Страница 11 из 159
Лишённые всего, татары толпами бежали в Евпаторию, в которой, как они слышали, вводилась уже турецкая власть.
Высадка союзных войск, проведённая так сказочно беспрепятственно, и спокойно, точно на манёврах, закончилась только к вечеру на третий день.
Крылатую фразу, брошенную генералом Боске: «Эти русские совсем не желают с нами сражаться!» — повторяли теперь уже рядовые солдаты.
Погода снова стала прекрасной, как и в день прибытия к русским берегам, но при видимом изобилии воды в озёрах оказался острый недостаток воды для питья: озёра эти были просто клочки моря, отрезанные песками.
Пресную воду, правда, привезли с собою в анкерках на судах — турецкую воду как турецкую землю в мешках для бастионов, но анкерки быстро опустели. Лошади целые сутки простояли совсем без пойла.
И шестидесятитысячная десантная армия двинулась к югу, к речке Алме, Бельбеку и Каче, гонимая не только воинственным пылом скорее дойти до Севастополя и взять его, но ещё и жаждой.
Действительно, такого скопления людей и лошадей нигде в своей степной части не мог напоить Крым.
Когда лейтенант Стеценко, проведя — теперь уже с целым донским полком — ещё одну ночь вблизи союзников, вернулся, наконец, в Севастополь, он узнал, что главнокомандующий вывел из города войска для боя с надвигающимся противником на облюбованной уже им позиции на берегу речки Алмы.
ЧАСТЬ II
БОЙ НА АЛМЕ
1
На балу, данном Бородинским полком 30 августа, мало было офицеров Владимирского и Суздальского полков, 1-й бригады 16-й дивизии, корпуса князя Горчакова: эти полки ещё за две недели до бала вышли из Севастополя и стали лагерем на той самой позиции при устье Алмы, которая была выбрана Меншиковым для встречи союзников.
Может быть, служба в министерстве иностранных дел, с которой начал свою государственную деятельность Меншиков, приучила его как дипломата к большой скрытности, но он никогда не был тем, что называется «душа нараспашку». Он как будто твёрдо помнил ядовитый афоризм Талейрана о языке, который дан человеку, чтобы скрывать свои мысли.
Может быть, эта скрытность, как и высокомерие в отношении окружающих, объяснялась переоценкой своих способностей; может быть, он думал, что таким именно и должен быть всякий вообще «светлейший» князь, так как «светлейших» было в России немного. Но могло быть и так, что, сознательно или нет, Меншиков подражал царю Николаю, который готов был вмешиваться во все даже мельчайшие дела своих министров и выносил очень часто решения, совершенно неожиданные для них по своей непродуманности (вроде беседы с английским посланником Сеймуром о разделе Турции), зато самостоятельные и без задержек.
Меншиков тоже привык самостоятельно решать самые разнообразные дела во всех ведомствах, какие поручались ему царём, и потому не заводил штаба, а многочисленных адъютантов держал при себе, как ординарцев, для посылок.
Между тем среди них были люди, хорошо для своего времени знавшие военное дело, офицеры генерального штаба, как капитан Жолобов, полковник Исаков, полковник Сколков и другие.
Позицию на Алме он наметил ещё в конце июня, когда писал свою докладную записку царю о единственно возможном, по его мнению, месте высадки союзников у Евпатории. Он надеялся, что царь не поскупится на войско, чтобы увеличить крымскую армию вдвое-втрое; тогда он думал решительным сражением на этой именно позиции раздавить союзников, если не удастся помешать их высадке. Однако, любивший только свои личные решения, Николай не хотел допустить и мысли, чтобы союзный десант высадился в Крыму: берега Кавказа — это другое дело, но никак не Крым!
Меншиков остался при тех слабых силах, какие у него были, но с облюбованной им заранее позиции для встречи противника не сошёл, хотя позиция эта и была слишком велика для его тридцатидвухтысячной армии.
Однако позицию эту, природно сильную, можно было значительно укрепить для оборонительного боя, чтобы этим несколько возместить недостаток войск.
Для этого было время и было много рабочих рук.
