Страница 10 из 18
– Она много где бродила… Птиц любила фотографировать. Могла и познакомиться. Не знаю. Я не видел.
– А тапочки? – Поворот темы был таким внезапным, что Ян высоко поднял брови. – Тапочки, Ян. Они во всех номерах одинаковые?
Макар кивнул на пару обуви, напоминавшую сланцы: с перемычкой и тонкой резиновой подошвой.
– А, эти… Из Китая заказывают, стоят дешевле, чем из ткани. Правда, разваливаются быстро. Да, везде такие.
Илюшин выключил планшет и поднялся.
– Серега, я проведу рекогносцировку местности. А вы принимайтесь за полный опрос свидетелей.
– Их уже полиция опрашивала дважды, – осторожно заметил Ян.
– Ничего, потерпят. Здесь не так много развлечений, чтобы отказываться от дополнительного.
Сергей взглянул на свое отражение в бело-голубой гавайке с красными попугаями и беззвучно выругался.
Выйдя из отеля, Макар Илюшин пошел не в сторону моря, а в направлении холмов. Агата, скучавшая за стойкой регистрации, насыпала ему перед уходом в ладони целую горсть мелких цветных леденцов.
– Ешь, мой сладенький!
Русский, конечно, ни слова не понял.
Она проводила его взглядом и непроизвольно облизнула губы. Ясноглазый, русоволосый, улыбчивый… Ах, рыбонька моя!
Но тут же пожала плечами. Все эти светлокожие рыбоньки на третий день отдыха ползут мимо прожаренными креветками, и плечи их дымятся, а в глазах плещется мутный кисель раскаяния. Этот не станет исключением. Туристы!
Агата не любила их за то, что они приезжали и уезжали, воспользовавшись ее страной как одноразовой салфеткой, чтобы стереть усталость, въевшуюся в их серые лица. Являются на две недели, будто у них есть на это право! Было что-то унизительное в той легкости, с которой туристы осваивали ее благословенный край. Словно бабочки, кратко приземлившиеся на цветущий луг и тут же взлетевшие, чтобы бездумно нестись к иным полям, к другим медоносам. Это обесценивало ее родину. «Даже историю не знают!» – фыркала Агата с тем чувством уязвленного превосходства, с которым продавец сокровищ смотрит на проходящих мимо покупателей, что отворачивают глупые лица от его неподдельных ваз династии Мин к сувенирным пагодам из пластика.
Илюшин миновал безлюдную парковку, свернул с главной дороги и стал взбираться на холм. К вершине вела хорошо утоптанная тропа, но сойти с нее не было никакой возможности: склон покрывал низкий колючий кустарник с очень толстыми, будто резиновыми листьями. Кое-где его плотное полотно протыкали острые веретена можжевельника и низкие деревца со скрюченными стволами. Выше зеленели сосны. В чистейшем прозрачном воздухе был разлит запах хвои.
За поворотом открылась площадка, к краю которой кто-то заботливо подтащил поваленный ствол. Солнце сверкало в янтарных каплях смолы. Илюшин сел, не заботясь о чистоте своих брюк, отхлебнул теплой воды из бутылки и осмотрелся.
По правую руку внизу виднелась деревушка – хаотично разбросанные у подножия холма красные крыши и неровно нарезанные лоскуты земельных участков. На каждом лежали сероватые пузыри теплиц.
Но куда больше, чем деревня, Макара заинтересовало то, что было перед ней.
Относительно ровная линия берега в этом месте нарушалась бухтой, глубоко врезавшейся в сушу. Сверху это выглядело так, словно исполинское чудовище, разинув пасть, выгрызло из тела земли огромный кусок. При некоторой доле воображения можно было даже разглядеть отпечатки зубов.
Слева на крайней точке полукруга белел отель.
А справа, на дальней стороне бухты, совершенно симметрично гостинице стоял черный дом.
Он производил до странности зловещее впечатление – то ли потому, что являлся зеркальной противоположностью отеля, то ли из-за своей обособленности. К нему вела узкая желтая дорога, петлявшая среди оливковых рощ.
