Страница 14 из 95
И вот конец января. Она здесь. Играет сережкой в языке, скрестив на груди руки, и наблюдает за профессором из-под полуопущенных ресниц. Симулирует скуку, а сама внимает каждому слову. Каждому слову и каждому жесту.
Шустрый парень по соседству, с ярко-рыжими волосами и такой гомосексуальной энергией, что даже классная доска это почувствует, цыкает на нее.
— Хочешь такую же сережку? — подначивает она его на английском.
Когда он поворачивается к ней, красный как рак, Амелия задумывается: чего он стесняется больше — того, что он гей или что он англо.
Парень ей нравится. Он такой необычный, хотя изо всех сил старается быть как все.
— Туда смотри, — кивает она ему в сторону доски, чем злит еще больше.
Курс вел глава Академии собственной персоной, и было до сих пор не совсем ясно, о чем вообще этот курс. Очевидным было лишь, что это нечто малоприменимое на практике. Оружия в руках они пока не держали, хотя коммандер Гамаш несколько раз коснулся темы «прицельного слова».
— Я не чувствую, как прицельное слово бьет, — отвечал он на вопросы студентов о получении ими оружия. Голос профессора звучал глубоко и спокойно. — Мягкой пулею входит в тело моё.
Он улыбнулся им, а потом повернулся и написал фразу на доске.
Так было в первый день. И ежедневно он писал на доске новую фразу, стирая предыдущую. Кроме той, первой. Эта фраза оставалась на самом верху доски, она и сейчас была там.
Этот седеющий человек с задумчивым взглядом даже не предполагает, что цитирует стихотворение ее, Амелии, любимого поэта.
Меня повесили за то, что я жила одна,
За синий взор и смуглость кожи.
Амелия помнила все стихотворение наизусть. Лёжа в постели, она вспоминала его. И когда долбанная квартирная хозяйка испугала ее, внезапно открыв дверь тогда, в первый вечер, Амелия спрятала книгу под кровать.
Не еду, не наркотики, не какой-то украденный кошелек.
Кое-что более ценное и опасное.
Книга стихов присоединилась к другим, спрятанным там же. К латыни и греческому, к книгам по философии и поэзии. Она самостоятельно изучала мертвые языки и запоминала стихи. В грязи, под хлопанье дверей и звуки секса, бормотания и крики других обитателей дома. Под шум канализации, брань и зловоние.
Все стиралось поэзией.
О да, ещё за груди
И грушу сладкую, что в теле моем скрыта.
Как только разговор о демонах заводят
Всё это в ход идёт.
Квартирная хозяйка боялась крыс и полицейских.
Но более всего она боялась слов и мыслей. Амелия это знала. Еще она знала, почему так опасны наркотики. Потому что они выхолащивают сознание. Не сердце, именно сознание. Сердце следует потом. А за ним и душа.
Амелия склонилась над партой, и, пока профессор стоял к классу спиной, быстро записала фразу дня.
Главный момент счастья — быстро писала она, пока коммандер не видел — когда человек готов стать именно тем, кем является.
Амелия перечитала фразу, почувствовав на себе взгляд, подняла глаза и увидела, что профессор изучает ее.
Высунув язык, она покачала сережкой вверх-вниз. Специально, чтобы он понял, с кем имеет дело.
Он кивнул и улыбнулся. Потом снова повернулся к классу.
— Кто из вас знает девиз Академии?
— Когда нам дадут пушки? — крикнул мальчишка с дальнего края аудитории. Потом, разглядев выражение лица коммандера, добавил: — Сэр.
Амелия фыркнула. Хочешь дерзить — дерзи. Но не делай этого, если кишка тонка. Это выглядит жалко. Или жги, или затихарись.
— Я дам вам оружие, — сказал коммандер, и Амелия снова фыркнула, громче, чем хотела.
Коммандер снова обратил на нее свое внимание.
Он походил на огромный корабль во время шторма. Устойчивый, сильный, спокойный, он спасся не потому, что стоял на якоре, как раз наоборот. Он выверял свой путь. В этом спокойствии было безмерное самообладание. А следом, как она понимала, приходит власть.
Он был самым могущественным из всех, с кем она сталкивалась, потому что жил не по воле стихии.
Он смотрел на нее в ожидании и ей было ясно, что ждать он может вечно.