Но владимирцы и суздальцы, поставив тут свои палатки и наскоро устроив кухни и пекарни, повели обычную лагерную жизнь. Утром барабанщики и горнисты на передних линейках выбивали и трубили зорю; затем роты маршировали под барабан, благо места для этого было вполне довольно, делали сложные построения и ружейные приёмы, ходили учебным шагом, на прямой поднятой ноге вытягивали носок и, продержав её так с минуту, топали ею о землю что было силы, для того чтобы тут же поднять и вытянуть другую ногу, и под тягучую команду «два-а-а» с минуту дожидаться благодатной команды «три!» Часами ходили так, как никто и никогда не подумает ходить в жизни, но это называлось «ученьем» солдат, но этого только и требовало начальство на смотрах. Иногда вечером командир бригады устраивал для разнообразия «зорю с церемонией» по всем правилам, существовавшим на этот счёт в печатном уставе. А ночью, вылезая из палаток и мимо дневальных проходя как бы «до ветру», солдаты делали набеги на искушающие виноградники и сады этой богатой долины, где у нескольких мурзаков, татарских дворян, были отдельно стоявшие от деревень усадьбы.
Офицеры же облюбовали себе трактир — по-местному кофейню — в ауле Тарханлар, где можно было достать сколько угодно вина и заказать шашлык из барашка и кофе по-турецки.
Этот лагерь русского отряда в несколько тысяч человек пехоты резко бросился в глаза и Раглану, и Канроберу, и другим союзным генералам, выезжавшим на пароходах от Змеиного острова для окончательного выбора места высадки. Очень нетрудно было догадаться, что именно здесь готовится десантной армии встреча.
Когда Раглан предлагал адмиралу Лайонсу отрядить суда для прикрытия демонстрации высадки у устья Качи, он хотел, между прочим, выявить, насколько прочно прирос к месту русский отряд по Алме — не сдвинется ли он поспешно на юг, к устью Качи, отражать десант.
Но бригада не сдвинулась с места, так как не получила на этот возможный случай никаких приказаний от высшего начальства.
На алминской позиции, на высоком берегу, на холме, близко к мысу Лукулл, получившему своё имя от римского полководца, победителя царя Митридата VI[3], была устроена телеграфная вышка. С этой вышки отлично было видно, как эскадра, отряжённая Лайонсом для эскорта нескольких транспортов с войсками, подошла к устью Качи, как шлюпки с солдатами отчалили от транспортов, но, будто бы озадаченные выстрелами казачьих пикетов с берега, остановились в море и под вызывающий гром орудий своих судов покачивались на лёгкой волне, часа два ожидая, когда подойдут к берегу крупные русские силы, те самые, которые стояли на Алме, или другие, расположенные ещё ближе, но не видные с рей.
Владимирцы и суздальцы остались на своих местах, военные суда и транспорты союзников вернулись вечером к озёрам у развалин старого генуэзского укрепления, где производилась высадка, а Раглан понял, что русский отряд стоит на Алме недаром, что с ним неминуемо придётся иметь дело при движении берегом на Севастополь.
Союзники двигались по берегу таким же точно порядком, каким они плыли на судах от Змеиного острова: с левой стороны, дальше от берега, — англичане, с правой, ближе к морю, — французы, а за французами шла турецкая дивизия в семь тысяч человек под командой французского генерала Юсуфа.
Вся осадная артиллерия — семьдесят орудий, с ними сто тысяч штук кирпича, сто восемьдесят тысяч мешков с землёю, готовые дощатые щиты для стен и крыши деревянных бараков, которые можно было установить в один день, миллион рационов муки, полтора миллиона рационов рису, кофе, сахара и множество всего, что нужно было войскам для продолжительной осады сильной крепости, осталось на военных транспортах и должно было прийти туда, где установится под Севастополем армия, когда разобьёт русский заслон.
3
Митридат VI (132 — 63 гг. до н. э.) — царь Понта в Малой Азии, подчинил себе всю Малую Азию, Колхиду (Кавказ), Херсонес Таврический (Крым) и Боспорское царство.