Чем дольше Илюшин смотрел на мрачную постройку, тем больший внутренний протест она в нем вызывала. Природу этого ощущения он не мог уловить. Дом выглядел чужеродным и отталкивающим, точно надгробие на детской площадке, точно украшенная черепами изба Бабы-яги, перенесенная ураганом из еловой чащобы на скалистый берег Эгейского моря. Но помимо этого существовало что-то еще – неуловимое, как тень хищной птицы, промелькнувшей над головой.
Он сидел, чувствуя, как стекают по спине капли пота, рассматривал сверкающее вдалеке море и наконец, приняв решение, встал.
Сколько здесь – три километра, четыре? Стоило бы вернуться в отель и еще раз поговорить с Гавриловым, но дом манил Илюшина к себе. Он не мог оторвать от него взгляд. Так пальцы тянутся потрогать ноющий зуб, от которого по челюсти расползается боль.
Солнце припекало с каждой минутой все сильнее. Если бы не ветер, долетавший с моря, жара была бы нестерпимой. Пока Илюшин спускался с холма, путь казался легким, но над асфальтовой дорогой воздух внезапно сгустился в горячее желе, и даже звуки, казалось, просачивались сквозь него с трудом. Только острый стрекот цикад распарывал тишину да редкий шорох травы, когда очередная ящерица удирала с обочины в сухие заросли.
Макар обливался потом, но продолжал идти с уверенностью человека, знающего, что совершает ошибку, и знающего, что ошибка эта ему необходима.
Пусто. Знойно. Пыль вспыхивает облачком под подошвой, словно с каждым шагом давишь табачный гриб. Солнце выжигает дыру в соломенном сомбреро.
Когда Макар уже начал всерьез раскаиваться в своей затее, дорога вынырнула из оливковой рощи. Он оказался перед забором, густо обсаженным миртом. На железных воротах, выкрашенных в серый цвет, были отпечатаны силуэты оскалившихся собак; надпись с восклицательным знаком и уточнением «danger» говорила сама за себя.
Он хотел обойти огороженную территорию, но с одной стороны уперся в непролазные заросли, а с другой – в нагромождения валунов на краю обрыва. Дважды попытавшись взять их штурмом, Илюшин осознал, что рискует переломать ноги.
Чертовски странное место, подумал он. Все на виду, но не подберешься.
С дальней стороны участок был естественным образом ограничен возвышенностью, напоминавшей холм, верхушку которого срезали острым ножом. Прищурившись, Макар разглядел на ее склоне в темно-зеленых зарослях мирта и вереска одноэтажное строение. Оттуда и дом, и участок должны быть видны как на ладони.
Но сейчас искать тропу к нему было бы безумием.
Илюшин опрокинул в рот последний глоток из бутылки, подошел к воротам и нажал на звонок.
Вместо лая изнутри донеслось блеяние. Прошло не меньше пяти минут. Наконец, со скрипом приоткрылась маленькая калитка, и вышла тщедушная пожилая женщина в черном платке и глухом платье до пят. Она смотрела на Макара без улыбки, без любопытства, без приязни; на ее непроницаемом лице не отразилось даже немого вопроса – что ему нужно? Взгляд, странно пустой и при этом сосредоточенный, был устремлен сквозь него.
Илюшину стало не по себе.
– Калимера! – Он заставил себя улыбнуться. – Сорри, май вотер… Вотер из финиш!
И помахал пустой бутылкой.
Женщина не шелохнулась. Странное дело: даже приглядевшись, он не мог определить цвет ее глаз.
– Вил ю хелп ми, плиз, – сделал Макар еще одну попытку.
Не поворачиваясь к нему спиной, она шагнула назад. Калитка захлопнулась. Скрипнул засов.
– Знаменитое греческое гостеприимство, – пробормотал Илюшин.
Он растерялся, что случалось с ним редко.
Во рту пересохло. Теперь его действительно мучила жажда. Макар представил обратный путь, ушел под самый большой валун и сел в тени, надвинув сомбреро на глаза. Отдохнуть – и назад.
Снова послышался скрип. Илюшин открыл глаза и вскочил.
К нему приближался высокий широкоплечий грек в свободной белой рубахе и хлопковых штанах, подвернутых до колен. Возраст его был трудноопределим. Сперва Макар решил, что ему около пятидесяти, затем взглянул на морщины, прорезавшие лоб, и набросил еще десять лет. Лицо его дышало большой внутренней силой. Он казался своего рода противоположностью той безликой старухе, которая встретила Макара.