Крымская война

В восприятии англичан исторические события, известные как «Балаклавская битва» и «атака Лёгкой бригады», неразрывно связаны между собой. Почти каждому известны стихи Теннисона, а произведения Кэнона Луммиса, Сесиля Вудмен-Смита и других ещё дальше продвинули фокус исследовательского взгляда на эти события.

Атака же Тяжёлой бригады почему-то запомнилась меньше. Это обстоятельство вызвало интерес у Корелли Барнетта: в своей книге «Британия и её армия» он выразил удивление по поводу того, почему именно Лёгкая бригада стала национальной легендой и отчего объектом для создания сентиментального мифа была избрана бессмысленная военная акция, к тому же вызванная ошибочным приказом. Тогда как более успешная и не менее бравая атака Тяжёлой бригады, предпринятая в тот же день немногим раньше, осталась в тени.

А произошло это, думается, именно оттого, что атака Тяжёлой бригады была успешной: британцы всегда получают мрачное удовольствие от романтизации трагедий. И чем они кровавей, тем кажутся романтичней. Что и говорить, медали, которыми были награждены участники атаки Лёгкой бригады, стали самыми желанными приобретениями для всех коллекционеров, а их аукционные цены сделались особенно высокими. Что, кстати, вызвало производство массы подделок.

Другим обессмертившим себя событием было участие в сражении горцев (шотландцев) 93-го полка под Кадык-коем. Вокруг этого сюжета также было создано множество мифов, легенд и сентиментальных полотен. Впрочем, удивляет другое. Горцы были единственной частью, в полном составе принимавшей участие в этом сражении, тогда как медалями за Балаклаву были награждены едва ли не все британские полки. Этот факт представляется очень интересным и для историка, и для коллекционера.

Возможную причину такого парадокса можно найти всё в том же эмоциональном настрое на восприятие войны и в обществе, и в армии. Балаклавские события вскрыли ряд ошибок британской стороны: силы турок были оставлены без надёжного прикрытия, а сама Балаклава, считавшаяся британским командованием основной базой, была на деле очень слабо защищена. Позиции 93-го полка не имели ничего похожего на фортификационные сооружения. И в этих условиях горцы получили приказ: «Ни шагу назад. Умрём, где стоим!» Поэтому и наступление превосходящих сил противника, и стойкость британского сопротивления задним числом очень драматически были восприняты командованием и вызвали наградной энтузиазм.

Несмотря на то что герцог Ричмондский в своей речи в палате лордов 23 января 1855 года назвал героями Балаклавы горцев 93-го полка, а также Лёгкую и Тяжёлую бригады, награды, розданные по этому поводу, не имели географического критерия. Любому исследователю наградных листов участников Крымской войны очевидно, что почти в каждом полку были свои награждённые медалью за Балаклаву.

Восемнадцать крестов Виктории было заслужено британцами на полях сражения у Инкермана. Не достался крест лишь одному герою битвы: он оказался слишком мал для этой награды. Трубачу Томасу Кипу из 3-го батальона гвардейских гренадер было тогда всего десять лет. Этот бесстрашный малыш в разгар боя, под градом ядер и пуль, поддерживал костры, у которых могли согреться замерзшие бойцы, разносил им горячий чай, помогал раненым выбраться из-под обстрела, каковой по ним продолжали бессердечно вести русские. Его красный мундирчик на всю жизнь запомнился всем ветеранам Инкермана.

Кип, так на всю жизнь и прозванный «маленьким героем», вышел в отставку в 1876 году со множеством наград и с пенсией. Он долго и славно служил в британской армии в звании сержанта 4-го Миддлсекского стрелкового полка. Во время его похорон 16 июля 1894 года медали, труба и барабан «маленького героя» были торжественно водружены на его гроб.

Письма сестёр милосердия и

воспоминания пленных

Предлагаются фрагменты из писем сестёр милосердия Крестовоздвиженской общины («Современник». 1855. Т. 52), а также эпизоды из воспоминаний двух военнопленных, особенно интересные в сравнении: это «рассказ старшего лейтенанта королевского парового фрегата «Тигр»» Альфреда Ройера «Пленные англичане в России» («Современник». 1855. Т. 52, 53) и «рассказ писаря» — рядового московского пехотного полка Павла Таторского «Восемь месяцев в плену у французов (После Альмского дела)» («Современник». 1855. Т.53).

