться? Это было даже не вопросом совести, а вопросом любви и жалости. Разбить ей сердце после стольких мучительных для нее лет, не вернувшись из приюта, а написав письмо, что уезжает жить в другой город – да, на такое был способен только законченный гад, по его мнению.

И теперь он уже никуда не уедет.

Он выпрямился и вытер пот со лба, тяжело дыша – под эти воспоминания и размышления сорняки стали у него выдергиваться с чрезмерным усердием.

Что она сама сейчас делает?.. Наверное, припала к «эликсиру», как она называет это пойло. Он кинул взгляд на кухонное окно – и точно, вон, видно, как блестит на солнце рюмка… У нее есть любимая рюмка, и он даже не удивился бы, наверное, если бы узнал, что она с этой рюмкой беседует, когда остается в одиночестве. Он давно научился с относительным терпением относиться к ее алкоголизму, потому что ничего изменить в этом не получалось. У него была хорошая школа терпения в отношениях с ней.