Страница 2 из 12
– А вот и нечего вспоминать. Что он придумал-то? В листьях каких-то мясо замариновал. Потом же шашлык не ел никто из-за этого странного запаха. Вечно он у тебя экспериментировал, вот и доэкспериментировался. Новатор, понимаешь… Садись давай, блины ешь, с чем ты их будешь? С маслом, сметаной, вареньем? – Ларка по-хозяйски рылась в холодильнике, который сама же и наполнила.
– Я не хочу блины…
– Не, ну здрасте, а для кого же я их пекла тут битый час? Давай садись. Молоко будешь? Или чай? Лучше с чаем, а то я масла не пожалела. А между прочим, он мне никогда и не нравился!
– Ну при чем тут ты?
– Как при чем? Я же человек со стороны. Я все вижу. Это вам, дурехам, как влюбитесь, так любовь пеленой глаза застилает. А я сразу видела: предатель. Вот до всего ему было дело. Все хотел узнать, даже образования у него два было. Вот скажи, зачем ему два?
– А что тут такого? Умный просто, учиться любит.
– И что, в первый раз его плохо выучили?
– Ларка, слушай. Может, мне ему позвонить, спросить, когда оставшиеся вещи заберет? Вдруг я переезжать надумала и мне его вещи девать некуда.
– Что это ты надумала? Зачем тебе переезжать? У тебя до метро три минуты. Кто из такой квартиры переезжает? Да и Маринка с вас плату брала по-божески, где ты найдешь отдельную квартиру за такие деньги? Разве что за Кольцевой, а у тебя почти центр! – Ларка, домывавшая сковородку, повернулась к ней с угрожающим видом.
– Да я не про это… Ну как будто я переезжаю, понимаешь? Просто чтобы повод был позвонить. Чтобы голос его услышать… Как ты думаешь, что он сейчас делает?
– Повод! Вот так он и поверит, что ты съехать собралась! Как будто он не знает, как вам эта квартира досталась. Что если б не Маринкина доброта…
– Ну что ты все про квартиру! Я ж тебе про него.
Про него, про него… Когда же покинет ее это навязчивое желание говорить про него хоть с кем-то. Она даже думала кошку завести или собаку, чтобы с ними разговаривать. Но не было сил, за животными же ухаживать нужно. А ей самой хотелось стать кошкой в чьем-то чужом доме… Хотелось тереться о хозяйские ноги, а потом свернуться калачиком на чьих-то надежных коленях и почувствовать теплую руку у себя на спине…
Слезы опять полились против воли, ну когда же она перестанет реветь?
– Та-а-ак, нет, ну вы посмотрите, снова нюни распустила! – переполошилась Ларка. – Слушай, перестань уже по нему убиваться! Гос-по-ди… Ну хочешь звонить, на, звони.
Ларка быстро схватила свой телефон, нажала на кнопку набора и протянула ей.
– Зачем! – заорала она в панике и отбросила телефон, словно он был гремучей змеей.
– Вот чокнутая! – Ларка на лету подхватила трубку – Алё, Вадик, привет. Это Ларка. Чего делаешь? А… Слышь чего, тут Танюшка с тобой поговорить хочет. Почему сама не наберет? Да кто ж ее поймет… Страдает она по тебе, дураку… И чего страдает? На, даю тебе ее.
– Привет… – от звука родного голоса кишки свернулись в животе в тугой клубок, что-то внутри разбухло, и звук вышел сиплый, как из-под земли. Кровь гулко застучала в голове, она согнулась, пряди упали на лицо, захотелось спрятаться, свернуться, чтобы никто не видел. – Я хотела тебя спросить, когда ты заберешь свои вещи?.. Мешают? Да нет, не очень. Когда переезжаешь? В мае? К кому?.. Ну да, конечно, до мая не помешают. Да, пока.
Ей захотелось выть, или закричать и кричать долго-долго, пока не кончатся силы, пока стремительно образующая внутри нее дыра не разорвет ее на клочки, или что-нибудь расколошматить, расцарапать, например это глупое белесое лицо, которое зачем-то придвигается к ней близко-близко…
Очнулась она среди ночи, тело какое-то не свое и отзывается болью. Расстроилась: значит, все еще жива. Внутри что-то мешает. Наверное, сердце. Хорошо бы вынуть его и отправить в холодильник. Пусть лежит там, замороженное, и никому не причиняет боли. Зачем ей сердце? Только мешает, пусть бы и лежало отдельно. Встать все равно нет сил.