[...] С 10-го на 11-е число марта, пишет одна из сестёр, у нас была сильная пальба; в ночь принесли 45 раненых. Сестра Г., мать Серафима и ещё три сестры были на дежурстве с полуночи до одиннадцати часов утра; они помогали докторам и были облиты кровью от многих и трудных ампутаций. Генерал-штаб-доктор сам приходил меня благодарить за сестёр, удивляясь их усердию. На 12-е число я сама, мать Серафима и ещё три сестры ходили на дежурство; с двух часов ночи нас позвали: было принесено 25 человек раненых. Я не могу описать этой ужасной картины, этого раздирающего сердце стона и крика. Вся операционная комната была уложена этими страдальцами; весь пол был залит кровью, и мы стояли в крови... У кого ноги нет, кто без руки, у иного голова раздроблена, но он ещё жив и просит помощи; у одного лицо было сорвано ядром, и он жил несколько часов. Мы были так заняты и увлечены, что не обращали внимания на сильную бомбардировку, от которой все здания дрожали. Несколько бомб разорвалось над нашими бараками; но, по милости Божией, никого не ранило. Хирург Райский неутомимо работает с прочими медиками. — Эти четыре дня, с 10-го числа, сёстры без сна и отдыха были при операциях. Обязанность сестёр поить раненых чаем, как скоро их принесут, ставить рожки, помогать при операциях; одним словом, теперь без сестёр ни одна операция не может обойтись, и все доктора имеют к ним большое уважение. 12-го марта нам разом было прислано 400 раненых и более чем наполовину очень трудных; у нас не было мест, и их всех положили в палатки. Вот была суета! Мы все бегали, доктора все были заняты своими палатами; один почтеннейший старичок наш, Гатунин, с сёстрами с трёх часов после обеда до одиннадцати часов ночи перевязывал и помогал больным. Тут сёстры трудились с самоотвержением, перевязывая раны защитников Севастополя. Того же дня к вечеру ещё привели 200 человек, и мы ночью поили их чаем; надо было видеть эту суету, все на ногах! Так прошло несколько дней. Наконец пришли подводы, и несколько сот раненых было отправлено, в палатках всё ещё есть раненые, но не очень трудные. В числе этих раненых есть двадцать два француза и три англичанина. Некоторые из них очень тяжелоранеными трое уже умерли. Один получил четырнадцать ран штыком, лицо его проколото таким образом, что язык отрезан, и этот страдалец жив, он ничего не может есть, кроме крепкого бульона; его поят с трудом. Когда мы навещаем его, он начинает говорить, но никто не понимает его едва слышного мычанья. Пленные в восторге от того, как их русские содержат, и уже несколько писем писали в свой лагерь, говоря, что за ними ухаживают добрые сёстры милосердия и что они считают себя счастливыми. Я им предложила на выбор чай и бульон с белым хлебом, они предпочли бульон и чрезвычайно этим довольны. Даю им также табак и бумажки для папирос: беспредельно благодарят, и когда входим в палатку, каждый нас приветствует. О своих не говорю — они нас величают всевозможными именами.

В палате больных греков недавно умер греческий офицер от тифуса; больно было видеть его страдания. Однажды я провела много часов у его кровати; у него много детей, и он мне поручил просить их начальника, князя Мурузи, о своём семействе. Ему очень не хотелось умирать; но приобщившись Св. Тайн, он был совершенно покоен и всё спрашивал у меня, скоро ли он умрёт. Этот офицер немолодых лет, прекрасно говорил по-французски и, видно, был очень хорошо образован; как ни старались ему помочь, но не могли. Я ещё не имела случая видеть его начальника и не могла передать последние слова этого страдальца. У нас был пленный французский капитан де-Кресси, раненный с 10-го на 11-е число. У него были ужасные раны: нога раздроблена, рука отрезана, грудь ранена штыком, голова разрублена сабельным ударом, и вдобавок весь избит прикладами. Он жил шесть дней, и надо было удивляться борьбе его со смертью; он был чрезвычайно силён и здорового сложения, его положили в отдельной комнате, и за ним наблюдала мать Серафима; всё было исполнено по приказаниям доктора, и как было жаль, когда доктора сказали, что ему остаётся немного жить; в последнее утро я пришла к нему за час до его смерти; он протянул ко мне руку, спросил, как моё здоровье, и заметил, что я бледна; я едва могла отвечать ему и тотчас ушла. Мать Серафима оставалась при нём до его кончины. Сегодня его хоронили, и наш русский священник отпевал его, сделали ему чёрный гроб, и я с двумя сёстрами и мать Серафима проводили на кладбище; грустно стало на душе при виде этого осиротелого гроба; я вспомнила, какие он письма диктовал одному французскому офицеру к своей жене, матери и сестре. Я оставалась, пока совсем зарыли могилу... Крест Почётного Легиона и несколько брелок, которые он сохранил, отосланы во французский лагерь. — Сестра Б. ...у меня дежурит при одном тяжело раненном полковом командире Днепровского полка, полковнике Радомском; князь Васильчиков просил доставить Радомскому особенное попечение, и я поручила его своей сестре; её вниманием полковник очень доволен. На днях я ездила на южную сторону, и на возвратном пути возле нашего катера, шагах в двадцати пяти, упало ядро; свист и грохот так оглушил меня, что я два дня чувствовала какую-то дурноту в голове и шум в правом ухе. Теперь я начинаю разбирать тюки с бельём и раздаю его многим бедным офицерам, юнкерам, солдатам и волонтёрам греческим; пленных также не забываю, за что все они беспредельно благодарны и воссылают искренние молитвы о нашей Высокой Покровительнице. — По приказанию профессора Пирогова я посещаю два раза в день офицерские палаты и спрашиваю больных об их нуждах; по предписанию доктора, им выдаётся бульон, компот из сухих фруктов, саго на вине, полбутылки красного южнобережного хорошего вина, суп из курицы и миндальное молоко, всё это даётся, смотря по болезни; дают им также по два фунта сахару и четверть фунта чаю на десять дней, по назначению профессора Пирогова. [...]