— Velut arbor aevo, — выговорила Амелия.
— Верно, кадет Шоке. И знаешь, что это означает?
— Словно древо сквозь века.
Это была самая длинная фраза, сказанная ею с момента поступления.
— Oui, c’est ça. Но знаешь ли ты, что она означает?
Амелия хотела придумать что-нибудь этакое. Сказать что-нибудь умное, на худой конец, грубое. На самом деле, она не знала ответа, и ей стало интересно.
Она взглянула на доску за спиной коммандера, на слова, написанные там. О главном моменте счастья.
— Нет, не знаю, — покачала она головой.
— Хочешь узнать?
Амелия засомневалась, почуяв ловушку, потом коротко кивнула.
— Дай мне знать, когда отыщешь ответ, — сказал профессор. — И подойди ко мне после лекции, пожалуйста.
Ах, чтоб его, с досадой подумала Амелия, опускаясь на стул и чувствуя, как на нее все пялятся. Она раскрыла себя, показав безграмотность. И даже хуже. Она проявила интерес!
И была послана искать ответ самостоятельно.
Да пусть он трахнет себя и свою Академию, раз так.
Он готов выкинуть ее вон. За дерзость. За ее татуировки, за сережку в языке.
Как только разговор о демонах заводят
Все это в ход идёт.
Он собирается выкинуть ее за борт.
И тут она поняла, наблюдая за ним, стоящим посреди класса и внимательно вслушивающимся в бубнёж какого-то студента, что Гамаш не корабль. Этот внешне спокойный человек и был самим штормом. А ей предстояло утонуть.
После лекции, когда все покинули аудиторию, Амелия Шоке, собрав учебники, подошла к преподавательскому столу, за которым ожидал ее коммандер Гамаш.
— Mundus, mutatio; vita, opinion, — медленно произнес он.
Она склонила голову и перестала крутить на указательном пальце кольцо в форме черепа.
— Мой латинский не так хорош, — продолжил он.
— Вполне хорош, — уверила его она, потом перевела: — «Мир изменяется. Жизнь — решение».
— Правда? — удивился он. — Это не то, что я хотел сказать. Думал, что сказал: «Наша жизнь это то, что мы о ней думаем».
Он достал из портфеля тонкую книжку. Слегка помедлив, он протянул Амелии потрепанный томик.
— То, что мы говорим и то, что подразумеваем при этом — иногда две совершенно разные вещи, — добавил он. — Зависит от того, что мы хотим услышать.
— Согласна.
— Цитата взята отсюда, — сказал он. — Хочу, чтобы ты это взяла себе.
Она посмотрела на книгу в его руке.
Марк Аврелий. Она прочла название на потрепанной обложке — «Размышления».
— Нет, спасибо. Я уже уловила мэсседж.
— Возьми ее, пожалуйста — настаивал он. — Дарю.
— Прощальный подарок?
— Ты покидаешь нас?
— А разве нет?
— Я попросил тебя остаться, чтобы пригласить присоединиться ко мне и еще к некоторым выпить по бокалу у меня в комнате сегодня вечером.
Вот оно. Она может остаться, но у всего есть цена. Амелия могла угадать, кто будут эти «некоторые».
Так или иначе, ее заставят компенсировать стипендию. Она бросила книжку на стол. Амелия не желала иметь дела с этим человеком.
Коммандер Гамаш поднял книгу и вернул ее в портфель. Выходя из класса, он указал на цитату, написанную на самом верху классной доски.
Ту, что оставалась там неизменно, в то время пока остальные писались и стирались.
Это сказала какая-то буддистская монахиня. Другие кадеты над цитатой ржали, но Амелия записала ее. Это стали самые первые слова, записанные ею в самой первой ее тетрадке.
«Не доверяй всему, о чём думаешь».
Глава 7
В комнатах Академии, где останавливался коммандер Гамаш, теперь весело горел камин и освещал гостиную.
Обычно вечером он возвращался домой, в Три Сосны. Всего час езды, эта поездка всегда доставляла ему удовольствие. Но сегодня по прогнозу обещали метель, и Арман решил остаться на ночь в Академии. К нему приехала Рейн-Мари, прихватив с собой коробку с собственными бумагами и пакет в коричневой обертке.