Она таращилась в темноту, думая о том, как бы перестать ощущать себя по-прежнему живой. Настолько живой. Сбоку, на гостевом матрасе, завозилась Ларка. Она осталась у нее ночевать, а это значит, что утром снова придется терпеть ее навязчивые попытки «поднять в ней боевой дух». Папа, большой начальник, «великий дэв», похоже, вылепил из Ларки настоящего бойца. Работала она парикмахером-визажистом, была востребованной, но чувствовалось, что ей «королевство маловато, развернуться негде».
Вылезти из постели, натянуть на себя в темноте что попалось под руку и выйти за порог – задача несложная, но почему-то отняла много сил. Лифт вызывать страшно, своим гудением он перебудит весь дом. Стала спускаться по лестнице. Шла, будто древняя старушка: ноги дрожат, подгибаются, держат плохо…
А на улице – холод и темнота. Вот чего она на самом деле хотела. Не разговоров, не блинчиков. Пустота. Темнота. Холод. Чтобы заморозить сердце. Зачем ей оно? Ни к чему, только все время причиняет боль. Устала уже.
Тихо на улице, хорошо. Правильно. Как у нее на душе. Подтаявший и снова замерзший, грязный даже в темноте снег. Мерзлые лужи и колдобины. Редкая гадостность московской весны, которая только начинается. Тяжело идти. Ноги не слушаются. Она и не знала, как тут тихо ночью. До проспекта далеко, там машины ездят, шуршат шинами, а здесь тихо. Спят все. Задрала наверх голову. Белесо-темное небо без звезд, темные силуэты домов, только парочка светящихся окон. Вон там… и там еще одно.
Интересно, почему люди за этими окнами не спят? Наверное, вон там живет мужчина, и ему приходится рано вставать, чтобы выйти в утреннюю смену, а может, наоборот, только пришел с ночной. Наверное, завод, цех, товарищи… Унылая такая жизнь, каждый день приходится вставать ночью. Унылая жизнь, зато никаких мучений и не надо все время ощущать, где у тебя сердце. А за другим окном, наверное, живет семья, и у них младенец не спит, колики наверное, и юная мать готовит ему укропную водичку. Да нет, если б младенец кричал, она бы услышала. А так – тишина. Может, мамочка просто кормит его или встала бутылочку подогреть. Сейчас покормит и снова ляжет в теплую постель, где крепко спит ее муж, ведь сегодня ее очередь вставать к ребенку, не его.
Да, муж, черт ее дери! Татьяна с непонятно откуда взявшейся яростью пнула полузамерзший сугроб. Даже у этой молодой дуры есть муж, который хочет от нее детей. А что есть у нее? Где ее муж? Почему она, как все, не мечтала женить его на себе? Не предпринимала попыток? Вот и был бы у нее сейчас муж, и не услышала бы она, как неповторимый бархатный баритон в телефоне сообщает о том, что в мае собирается жениться и переезжать к своей Юльке.
От этого имени у нее опять подкосились ноги. Наверное, никого в своей жизни она не ненавидела так сильно, как Юльку в этот момент. Чертова «почти главный босс» Юлька! Под два метра ростом (на самом деле всего 182, но кому они нужны, точные цифры), с бюстом почти как у Памелы Андерсон (до ее медицинского апгрейда), ноги срослись с ушами, рыжая кудрявая грива, диплом МГУ то ли по социологии, то ли по маркетингу. Папочка, руководитель большой строительной компании, за недорого сдал им помещение под офис в аренду. Благодетельница, понимаешь! Ненавижу!
От злости даже ноги как будто окрепли, и она пинала сугробы с непонятно откуда взявшимся воодушевлением. Она и не подозревала, что может так ненавидеть. Юлька, королева офиса, всеобщая любимица, «наша опора и надежда», ездит на BMW, отдыхает на Ибице, дружит с великими мира сего. Такую не то что переплюнуть, даже приблизиться невозможно. Куда ей, с ее провинциальным педагогическим, с ее зажатостью, с ее стандартным метр семьдесят, с «модной», по мнению Ларки, стрижкой на тонких и гладких, невнятного цвета волосах, которые Ларка все мечтала покрасить в «убедительный золотой блонд». С мамой, директором школы, с добрым, но пьющим отцом, с которым все детство нельзя было видеться под страхом смертной казни. Ведь в их семье он был человеком, «чье имя нельзя произносить», потому что ушел к «бесстыжей шлюхе», когда Тане не исполнилось еще и восьми.